* * *
Три свечи на низком круглом столике. Прогибающиеся под ногами по
ловицы. Он чувствовал себя тяжелым, непривычно мощным и оттого непово
ротливым – а медлить нельзя, некто, поселившийся в сознании, торопит и
подначивает, скорее, скорее, вот уже от нетерпения дрожат руки, как
будто шел по безводью и встретил ручей...
Три огня срослись в один. Вот. Вот оно; Амулет на мокрой ладони.
Фигурный вырез, залитый огнем. Светлые ворота...
Нужно только сделать шаг. Первый шаг.
Огонь окутал его с ног до головы. Ажурные языки сплетались, как
стебли вьюнка, ложились на плечи царственной мантией, спадали, подобно
складкам невиданного одеяния... А потом огненные ворота остались поза
ди, снова на ладони, но уже позади, и Амулет бессильно закачался на
своей цепочке.
«Мой Амулет ржав, – жалобно сказал незнакомый голос. – Ржав и не
защитит своего Прорицателя»...
Луар стоял перед бездной. Справа и слева темнели застывшие водопа
ды тканей, а над головою не было ни неба, ни потолка. У ног – четыре
круглых медных монетки, приколоченных в ряд к старым рассохшимся дос
кам, темным, бесшумно принимающим каждый шаг.
СКОРЕЕ. СКОРЕЕ. Я ТАК СПЕШУ.
Царапающий червячок в душе: скорее! Скорее утоли свою жажду. Сей
час...
Он обернулся.
Дверь. В конце длинного коридора между падающих теней. Там...
СКОРЕЕ. НО НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ. СДЕЛАВ ШАГ, НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ, ТОЛЬКО
ВПЕРЕД. СТУПАЙ.
И он ступил. Под тяжестью его доска напряглась, как натянутый лук.
НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ.
Вот так. И жил мальчик, и был он счастлив... А у порога его до
ма... Милый, симпатичный щенок посреди стужи нашел в сугробе окоченев
ший кошачий труп... Он думал, это игрушка. И он играл... А ты увидел и
заплакал. А сам был такой же – вспомни, дождь, запотевшее стекло, и
кто–то прижался к нему ладонью... Серая гладь – и одна только ладонь,
полустертая, как призрак. При чем тут ладонь?
Море любви. И вот тебя вышвырнуло на камень, потому что ты не
дельфин, а крыса... Сохни. Пусть твоя кожа трескается, покрываясь сук
ровицей. Твое море ушло во вселенскую яму...
Или вот, груда мусора, и на краю какого–то ящика – высохшая роза.
Черной головой вниз, сухими шипами в растопырку, со стеблем толстым,
как трость... Причем?
Солнце, красное, как колесо. Мать возвращается домой, и солнце ле
жит у нее не голове, будто красный поднос. Тонкие руки, тонкие пальцы,
белые и холодные, запах зимы и свежести, и – «погоди, простудишься, я
с мороза»...
А там щенок играет кошачьим трупом. И долго, долго будет играть...
Но я не увижу. Окно в изморози...
Кричащая лошадиная морда. Страх и рука на плече. Нет, тебя нету...
Тебя вообще нет в моей жизни. Мать останется матерью, а ты...
Впрочем, ты сам все сказал. Ты оторвал меня, как отдирают от шта
нины приставший репей. А я крепко держался... Но ты был сильнее.
Свечку задули... Да, я помню. Я буду носится над землей, я буду
Тем, Кто Пришел Извне – но тебя я буду помнить, и каждая погасшая
свечка вернет мне твой запах. Я буду специально гасить их, буду заду
вать костры и пожарища – но и ты все сказала, разве не так?.. Я не в
силах изменить то, в чем ты упрекнула меня. Я вообще ничего не в силах
изменить...
ДВЕРЬ.
Ого, еще как в силах. Одна большая измена... или перемена. Одно и
то же. Изменивший... Изменяющий... Небо, сохрани мой разум. Ты, Сила,
помоги мне...
ДВЕРЬ!
А ты – ты не поймешь меня. Ты слишком мала... Оставайся такой. Как
бы я хотел быть таким, как ты... Твоим братом, но близнецом. И вечные
пять лет...
Последний шаг. Так близко... Исполинский ржавый засов льнет к ру
кам. А там, за Дверью...
ЭТО Я. ЭТО Я ЖДУ ТЕБЯ. ЭТО ТЫ ЖДЕШЬ СЕБЯ ОБНОВЛЕННОГО, СЕБЯ НАСТО
ЯЩЕГО. НУ.
Скопище короедов в теле этой двери.
Хочу послушать, как скрипят твои петли.
