Глава 10
Через несколько минут такси–флейт высадило его у метро, и хирург,
подавив поднявшееся вдруг волнение, шагнул в вестибюль станции.
Дарваза был небольшим городком на юге Ташаузской области Туркмении
и располагался почти в центре Заунгузских Каракумов – древней
субпустыни с ее неповторимым растительным и животным миром и
культурным колоритом. Однако Мальгину было не до экскурсий и
разглядывания пейзажей с борта такси местного транспортного узла, он
только раз бросил взгляд на город – стандартный современный полис с
пирамидально–купольной архитектурой – и бегло оглядел вечереющий – по
местному времени шел уже шестой час дня – пустынный рельеф вокруг:
песчаные гряды, барханы, бессточные котловины, островные горы на
горизонте, сухие русла рек, такыры и солончаки.
Такси–пинасс доставило его к одной из зеркально–стеклянных пирамид
(«Массив Умаберг», – доложил киб–пилот) и высадило на верхней площадке
малых машин. Мальгин включил свое новое чувство – перцепцию,
сориентировался в объеме огромного тысячеквартирного дома–массива и,
добежав до лифта, назвал адрес.
Квартира, из которой Купава разговаривала с подругой,
располагалась на двадцать восьмом горизонте дома, рядом с бассейном,
выходя окнами на восточную сторону пирамиды. Мальгин открыл
заблокированную автоматом–сторожем дверь, почти не задержавшись, и
сразу прошел в одну из спален – всего их было три, – где лежала
Купава. Кто–то испуганно шарахнулся от него, еще какой–то парень в
«дымящейся» одежде пытался преградить дорогу, но тут же отступил.
Во всех комнатах толпились и веселились молодые люди, играла
музыка, дым стоял коромыслом, и почти никто не обратил внимания на
гостя.
Купава лежала на кровати в чем–то полупрозрачном, зелено–желтом,
светящемся, то напоминающем спортивное трико, то подвенечный наряд.
Она была бледна до синевы, и взгляд ее пугающе огромных глаз уходил в
бесконечные пространства, не видя ни стен, ни света, ни окружающих.
Она была в трансе, вызванном действием наркоклипа. Мальгин определил
это сразу. И еще он понял, что жить ей осталось совсем немного, сердце
женщины билось все медленней и медленней.
Кто–то встал из кресла возле кровати. Гзаронваль! Надо же, успел
раньше!
– Хирург?! А тебе–то что здесь надо?
Девушка в ярко–красном «рэдкэт», сидящая на кровати у ног Купавы,
оглянулась, и от ее движения на пол посыпались инъекторы, какие–то
тюбики, таблетки, блестящие крестики сексоклипов, сеточка эмкана с
наушниками.
– Вон! – бесцветным голосом сказал Мальгин, неотрывно глядя в лицо
Купаве. Он уже работал, прикидывая, что делать, с чего начинать
операцию, не имея в запасе ни минуты времени, не имея связи с местным
медицинским инком.
– Какого дьявола?! – хрипло вопросила девица в красном. – Кто это?
«Скорая», что ли?
– Вон, я сказал! – тем же тоном проговорил Мальгин. – Все вон из
квартиры, даю минуту.
– Знаешь, что я тебе... – начал Гзаронваль, вставая, и встретился
глазами с Климом. Отшатнулся. Вытер вспотевший лоб ладонью, потянул
девицу за собой:
– Пошли, пошли, нам тут делать нечего...
Мальгин сорвал с головы Купавы эмкан, ударом кулака разнес
играющий цветными вспышками «кактус» видео на хрустальные брызги и
стал выгружать из сумки содержимое, на миг подивившись, что взял все
самое необходимое.
Кто–то тронул его за плечо. Смуглый здоровяк с шапкой черных
волос. Еще трое таких же стояли в дверях, из–за их спин заглядывали
какие–то гонцы. В ушах словно лопнули заслонки и стал слышен гвалт
голосов, музыкальный рев, бой тамтамов и звон литавр – до этого Клим
отключил посторонний шум начисто.
