* * *
Муха поспорил с хозяином харчевни, что снимет с полки, откупорит и
выпьет бутылку вина без всякой помощи рук. Нашлись и скептики, и зрите
ли; в Мухину шляпу упало полетели медяки – в случае неудачи «банк» дос
тавался трактирщику.
Я сидела в углу, жевала невыносимо костистую рыбу и равнодушно
смотрела, как заключаются пари. Этот трюк гораздо старше самого Мухи,
странно, что его здесь не знают; Муха выучился ему недавно – но зато в
совершенстве, я не боялась, что он проиграет.
Рыбья голова, сиротливо сидящая на обглоданном скелете, слепо
пялилась на меня из пустеющей тарелки; Муха заложил назад руки, и хозя
ин тут же их связал. Посетители перебрасывались прогнозами – не так
чтобы очень возбужденно, но и не совсем равнодушно:
– Выпьет.
– Выпить и я могу, а как откупорит?
– Выпьет–выпьет, на дармовщину–то...
– Ах, ты, малявка, у меня ведь пацан такой вот, так его бы в трак
тире застукал – весь ремень об него истрепал бы...
Улыбаясь независимо и гордо, Муха подступил к шкафчику с бутылка
ми. Зубами дернул ручку – отворил; мгновенно выбрал самую пузатую, са
мую почтенную на вид бутылку – трактирщик закричал предостерегающе:
– Эй, не эту! Это слишком жирно будет, ты, фигляр!..
Зрители зароптали на трактирщика – скрипнув зубами, тот был вынуж
ден замолчать.
Вопль хозяина окончательно уверил Муху в правильности выбора. До
вольно хмыкнув, он подался вперед и губами ухватил короткое толстое
горлышко. Зрители одобрительно загудели.
С некоторым опозданием я вспомнила вдруг, что Фантин давно ушел
спать, Флобастер вообще не появлялся в харчевне, у Бариана болит зуб, а
Гезина ужинает в городе у нового знакомого – а это значит, что тащить
домой пьяного Муху придется мне одной.
Предпринимать что–либо было уже поздно – Муха вытащил бутылку на
пустой стол посреди харчевни, и зрители подбадривали его солеными шу
точками. Я уныло смотрела, как маленький мерзавец воюет с пробкой, сог
нувшись в три погибели, зажав бутылку между коленями и ловко орудуя за
жатым в зубах штопором; на месте Флобастера я устроила бы из этого Му
хиного умения веселенькую репризу между фарсами. Впрочем, тогда и вина
не напасешься, и кому нужен пьяный как бревно Муха?
Пробка вылетела наконец, зрители зааплодировали, а Муха выплюнул
штопор. Теперь предстояло самое интересное; горлышко до половины скры
лось в Мухиной глотке, он задрал голову, с видимым усилием опрокидывая
бутылку – зрители замерли. Потом худое Мухино горло принялось ритмично,
с утробным звуком заглатывать благородный напиток; в такт этому непри
личному «огм, огм» в мутной бутылке забулькали пузыри, а по острому
подбородку умельца заструились винные ручейки – правда, довольно скуд
ные.
В харчевне воцарилась тишина, нарушаемая только Мухиными глотками;
я хмуро прикидывала расстояние от трактира до гостеприимного дворика,
приютившего наши повозки на эту ночь. Весу в Мухе... не так много, но
мне хватит, я изящная девица, а не каменотес, я не привыкла таскать на
спине пьяных мальчишек...
Хозяин тихонько охнул; Муха крякнул и осторожно, преувеличенно ос
торожно поставил бутылку на стол. С трудом разжал зубы; зрители пода
лись вперед, кто–то особенно азартный подхватил бутылку и перевернул
вверх дном. На пол упала одна только капля.
Вся харчевня загалдела, завозилась, захлопала, захохотала; Муха
аккуратно выгреб из шляпы причитающиеся денежки, спрятал, подмигнул в
толпу и направился ко мне.
За два шага до столика ноги его разъехались, лицо расплылось в
бессмысленной улыбке – и он свалился на меня совершеннейшим безвольным
мешком.
Вот оно, подумала я сквозь зубы (а сквозь зубы тоже, оказывается,
можно думать). С отвращением отодвинула тарелку с рыбьим скелетиком и
подхватила Муху под мышки.
Все видели, как и куда Муха прятал денежки; с соседнего столика
уже постреливал вороватыми глазками шустрый сморщенный старичок. Горс
тка медяков – пожива не ахти, но наши с Мухой жизни стоят и того дешев
ле, поэтому я собралась с духом, ухватила Муху за шиворот и поволокла к
двери.
Снова шел дождь, промозглый, липкий, не устающий уже несколько
дней. Муха то безмятежно, по–детски сопел носом, то принимался бормо
тать, петлять ногами и слабо вырываться. Я молчала, берегла силы; к
счастью, улица была не из худших и кое–где покачивались горящие фонари.
Мы с трудом одолели половину пути. Муха смеялся, просил оторвать
ему голову, тыкал неверным пальцем в фонарные столбы:
– Чего... лезет на живот. На живот мне лезет, ме–ирзавец...
Я сочиняла слова, которые скажу ему завтра, и эти мысли немного
меня поддерживали. Глаза мои не отрывались от разбитой мостовой, я
старалась не угодить в особенно глубокую лужу – а потому случилось так,
что пьяный Муха первым увидел лежащего человека:
– Во... Тут уже все спят...
