* * *
Он говорил медленно и будто через силу; каждой следующей фразы
приходилось ждать минуту, и Солль успевал сделать новый круг по комна
те, а Тория – глубоко, прерывисто вздохнуть. Я стояла за спиной ее
кресла и видела полоску бумажно–белой шеи над строгим темным воротни
ком.
Скиталец говорил, и крылья тонкого носа хищно раздувались, а проз
рачные глаза изучали попеременно Эгерта и Торию; на меня он не смот
рел, и я тихо радовалась. Хвала небу, что не выгнал прочь. Хвала небу,
что не замечает.
Он говорил что–то о Двери, о Пришедшем Извне, о надвигающемся кон
це света; нечто подобное пророчили, кажется, воины Лаш – «окончание
времен». Слова Скитальца звучали как страшная сказка для непослушных
детей. Жутковато, но – не верится...
Луар.
Он тоже рассказывал сказку – а меня тогда, помнится, больше волно
вал вопрос о половой принадлежности этого грядущего супостата – «она»,
Сила, или «он», Пришедший Извне?
Губы мои расползались в нервную, резиновую улыбку. Хоть руками
стягивай – лезут к ушам, радостно улыбающиеся губы, и это тогда, когда
от слов Скитальца ползет по шкуре ледяной, могильный холод... И Луар.
О Луаре. О нем...
...Потом заговорила Тория. Кажется, она плакала; кажется, она
взваливала на себя какую–то вселенскую вину, вину и за Луара, и за
грядущий конец света – тоже...
Скиталец оборвал ее сразу и жестко. Пойди на кухню, сказал он, и
сунь руку в очаг... И насладись самоистязанием, а потом возвращайся...
Он видел мою улыбку. Он точно ее заметил, хоть я прикрывалась и
отворачивалась. От тщетных стараний укротить собственное лицо у меня
болели губы; я улыбалась, как кукла или мертвец.
Тория замолчала. Эгерт попытался что–то спросить – и осекся. Рука
его бессознательно терзала лицо, царапала щеку от скулы до подбородка.
– Мне должно быть все равно, – медленно признался Скиталец, и
прозрачные глаза его чуть прикрылись кожистыми веками. – Решаете вы...
Стоит ли этот мир... таких усилий? Может быть, Луару... лучше остаться
тем, кем он есть? Привратником?
Паршивый мир, подумала я. Флобастер с перерезанным горлом...
Тоска упала на меня, как мешок. Вернуться назад. Вернуться в тот
день, День Премноголикования, когда мы прибыли в город, исполненные
надежд... Вернуться бы, да там и остаться. А Луар...
Кто такие привратники? Почему ЭТО приходит вот уже который раз, а
его все не впускают и не впускают? Что останавливает руку Привратника,
когда он...
– А почему ВЫ не открыли? – спросила я шепотом.
Напрасно спросила. Здравый смысл запоздало заткнул мне рот: дура!
С тобой ли говорят! Придержи язык!..
Скиталец медленно повернул голову – но так и не взглянул на меня.
Его глаза остановились на Тории:
– Зря вы так его назвали. Думали о Луаяне... А вышло – Руал наобо
рот. Теперь он повторяет... Но в отличие от меня доведет до конца.
Ничтожный шанс... Но он ваш. И мир, в общем–то, скорее ваш, нежели
мой...
– Наш сын, – сказал Эгерт чуть слышно. – Наш.
Тория поднялась; на бумажно–белую шею упал черный завиток:
– Нам не страшно и умереть, – сообщила она почти весело. – Мы уже
столько раз...
– Решайте, – уронил Скиталец и поднялся тоже. – А я, с вашего поз
воления, хочу пить.
Он жестом остановил Эгерта, потянувшегося было к колокольчику;
шагнул к двери, взялся за ручку – и оглянулся на меня. Ох, как он умел
все объяснить взглядом. Коротко и ясно.
Меня будто ветром сдуло. Следовало уйти раньше, надо было сообра
зить самой и оставить их наедине.
Закрыв за собой дверь, я обеими руками вцепилась в свою судорожную
улыбку, пытаясь сорвать ее прочь; тут–то и выяснилось, что Скиталец
никуда не ушел, что он стоит рядом. В полутьме коридора тускло поблес
кивал витой эфес; я отшатнулась.
– Тебе действительно интересно, почему? – его прозрачные глаза
оказались совсем рядом. – А как по–твоему... Мир действительно так
плох?
Деваться было некуда. Я перевела дыхание:
– Но ведь другого нет...
– А был бы? Вдруг?
Хороший мир, подумала я горько, это мир, где Флобастер жив и Луар
меня любит...
– Представь себе, – в полутьме блеснули его зубы, – что вот деся
ток кроликов резвится на полянке... И всем хорошо. Вот приходит лис...
И перегрызает кому–то горло. Страшно, кровь на траве, хруст костей...
А что другие, те, кто остался в живых? Радуются. Потому что острее
чувствуют жизнь... Насыщеннее. Мир, где невозможна смерть... Пресен.
Так?
– Не знаю, – сказала я глухо.
Далла удивленно смотрела на нас с нижней лестничной площадки. Кро
лики радуются жизни... но если уж лис повадился, то завтра может быть
чья угодно очередь. Кролики–то все одинаковы... А люди подчас не могут
жить, потеряв того, кто рядом. И думают: лучше бы это был я.
Скиталец смотрел и молчал. Я тоже молчала под его взглядом; нако
нец, его рука ухватила меня повыше локтя:
– Я хочу пить... Пойдем на кухню, а ты скажи мне пока... Была бы
ты Привратником – открыла бы?
Я глядела под ноги. А что мне, в самом деле, этот мир? Кладбище
добрых намерений... Та широкая лужа на распутье, сузившиеся глаза Луа
ра... Тарелочка с медяком на донце. Примятая трава перед логовом Со
вы...
– Не знаю, – я проглотила ком. – Но вы–то не открыли?
Он звякнул кружкой о стенку ведра с водой. Запрокинул голову;
смотреть, как он пьет, было одно удовольствие. Флобастер сказал бы –
«артистично пьет». Смачно, красиво и вместе с тем жадно – глядя на не
го, мне тоже захотелось воды. Бесстрастный старик – и жизнелюб, оказы
вается...
– Я хотел тебе сказать, – он вытер губы, – только тебе... Если он
пойдет к двери, но не выполнит... не свершит, не откроет... Тогда его
ждет смерть. И жуткая смерть. Я знаю... Я не Ларт Легиар, я так себе,
маг–не маг... Хоть и... Но не спасу. Не смогу спасти... Решай ты тоже.
Или он откроет и... сольется, соединится с Тем... Или умрет, как я
сказал. Ты думаешь... что лучше?
С опущенной кружки в его руке капала вода. Каждая капля расплыва
лась на полу, как маленькое черное солнце.
– Не знаю, – сказала я сухим ртом. – Не знаю.
