Глава Третья
* * *
Первой моей доброй мыслью было осознание, что Эгерт Солль жив.
Прочие мысли оказались спутанными, как колтун, растерянными и
больными – Фагирра, Солль... Луар, Фагирра... Обрывки чьих–то расска
зов, серый капюшон, белое лицо Эгерта, надменная женщина немыслимой
красоты...
Луар провел возле заброшенной могилы больше часа; впрочем, я поте
ряла счет времени. Я дрожала в своем укрытии под городской стеной, не
решаясь ни подобраться ближе, ни уйти прочь. Кто знает, о чем думал Лу
ар; я же думала о разгадке моей перед ним вины.
Неизвестная вина сделалась теперь явной. Нарядив Луара в плащ с
капюшоном – традиционную одежду служителей Лаш – я невольно спровоциро
вала узнавание. Эгерт Солль узнал в сыне ненавистного Фагирру, и нап
расно я твердила себе, что рано или поздно это случилось бы и без меня.
Такая тайна подобна углю за пазухой – но вина теперь на мне, как себя
не уговаривай, как ни верти, страшное сбылось, а я, выходит, стояла за
спиной у злой судьбы и подавала ей инструменты...
Луар вернулся в город, так и не заметив меня – хоть я не особенно
и пряталась, просто шла за ним, как привязанная...
Потом будто кто–то хватил меня мешком по голове: Флобастер! Спек
такль!
Усталые ноги мои прошли еще два шага и запнулись. Что мне за дело,
подумала я с кислой улыбкой, что мне за дело до Солля и Фагирры, мерт
вых отцов и чужих сыновей? Меня ждет моя повседневная жизнь – щелястые
подмостки, тарелка с монетками, хозяин постоялого двора, который однов
ременно и хозяин положения...
Спина Луара растворилась в жиденькой толпе.
...За квартал до постоялого двора я почуяла недоброе.
Две наши повозки стояли посреди улицы, кособоко загораживая проезд
– какой–то торговец с тележкой бранился, пытаясь протиснуться мимо. Ще
рила зубы недовольная Пасть; третья повозка неуклюже выбиралась из во
рот и пегая лошадка поглядывала на меня с укоризной.
Холщевый полог откинулся, и Гезина, растрепанная, злая, с криком
наставила на меня обвиняющий палец:
– Вот она! Здрасьте!
Муха, громоздившийся на козлах, хмуро глянул – и смолчал.
– Спасибочки! – надрывалась Гезина, и звонкий ее голос заполнял
улицу, перекрывая даже жалобы застрявшего с тележкой торговца. – Спаси
бо, Танталь! По твоей милости на улицу вышвырнули, спасибо!
До меня понемногу доходил смысл происходящего. Муха глядел в сто
рону; полный злорадства конюх с лязгом захлопнул ворота:
– А то гордые, вишь...
Флобастер, шедший последним, плюнул себе под ноги. Поднял на меня
ледяные, странно сузившиеся глаза:
– В повозку. Живо.
Я молча повиновалась.
Спектакль сорвался; под вечер стало заметно холоднее – Гезина дро
жала, закутавшись во все свои костюмы сразу, и уничтожала меня ненави
дящим взглядом. Флобастер последовательно обошел пять постоялых дворов
– все хозяева, будто сговорившись, заламывали несусветную цену, ссыла
ясь на холодное время и наплыв постояльцев. Скоро стало ясно, что на
сегодня пристанища не найти.
На меня никто не глядел. Даже Муха молчал и отводил глаза. Даже
добряк Фантин хмурился, отчего его лицо отпетого злодея делалось еще
порочнее. Ветер совершенно озверел, и никакой полог не спасал от моро
за.
На площади перед городскими воротами горели костры. Флобастер пе
реговорил с ленивыми сонными стражниками, и нам позволено было ожидать
здесь рассвета. Три повозки поставили рядом, чтобы не так продувало;
украденные из казенного костра угли тлели на жестяном подносе, заменяя
нам печку.
Все собрались в одной повозке, наглухо зашторив полог. К подносу с
углями жадно тянулись пять пар рук – одна только я сидела в углу, сунув
ладони под мышки, мрачная, нарочито одинокая.
