Витольд Сосновский
С высоты в четыреста метров Ховенвип выглядел иначе, чем с
горизонтали земли. Я долго разглядывал хаос кроваво–красных,
причудливо–чудовищных гребней, фестонов и шпилей, среди которых
проглядывали иногда ровные столообразные участки, и меня все больше
увлекала красота этого дикого уголка природы, не тронутого, хотя бы
внешне, руками человека. Теперь нам предстояло разобраться в том, что же
люди соорудили в глубинах этих гор и ради чего они когда–то посягнули на
такую неповторимую ни в одном из районов Земли красоту.
– Не налюбовался? – подошел ко мне Игнат. С ним был невысокий, но
плотный – этакий крепышок–боровичок – начальник летающей лаборатории
БИИМ–З по фамилии Юранов. У начальника были седые виски и совершенно
ледяные глаза. – Красиво, – сказал я, невольно краснея. – Вид хорош. –
Юранов бросил взгляд вниз, как прицелился.
Летающая лаборатория – шестиугольная платформа размером с треть поля
зимнего стадиона, накрытая прозрачным изнутри куполом, медленно дрейфовала
на юго–восток над заповедником Ховенвип. Десять человек ее команды
готовились к пуску аппаратуры научно–исследовательского комплекса.
– Итак, что мне вводить в программу? – обратился к Игнату начальник
БИИМа. – Какова сфинктура объекта? – Сфинктура? – Что, незнакомый термин?
Ввели его около двухсот лет назад, и происходит он от слова «сфинкс»
Обозначает степень загадочности объекта, качественные характеристики его
таинственности.
– В таком случае сфинктура плато Ховенвип искусственные сооружения в
его недрах: туннели машины, аппаратура, кабели связи, волноводы,
энерговоды и тому подобное.
– Годится. Этот комплекс проходит последит полевые испытания перед
дальней звездной заброс кой, ваш запрос решили удовлетворить в первую
очередь. После Ховенвипа нам предстоит работать под водой – это уже заказ
археологов.
Они направившись по кольцевому коридору ко входу в центральный зал
лаборатории, разговаривая на ходу. Я поплелся сзади, с одной стороны
захваченный потрясающей дикой красотой Ховенвипа, а с другой – осознающий
свою ненужность на борту этого летучего агрегата.
Зал лаборатории был круглым, с прозрачным потолком и мерцающими
стенами от работающего вхолостую панорамного виома. У пульта управления
интеллекторными системами сидели операторы в черно–голубых комбинезонах с
короткими рукавами. Напротив входа в зал в сплошном кольце виома
выдавалась ниша, в глубине которой прятались еще один пульт и кресло.
Юранов направился к нише и поманил нас за собой.
– Это пульт пилота и начальника исследовательской группы. На время
испытаний командую парадом я. Садиться не предлагаю – некуда, так что
придется потерпеть.
Начальник сел в кресло, привычно ткнул пальцем в квадрат сенсора
общего включения.
– Внимание! Сфинктура третьего типа, класс подземный, степень
опасности не определена, принимаем индекс «Ад–01». Готовность три минуты.
Я с любопытством выглянул из ниши в зал. Операторы лаборатории уже
надели ежистые шлемы эмканов, по залу разбежались, словно рассыпанные
горстью, странные звуки: попискивания, тоненькие звоночки, шелесты,
басовитые тихие гудки.
– Людей внизу нет? – оглянулся начальник лаборатории. – Можем ли мы
использовать жесткую компоненту в излучении интравизоров?
– Людей внизу быть не должно, – сказал Игнат, подумал и добавил: – Но
полностью гарантировать не могу. Наши патрули, конечно, прочесали Ховенвип
с утра, перед запуском БИИМа, но... – Понятно.
Юранов не спеша натянул эмкан и вдавил красный грибок кнопки в углу
пульта. Над лесами и горным хаосом Ховенвипа разнесся вопль сирены.
Прозрели стены ниши, исчез зал за спиной, мы оказались висящими в
воздухе без опоры. За то время, пока длился наш разговор, лаборатория
добралась до холмистой серой равнины, почти лишенной растительности.
– Откуда начнем? – обернулся Юранов к Игнату.
Тот нашел глазами участок плато, от которого мы успели удалиться на
несколько километров, и кивком указал на него. – Вернемся к уступу,
видите? Оттуда можно пойти по разворачивающейся спирали. Местность там уже
обследована, однако новые данные не помешают.
– Разве здесь уже работал БИИМ? – Работали эксперты с обычной
переносной аппаратурой и, как мне кажется, участок захватили недостаточный
для всестороннего анализа.
Юранов повернул лабораторию назад, и через несколько минут мы снова
очутились над сто пятидесятиметровой стеной, испещренной узорами выбоин,
трещин и пещер. С высоты было особенно заметно, что стена отделяет
каменные джунгли от джунглей лесных.
– Ориентир – белый флаг слева, у двух пещер. На пульте метнулись
световые стрелы и сложились в красную надпись: «Пуск программы». Снова над
скалами раздался грозный вой сирены.