– Что тебе здесь надо, сейфмен? – повторил здоровяк ласково, с
нехорошей ухмылкой.
Дикая слепящая ярость поднялась из глубин души хирурга, ударила в
голову, затопила сознание. Превратившись в ураган, он в два движения
вытолкал парней из комнаты и сказал, не повышая голоса, но так, что
услышали все:
– Если через две минуты вы не обеспечите тишину и не покинете этот
дом, клянусь адом, я заставлю вас это сделать!
Толпа девушек и парней в ультрамодной – шевелящейся, меняющей
цвет, форму, плотность и прозрачность – одежде вдруг попятилась,
послышались испуганные возгласы и вскрики: видимо, «тигрозавр»
все–таки выглянул из Мальгина, как тот ни сдерживался, и тогда Клим
превратил «зверя» в язык пламени, ударивший из его глаз и обжегший
лица и руки компании.
Клим выждал паузу, глядя на ошеломленного, потиравшего плечо
черноволосого здоровяка, и вошел в комнату, сразу же переключив
внимание на предстоящее дело. Шум за дверью постепенно ослабел, стих,
музыка умолкла, наступила блаженная тишина.
Сначала Мальгин сделал Купаве укол кардиовалида для стимуляции
уставшей сердечной мышцы, уложил ее поудобней, чтобы не стеснялось
дыхание, закрепил датчики на теле от аппаратов контроля. С изумлением
поймал себя на том, что шепчет вслух: потерпи, моя бесценная, потерпи,
дивная и нежная, потерпи, пленительная, неожиданная... Открытие
вызвало легкую горькую усмешку: вряд ли он смог бы повторить эти слова
Купаве, будь она в сознании.
Спохватившись, обыскал квартиру в поисках дочери, но не нашел.
Видимо, Купава оставила ее у матери (у своей или матери Даниила).
Ладно, отыщется, не это сейчас главное.
Закрепил на голове Купавы свой эмкан, подсоединил его ко второму,
проверив прохождение сигнала. «Домовой» квартиры не имел выхода на
консорт–линию, и канал связи с Гиппократом, вернее, два –
операционный, от эмкана хирурга, и аппаратный, от системы контроля за
состоянием Купавы, – пришлось пробивать через общую спутниковую
трансляцию, что ограничивало чистоту приема, но тут уж, как говорится,
что имеем, то имеем.
Проверив контакт с инком института (Гиппократ ответил тут же,
готовый оказать любую помощь «в пределах компетенции», как он любил
говорить), Мальгин устроился в пенокресле и расслабился, готовясь к
прямому включению режима «один на один», что не рекомендовалось делать
без машинного контакта никому, будь он даже хирургом экстра–класса.
Мобилизация и настройка организма заняли около четырех минут.
Если бы кто–нибудь со стороны увидел Мальгина, он надолго запомнил
бы эту картину: лицо и пальцы рук хирурга светились, волосы стояли
дыбом и потрескивали электрическими искорками, грудь вздымалась высоко
и часто, а сердце работало в таком темпе, что его стук слышался на
расстоянии!
– Зондирование пассивное – альфа!
– Готов, – раздался сквозь шуршание фона в голове Мальгина голос
Гиппократа. – Имя пациента?
– Купава Шаламова.
Тишина, пульсирующий фоновый шелест.
– Диагноз?
– Специфический делирий [Делирий – нарушение сознания, отражение
действительности, сопровождаемое галлюцинациями, бредом.].
– Причина?
– Базз [Базз – состояние наркотического опьянения.], ви–нарко,
кортикомузыкальный сексоклип.
– Но ведь это ведет к распаду сознания, речи и памяти, к
расторможенности животных влечений, выработке паранойяльной системы...
– Знаю, предупреждения излишни. Будь готов к параллели, придется
идти за барьер дифференциальной амнезии, и без твоей памяти не
обойтись. Слушай и молчи, пока не позову.