Стиснув зубы, я волокла его дальше; этот второй пьяница лежал
навзничь, раскинув руки, будто собираясь взлететь. Запрокинутое лицо
казалось покрытым слоем муки. Мельком взглянув на него, я внезапно пом
рачнела – лежащий напомнил мне Луара Солля. Во всяком случае такой же
молодой – чуть старше Мухи.
Что за неудачный вечер, подумала я. Завтра отберу у Мухи половину
выигранных денежек – я их заработала, пес раздери. И в другой раз за
все золото мира не стану таскать на себе маленьких негодяев...
Человек под забором попытался пошевелиться и застонал. В первый
раз напился, подумала я с отвращением. Убейте, не пойму, что за удо
вольствие платить за вино, чтобы за свои же денежки потом мучиться...
Вот Мухе покамест хорошо. Весело Мухе, посмотрим, что ты завтра ска
жешь, щенок эдакий...
Мы миновали лежащего. До нашего пристанища оставалось совсем нем
ного, когда я вдруг остановилась и чуть не выпустила икнувшего Муху.
Дождь не унимался, вокруг тусклого фонаря пестрели, как мошки, частые
летящие капли.
– Погоди, – я прислонила Муху к стене. Он тут же сполз на мостовую
– в грязь, не пригасив тем не менее лучезарной пьяной улыбки.
Я оставила его в покое и бегом вернулась к лежащему юноше.
Он не пытался подняться, зато рядом сидел на корточках оборвыш лет
десяти и сосредоточенно шарил в поисках кошелька. «Стража!" – рявкнула
я страшным голосом, воришка растворился в мокрой темноте, а я с запоз
данием подумала о множестве взрослых его собратьев, которые ходят непо
далеку.
Парень лежал, неудобно повернув голову. В тусклом свете фонаря я
долго всматривалась в его лицо; даже на изрядном расстоянии мой нос
морщился от густого винного перегара.
Скорее маленький сбежавший карманник окажется сиятельным князем,
нежели наследник семейства Соллей обнаружится в грязной луже посреди
города. Скорее Флобастер купит мне ферму, нежели я потрачу на этого пь
яницу еще секунду драгоценного времени. Скорее Гезина напишет философс
кий трактат...
Скрипнув зубами, я крепко взяла лежащего под мышки – светлое небо,
что за день сегодня! – и подтащила ближе к свету. Ноги его безвольно
проехались по илистой луже – мне померещилось, что я нашла и тяну ог
ромную снулую рыбину.
Парень не сопротивлялся. Только когда желтое пятно света упало ему
на лицо, он сморщился, будто от невыносимо яркого солнца.
Я стояла над ним, опустив руки. Ребра мои вздымались и опадали,
как весла каторжной галеры.
Ну что мне теперь делать?! Бежать к господину Эгерту? «Скорее,
скорее, господин Солль, а то одна я никак не утащу вашего сыночка, ко
торый как свалился под забором, так и лежит..." А может, напрямую к
бургомистру? К начальнику стражи, пусть направит сюда патруль, пусть
патруль донесет господина Луара до отчего дома...
Меня передернуло. На свете существуют не только мелкие карманники
и крупные грабители. На свете существуют огромные стражники, которые ни
о чем не желают разговаривать, и вряд ли их подкупишь жалкими медяками
– Мухиным выигрышем...
Светлое небо, да ведь еще Муха!! Лежит под своей стеной и лучезар
но улыбается... Будьте неладны. Будьте неладны оба.
Луар пошевелился и поднял опухшие веки. Небо, у этого парня были
ясные серые глаза – теперь они смотрели слепо, мутно, страдальчески. От
этого взгляда я чуть поостыла – как ни странно, только сейчас мне приш
ло в голову задуматься: а что же такое случилось в семействе Соллей,
что после внезапной и странной отлучки отца сын оказался в столь невоз
можном, жалком состоянии?!
– И что мне теперь делать? – спросила я устало. Луар не ответил –
глаза его закатились.
Бариан не спал – маялся зубом. В теплом платке, намотанном вокруг
лица, он совсем уж не походил на героя–любовника – скорее на измученную
сельскую молодуху.
– У–ум... – простонал он, хватая за шиворот моего спутника, кото
рого правильнее было бы называть ношей. – Над–ался, негодяй, вот бы...
Глаза его полезли из орбит, потому что пьяница у меня на руках
оказался в полтора раза выше и тяжелее привычного Мухи.
У меня не было сил ничего ему растолковывать. Я промокла до нитки,
вымазалась в грязи, а язык мой покрылся мозолями от непрерывных прокля
тий. Муха лежал в десяти шагах позади – не в силах тащить обоих парней
одновременно, я волокла их эстафетой, по очереди.
Разбуженный нашей возней, явился Флобастер. Веселый Муха водворен
был в повозку – отсыпаться; и Бариан, и Флобастер удрученно качали го
ловой, разглядывая землистое лицо юного Солля. После деловитого обмена
опытом – а у обоих был обширный опыт неудачного пития – Флобастер пота
щил полумертвого Луара на задний двор, «чтобы все лишнее вон». Бариан,
постанывая и держась за щеку, сообщил мне, что до утра делать все равно
нечего – приведем парня в чувство, а там пусть сам решает, что матуш
ке–то сказать...
Я промолчала. Относительно матушки и особенно батюшки непутевого
Луара у меня сидела в голове здоровенная заноза.
После изуверской Флобастеровой операции Луар немного ожил, хотя на
ногах все равно не держался; его уложили на место Бариана, который все
равно не спал и собирался завтра идти к цирюльнику – рвать зуб...
Я провела ночь без сна и в одиночестве – Гезина, делившая со мной
повозку, так и не вернулась после ужина с новым другом.