В зале, отделенном от нас призрачной стеной светозавесы, звуковая
обстановка не изменилась, но мне показалось, что воздух вокруг странно
загустел и завибрировал на грани слышимости, и где–то внутри меня родилось
ощущение тревожного напряжения гигантского копья, нацеленного в спину из
зала и готового вот–вот сорваться и ударить...
Я поймал оценивающий взгляд Игната и криво улыбнулся, хотя обмануть
его, конечно, не мог.
– Не пугайтесь, не оборачивайтесь, – произнес начальник БИИМа, в то
время как руки его бегали по сенсорной клавиатуре пульта. – Включилась
АРЗ. С непривычки ощущение не из приятных.
Я расшифровал аббревиатуру АРЗ как «антирадиационная защита» и
успокоился.
Лаборатория прошла над стеной. Из зала за спиной донеслись оживленные
голоса операторов. Я из любопытства высунул голову из–за светозавесы и
удивился: зал тонул в темноте, лишь напротив каждого пульта, слабо
освещенного призрачной иллюминацией индикаторов, светились экраны
дисплеев, не рассеивая мрака уже на расстоянии ладони. Внезапно
лаборатория замедлила движение. – Девятый, Левченко! – резко окликнул
начальник лаборатории. – Ваш канал выпал из резонанса, извольте не зевать!
– Автомат отрабатывает повышение радиационного фона, – отозвался
невидимый Левченко обиженным тоном. Прошу две минуты на качество
топосъемки.
– Следите внимательней за изменением рельефа. Даю две минуты. Всем
остальным – повтор серий.
Юранов жестом поманил Игната. Я тоже придвинулся ближе.
– Посмотрите–ка, это вам знакомо? На черной, доселе непрозрачной
панели справа от пульта проявился странный светлый узор, похожий на
рисунок червяка–древоточца на коре дерева.
Штреки?
– Система пещер, в которой некоторые естественные ходы соединены
искусственными туннелями. Глубина самой нижней пещеры около ста
шестидесяти метров.
Игнат некоторое время рассматривал изображение, потом покачал головой
в сомнении: – Никак не сориентируюсь...
– Это флаг, – ткнул пальцем в панель Юранов. Игнат кивнул. Судя по
всему, ему было интересно, а мне становилось скучно.
Словно почувствовав перемену в моем настроении, Игнат посоветовал мне
пройти в зал, а Юра нов, откровенный и лаконичный, как скальпель хирурга,
добавил:
– Там у входа есть кресло наблюдателя, подключитесь к машине,
отвечающей за синтез полученных сведений и отмечающей к тому же все
выявленные элементы искусственности вашего объекта. Если же не хотите
терять время – берите машину и летите по своим делам. Работы у нас часа на
три–четыре, плюс обработка результатов поиска. Закончим – сообщим.
Игнат поразмышлял, посматривая на мою удрученно–ждущую физиономию, и
принял последнее предложение.
Не очень романтическая профессия, – сказал он в пинассе, глядя на
уплывающую от нас лабораторию, похожую на отломившийся снежный купол одной
из гор. – Да, стажер?
– Не очень, – пробормотал я, чувствуя угрызения совести. Думал я в
это время о своей профессии и о том, что доминантой спасателя во все
времена было терпение. То есть именно то, чего мне не хватает. Игнат,
конечно, об этом не скажет, но подумает, ушел–то он из лаборатории из–за
меня. Хотя, с другой стороны, дел у нас достаточно, а начальнику БИИМа мы
были не нужны.
– Вот это уж точно! – сказал вдруг Игнат одобрительно.
Я не особенно удивился. Видимо, снова утратил контроль над лицом,
врагом моим.
Мы сделали круг над голубоватыми холмами пыли, и вдруг взгляд Игната
остановился. Что он там увидел, внизу?
– Черт побери! – раздельно сказал Игнат. – Как это я с первого раза
не заметил?
Я не успел ничего спросить, как мы уже пикировали вниз и через минуту
головокружительной карусели приземлились на обрыве возле букового леса. И
только выйдя из кабины пинасса, я понял, в чем дело.
Деревья в лесу неестественным образом были искривлены, наклонены в
сторону обрыва. Вернее, не искривлены, а как бы расплавлены и раскатаны –
других терминов не подберешь – в плоские языки, доскообразные стены,
изогнутые лопасти, усеянные наплывами и утолщениями. Ветви деревьев тоже
изменились, превратились в канделябры и фестоны, а листья вытянулись в
длину и походили на зеленые перья с жемчужным отливом.
Игнат обошел несколько буков, дотрагиваясь до них рукой, присвистнул
и присел на корточки. У ног его начиналась россыпь каких–то мелких зеленых
пузырей, густо усеявших взгорбок обрыва. – Знаешь, что это такое?
Догадайся. Я подошел, неосторожно наступил на один из пузырей, и тот
превратился в мокрое пятно. – Тише, медведь! Это трава, понял? Жди меня
здесь, попробую вызвать бригаду экспертов–биологов. Такого, брат, мы еще
не видали.
Я кивнул, ошеломленный настолько, что был в настоящий момент только
зрителем, а не помощником инспектора безопасности.