Клим «отключил» все органы чувств, способные помешать
сосредоточению и работе мозга в режиме «пси–осмоса», в том числе и
зрение, проверил, под рукой ли аптечка «Скорой помощи» и принесенная с
собой аппаратура, поймал знакомый, тихий пси–вызов, похожий на детский
лепет, полуплач–полусмех, звон капели и шелест листвы, прошептал
беззвучно: погоди, кто бы ты ни был, я очень занят, – и обрушил на
голову внутренний мир Купавы.
Если бы не подготовка, воля и колоссальный опыт пси–зондирования,
он мгновенно был бы оглушен пси–шумом расторможенной деятельности коры
головного мозга Купавы, но и ему пришлось туго в сражении с ураганом
спутанных чувств женщины, с кипящим водоворотом основных биоритмов и
стеной субъективного семантического пространства, не пропускающей
пришельца.
Сознание его раздвоилось. Одной «половиной» он видел себя деталью
пейзажа и ощущал действующим лицом фантомного сюжета, рожденного
фантазией Купавы, иллюзорной реализацией ее потребностей; другой,
обросшей десятками тончайших игл–щупалец – сгустков пси–поля, которые
служили одновременно тончайшими хирургическими скальпелями, блуждал по
коре мозга и активным зонам, каждым «щупальцем» точно находя на теле
поврежденного аксона точки оперативного вмешательства. Стирание
информации – это разрушение метастабильных ионных цепочек
(биоэлектрических эксудатов) и нейронных связей, и управлять этим
сверхтонким процессом способен только компьютер с колоссальным
быстродействием, но Мальгин недаром носил звание мастера–хирурга
высочайшей квалификации, он мог работать и без компьютерного усиления.
Однако прошло немало времени (по внутренним часам), прежде чем
Мальгину удалось преодолеть несколько слоев бесформенных тающих
видений и выбраться к более или менее упорядоченному, осмысленному
внутреннему миру Купавы, созданному ее расстроенным воображением...
Серая, нескончаемая, выжженная неведомым огнем пустыня с черными
полями сажи и пепла, с редкими струйками дыма...
Серое мутное небо с застывшими мохнатыми, черными и багровыми
облаками...
Черная неподвижная река – не то мазут, не то асфальт...
Мертвое спокойствие.
Мертвая тишина.
Ночь отравленной души...
– Где мы?
– Подкорка височной доли два, уровень сознания, – просочился в
голову бестелесный пси–голос Гиппократа. – Порог димидиат серв. Эффект
иллюзорного бытия. Полная потеря ориентации, утрата жизненных реалий.
Коррекции не поддается. Необходима немедленная операция в условиях
института!
– Без советов, Умник! – огрызнулся Мальгин, примериваясь второй,
«хирургической» половиной сознания к безошибочному пси–уколу. – Как
физика?
– Тургор падает, дыхание слабое, поверхностное, пульс нитевидный.
Прогноз остановки сердца – две–три минуты.
– Успею. Зондирование активное, выпад альфа! – Мгновенно вспотев,
Мальгин сделал гигантское усилие и рассеял микроскопическое, в
несколько нанометров [1 нм = 10^–9 м = 0,000001 мм.], скопление
«шлаковых» нейроструктур, созданных влиянием наркоклипа.
Вторая «половина» сознания сначала ничего не заметила, пейзаж
перед глазами хирурга не изменился, но затем проявились последствия
операции: тела своего Мальгин не чувствовал, хотя и управлял им, как
летательным аппаратом; в настоящий момент он висел над рекой
неподвижно и вдруг испытал ощущение полета – серо–черная равнина
«внизу» побежала назад, открывая новые и новые пространства. Внезапно
она налилась багровым свечением, с гулом содрогнулась, выгибаясь
куполом, потом прогнулась, как резиновая, несколько раз дернулась и
затихла. Тронулась река, потекла, зарябила мелкими волнами, но вскоре
остановилась, застыла, в пустыню снова вернулась тишина. Сердце...