Холодно. Всем холодно, и все знают, почему. Только остатки совести
не позволяют Флобастеру назвать вещи своими именами и при всех сообщить
мне, кто я такая; Бариан, может быть, и вступился бы – если б согрелся.
Муха, может быть, посочувствовал бы – но холодно, до костей пронимает,
а могли бы нежиться в тепле... Ну как с этим смириться?!
Все разом забыли, кому обязаны разрешением остаться на зиму в го
роде. Холодно, и виновница сидит здесь же, и никто уже не помнит, в чем
она, собственно, провинилась – виновна, и все тут...
Я молча сидела в углу, прикидывая, кто не выдержит первым. И, ко
нечно, не ошиблась.
Угли на подносе понемногу подергивались сизым; Гезина, у которой
зуб на зуб не попадал, принялась бормотать – сперва беззвучно, потом
все громче и громче:
– Недотрога... Ишь ты... Девица на выданье... Будто в первый
раз... Драгоценность какая... У–у–у... Неприступница в кружевах... Го
лубая кровь... Под забором теперь... Много под забором нагордишься...
Все молчали, будто не слыша. Голос Гезины, ранее серебряный, а те
перь слегка охрипший, все смелел и креп:
– Все собаки, значит... Она одна герцогиня... А все собаки, па
даль... А она благородная... Вот так... Не таковская, значит... Недот
рога... И кто бы выкобенивался, спрашивается... А тут каждая сука будет
королеву строить... Каждая су...
Мой синий от холода кулак врезался Гезине в подбородок.
Дымящие угли рассыпались по полу; счастье, что их успели затоп
тать. Моя левая рука ловко вцепилась в роскошные светлые волосы, моя
правая рука с наслаждением полосовала фарфоровое кукольное личико –
только мгновенье, потому что в следующую секунду меня оторвали от жерт
вы и оттащили прочь.
Гезина рыдала, и нежные романтические уста захлебывались словами,
от которых покрылся бы краской самый циничный сапожник. Бариан молча
прижимал меня к сундуку; я вырывалась – тоже молча, втайне радуясь, что
стычка разогнала кровь и позволила хоть немножко согреться.
Рыкнул Флобастер; Гезина замолкла, всхлипывая. Муха сидел в углу,
скособочившись, как больной воробей. Фантин меланхолично топтал все еще
дымящие уголья.
– Ну что же вы все молчите?! – простонала сквозь слезы Гезина.
Сделалось тихо – только хмурый Фантин удрученно сопел себе под
нос да изредка всхлипывала пострадавшая героиня.
– Утро уже, – хрипло сообщил Муха. – Молочники кричат... Скоро
рассвет...
Бариан, все еще удерживающий меня, больно сдавил мое запястье.
– Да отпусти ты меня, – бросила я зло. Он повиновался.
Гезина тихонько скулила; на меня никто не смотрел, и я подумала с
внезапным отчаянием, что спокойная жизнь кончилась навсегда, я уже не
смогу жить среди этих людей так свободно и безмятежно, как жила раньше.
Что–то сломалось, все...
Сквозь щели в пологе пробился мутный серый свет. Заскрежетали,
открываясь, городские ворота. Горестно заржала пегая лошадка.
– Лошади замерзли, – тихо сказал Муха. – Надо... ехать...
– Эй, – крикнули снаружи, и по борту повозки властно застучал ме
талл.
Все вздрогнули и переглянулись. Я в изнеможении закрыла глаза – я
сумасшедшая... Мне мерещится...
Перед повозкой стоял Луар Солль; шпага воинственно оттопыривала
край его плаща:
– Эй... Танталь у вас?
Они расступились – хмурый Бариан, злой Флобастер, нахохленный Муха;
Гезина что–то пробормотала вслед. Луар протянул мне руку, и, опершись
на нее, я спрыгнула на землю, едва не подвернув окоченевшую ногу.
– Пошли, – сказал он, без удивления разглядывая мое синюшное от
холода лицо.
Наверное, следовало спросить куда, но я не спросила. Мне казалось,
что я заснула наконец и вижу сон...
А во сне мне было все равно, куда именно с ним идти.