один удар сердца в десять секунд... Мальгин положил руку на левую
грудь Купавы и дважды с силой нажал. Один удар сердца в десять секунд
– это граница жизни. Ну же, давай!
Новый двойной удар потряс равнину, однако свечение почвы после
него ушло не сразу. Годится, живем! Поехали дальше...
Рельеф пустыни ринулся навстречу с нарастающей скоростью, за
горизонтом показались горы, угрюмые, фиолетово–синие, с недобрым
голубым блеском, покрытые мрачным черно–зеленым великаньим лесом.
Приблизились, закрыли горизонт со всех сторон. Поле зрения сузилось,
взгляд то и дело натыкался на чудовищные стволы, переплетение ветвей,
лиан, кустов, навалилось ощущение душной жаркой парилки. «Я,
обезумевший в лесу Предвечных Числ», – всплыли в памяти строки
Верхарна, столь любимого Даниилом Шаламовым. Откуда–то сверху вдруг
посыпались камни, превращаясь в чудовищных птиц с тремя и больше
головами, одноруких и многоногих уродов, кентавров, чертей,
динозавров, химер... Увидели человека, повернули к нему, открывая
пасти.
– Сказочные конфабуляции [Конфабуляция – ложное воспоминание,
наблюдается при нарушениях памяти.] – струйкой снежной поземки
просвистел голос Гиппократа. – Искажение восприятия в зоне
дельтависочной доли, пси–корректировке не поддается, необходимо
координированное хирургическое подавление.
Мальгин не ответил. Для изменения психического состояния Купавы и
вывода ее из транса ему нужна была предельно высокая степень
концентрации внимания. Он выхватил меч, отразил атаки летающих ящеров,
сшибая им головы, отрубил неосторожно приблизившимся чудовищам
когтистые лапы, остальные остановились в нерешительности...
Вторая часть личности хирурга в этот момент превратилась в разящий
луч лазера и в три касания разрушила ансамбль новорожденных, чуждых
организму нейроструктур (сердце Мальгина дало сбой, болью отозвавшись
в голове, – он работал на уровне физического воздействия, требующего
невероятной выносливости и отнимавшего громадное количество энергии).
Химеры и динозавры в лесу «блаженных мечтаний» Купавы растаяли,
как дым, лес посветлел, чернота из него ушла, он уже не страшил, а
манил отдохнуть...
– Зондирование пассивное–гамма.
– Падение тонуса.
Мальгин слепо нащупал инъектор и сделал Купаве укол адаптогена.
– Я имею в виду – у вас, – бесстрастно сообщил Гиппократ.
Мальгин сделал укол себе. Полегчало.
– Поехали дальше. Кажется, я уже вижу финал.
– Финал потребует по крайней мере двух десятков операций
одновременно.
– Справлюсь!
Хирург уже нащупал цепь ассоциаций, уводившую сознание Купавы все
глубже и глубже в пучину ее неконтролируемых эмоций и пси–состояний, и
шел по «следам» пси–наркотика, преодолевая сопутствующие болевые
ощущения и удары фрустированной психики женщины. Усилием воли он смог
бы изменить модальность сигналов боли, то есть переключить собственные
болевые ощущения на приятные, но тогда ему не удалось бы определить
границы нейроподавления и остановить начавшийся процесс распада
психики.
Склон мрачной, ощетинившейся скалами горы, дорога, вьющаяся между
гигантскими обломками и выступами бурой и коричневой породы, пропасть
справа, бездна...
Мальгин в странной машине на колесах мчится по дороге куда–то
вверх, рискуя свалиться в пропасть, а впереди еще одна машина, корпус
отливает золотом, на корме то появляется, то исчезает буква «К»,
напоминающая иероглиф, в кабине – женщина... Женщина?! Ну, конечно,
это Купава!
«Жми!" – хочется крикнуть Мальгину, но пилот – он сам, вернее
водитель, и машина, которую он ведет, не современный аппарат, а
старинный автомобиль, хотя и зализанных скоростных форм.
Автомобиль вдруг на мгновение расплылся облаком, превратился в
коня, в ушах засвистел ветер, стал слышен стук копыт, в пояснице
тряско отозвалось седло, но длилось это недолго, конь снова
превратился в машину на колесах, и надо было во что бы то ни стало
догнать ту, что мчалась впереди...
– Коррекция невозможна, – противным свистом ворвался в уши голос
Гиппократа. – Операционное поле слишком большое, около трех десятков
участков.
– Заткнись! – в бешенстве рявкнул Мальгин.
Он снова то скакал на коне за беглянкой, то мчался за ней в
машине, петляя по жуткой горной дороге, то полз по кручам, сбивая руки
в кровь, то летел на тарахтящем аппарате под названием вертолет:
сознанием управляли дорожки ложной памяти Купавы и ее переживания,
отстраниться от них было почти невозможно, приходилось терпеть.
Ему наконец удалось довести концентрацию воли, а с ней и
напряженность собственного «скальпеля» – пси–поля до нужной кондиции и
вонзить «иглы–щупальца» в электронно–ионный конденсат нейронных узлов.
Взрыв! Всплеск огня и веер дыма! Что–то больно ударило в грудь,
сердце с трудом справилось со своим кровным делом – снабжением
кислородом работавшего на пределе мозга. В глазах потемнело...
– Пранаяма [Пранаяма – контроль дыхания.], – долетел слабый, как
вздох умирающего, голос Гиппократа. – Прошли фазу самадхи [Самадхи –
трансовая медитация, приводящая к утрате своего «я».]...
Хирург снова обрел способность «видеть».
Он догонял «автомобиль» Купавы, догнал, ударил бортом в борт,
отбрасывая от пропасти справа, еще и еще раз.
Скрежет металла, удар, кувырок через голову, звезды в глазах,
мгновенная боль в голове, ватная тишина...
– Спазм перикарда, – прошипело в ушах, как вода на раскаленной
сковороде (Гиппократ). – Начались судороги. Необходима стимуляция
ЦНС...
Мальгин с трудом выплыл из колодца тишины, чтобы сообразить, о чем
идет речь, но руки уже сами, автоматически, нашли инъектор, сделали
Купаве укол и массаж груди.
Что–то огромное и бесформенное шевельнулось вдруг в голове,
появилось ощущение, будто его накрыла мрачная тень хищной птицы.
Кто–то чужой посмотрел на него тяжело и неодобрительно, снова
шевельнул вселенную его мыслей и чувств. Чужой. Внутри. «Черный
человек»!
– Не мешай! – взмолился Мальгин, преодолев волну слабости и
тошноты. – Прошу тебя, только не сейчас!
Закончу – бери меня теплого...
Ощущение взгляда ослабело.
Очнувшись от псевдозабытья, Мальгин увидел горящую слева машину и
Купаву, сползающую к пропасти со счастливой улыбкой на губах. Лицо ее
было разбито, на груди расплывалось красное пятно, платье было
изодрано, туфли отсутствовали, в одной руке намертво зажат «стакан»,
подаренный Шаламовым. Сил Мальгину хватило лишь на то, чтобы
выкарабкаться из покореженной кабины, упасть на камни и преградить
Купаве путь к пропасти. Вниз посыпались каменные обломки, отзываясь
при ударах странным булькающим эхом, исчезли в черно–багровой пелене,
скрывающей дно провала.
– Дно–дно–но–но–но... – раздался чей–то гулкий шепот. Чей?
Гиппократа? Свой собственный? Или таинственного наблюдателя, чье
присутствие Мальгин почувствовал внезапно?
– Коррекция не проходит...
– Необходима компьютерная коррекция с фиксацией мысленного
усилия...
– Соберись, фиксируй внимание! Не расплывайся... А это еще кто?
Может, Харитон?
– Оперативное поле – семьдесят точек...
– Она сопротивляется... падение вниз – атрофия чувства...
– Работай в резонансе, попробуй внушить когнитивную карту
[Когнитивная карта – образ знакомого пространственного окружения.].
Купава вдруг открыла глаза, увидела Мальгина, и лицо ее мгновенно
исказилось: гнев, горечь, ненависть и ярость волнами побежали по нему,
как круги по воде.
– Уйди! – Крик ее резанул слух, породил луч боли, пронзивший
сердце хирурга. – Не имеешь права! Ты чужой мне, чужой! Уйди, я хочу
покоя... покоя... покоя...
Слово «чужой» отозвалось сотрясением головы и колющими спазмами
желудка. Клим едва удержал контроль над второй «половиной» сознания –
хирургической.
Купава обогнула лежащего Мальгина, подползла к краю обрыва,
посмотрела вниз и зажмурилась на мгновение. И тогда хирург, покрывшись
жгучим потом от усилия, бросил непослушное тело к ней. Купава
царапалась, стараясь вырваться, молотила его кулачками по лицу,
кричала, а он, прижимая к себе драгоценную ношу, отползал от обрыва
все дальше и дальше, в то время как второе «я» хирурга делало свое
дело, стирая зарождающиеся ядра изменений психики...
Гора задрожала, с грохотом обрушилась в пропасть соседняя скала,
камень под ногами Клима поехал, как живой, рухнул вниз, но хирург все
же удержался, одной рукой намертво вцепившись в острый выступ породы,
а второй удерживая затихшую женщину. Снова появилось ощущение зависшей
над головой гигантской птицы; ее тень, холодная и тяжелая, накрыла
людей. Свет в глазах померк. Мальгин почувствовал, что слабеет, к тому
же в голове опять заворочался «черный», мешая сосредоточиться, пытаясь
подчинить измученное сознание хирурга, внушить ему свое видение
ситуации (на мгновение Мальгину показалось, что находится внутри
знакомой и чужой одновременно «пещеры» – жилища маатан в окружении
живых угрюмых черных глыб...).
– Убью! – зарычал Мальгин в диком исступлении, так что вскрикнула
Купава, стих ветер, прекратился камнепад и замерли горы. «Черный»
притих, озадаченный, но Клим знал, что это ненадолго. Его психика
раскачивалась все сильней, измотанная колоссальным напряжением сил, и
сдерживать порывы памяти «черного» в сферу сознания хирург долго не
мог.
– Держись, мастер! – прилетел вдруг гулкий басовитый шепот, и еще
чей–то голосок, невнятный, тонкий, совсем детский, полный тревоги и
сочувствия, погладил душу теплой ладошкой ласки и сопереживания...
Путешествие по внутреннему пси–миру Купавы кончилось внезапно:
горы, разбитые машины, тропа над пропастью – исчезли, перед глазами
хирурга медленно проявилась обстановка чужой спальни, лежащая Купава с
мокрым от слез лицом.
Мальгин потянулся к ней, но сил не хватило: сердце стучало, как
насос, грудь разрывалась от хрипа, кровь летела по жилам со скоростью
курьерского когга, кожа на ней светилась, комната плавно кружилась и
куда–то падала, но главное Клим все же увидел – Купава дышала
спокойно, и сердце ее начинало работать в нормальном ритме. В
следующую секунду он отключился... чтобы тут же вскинуться снова,
найти женщину взглядом и... снова уйти в тягучий звон, свет и хрип...
и опять выплыть из беспамятства, дотронуться до Купавы и потерять
сознание окончательно. Последнее, что он услышал, был голос
Гиппократа:
– Кажется, вы победили, мастер...
Он уже не видел, как в квартиру вошли воинственно настроенные,
подогревающие себя стадным инстинктом мальчики в кокосах, а вслед за
ними ворвались Железовский и Джума Хан, и последними – врачи «Скорой
помощи», вызванные Гиппократом.
