* * *
Улицы, помнящие недавний праздник. Тишина; размеренное шарканье
метелок. Два человека на горбатом мосту; плывущие по воде осенние
листья...
Мужчина и женщина на темном портрете. Отвратительный вкус масляной
краски.
Запах смолы и еловая шишка на ладони.
Теперь я взрослый.
...Скиталец отшатнулся, закрывая глаза руками. По моим мыслям ре
занул его беззвучный крик; волна ужаса, серого и жесткого, как наждак.
И детская рука в моей ладони сразу сделалась холодной, как лед. И шпа
га на полу забилась, будто удушаемая змея.
«И деревья поймают в липкую паутину ветвей... И земля закричит
разверстыми ртами могил...»
Далекий, невыносимо жуткий звук. Затыкай уши.
Дверь открылась...
Дверь.
...Мышка, привязанная к ножке стула...
...Пронзительный вечер. Они шли куда–то через редкий сосновый ле
сок – и теперь уже не вспомнить, кто за кем погнался первым...
...Длинное озеро в замшевых зеленых берегах, и над спокойной водой
– пар, душистый летний пар, скоро взойдет солнце...
...Пытался схватить синюю развевающуюся юбку... Потом она огляде
лась, подхватила руками подол, обнажив белые икры маленьких тонких ног
– и сиганула через кусты, легко и привычно, как олениха... Он летел
сквозь лес, сосны стояли, подсвеченные косым солнцем, а где–то впереди
хлопала на ветру юбка, синяя, как небо...
...Коричнево–красная чешуя сосны. Он обнял другое дерево, напро
тив... Как пахнет смола.
К подолу ее юбки приклеилась вилочка – пара сосновых иголок...
...Снова мышка. Откуда ты, мученица?.. Каминные щипцы... Стальные
клещи палача...
Камин.
...Тугое, сильное, верткое тело. И шнурки, шнуровка на платье,
шнуровка на корсете... Лопатка, будто топорик. Босые пятки, шлепающие
по гостиничному полу, чистое светлое утро, когда руки находят друг
друга сами собой... Холодные струи на загривке, звон воды в умывальни
ке и смех... Одинокий башмак перед остывшим камином...
Ему казалось, что он видит, как черный фитилек погасшей свечки тя
нет за собой седую нитку дыма, что далекий хор тянет в сто голосов од
ну длинную высокую ноту, что все его тело – шнурок, стягивающий ее уз
кое платье, что его мучительно тянет неведомая сила, и сейчас разорвет
пополам...
Да, был камин. Расплывающееся желтое пятно... Позвякивание кочер
ги о решетку. Холодная ночь – и солнечный стержень, волею судеб пой
манный между скрипучей гостиничной кроватью и трепещущим Луаровым те
лом. Это все равно, что изловить небесный луч... И страшно спугнуть. И
страшно поранить... Это – ты? Простая девчонка? Горячая сердцевина тех
ночей? Как?! Непонятно...
Руки, ребра, груди, счастливый не то смех, не то всхлип...
...Мокрое сено. Запах жухлой травы. Край его куртки в судорожно
стиснутых пальцах. Ошеломляющая боль; костер, широкая ладонь, зажимаю
щая рот. Резкое облегчение. Белое бесстрастное лицо, и на губах – Луа
рова кровь. Вода. Холодная вода.
«Вот и все».
...Мгновение острого счастья – покачивающаяся телега, негромкий
голос возницы, над миром – вечернее небо, зеленое с золотым...
...Засов скрежетнул и упал, освобождая вход.
Дверь качнулась...
Никто не любит пустоты. Сосуд должен быть заполнен, а ты, Луар,
сосуд...
Не здоровайся через порог.
Скрип... этих петель...
И тогда он вскинул руку.
Медальон, Амулет Прорицателя, золотая вещь... Бурая вещь. Скрытая
ржавчиной пластинка. Самое дорогое, что...
Нет, это не так уж и дорого.
Я бегу по весенней улице.
(Слушай меня, Пришедший Извне. Слушай Последнего Прорицателя)
Мокрая мостовая посверкивает каждым камнем... И в каждом отшлифо
ванном камне отражаюсь я.
(Сняв засов, запираю Амулетом. Закрываю собой)
А ты бежишь навстречу... А ты – ты ждешь, смеешься и ждешь...
Вместе с ним.
(Сотворенное в веках и пронесенное через века, сокровище Прорица
телей, твоя сила)
Идите ко мне. Идите все ко мне... Дождь будет только вечером, а до
вечера так далеко... И весна еще долго не кончится... И чистые камни.
И чистые стекла. И ручей под твоим каблуком.
(закроет навеки и сохранит. Вечный Привратник, вечный страж)
И небо. Небо.
(и становлюсь на страже подобно деду моему, Луаяну. Ступай же,
Пришедший – здесь больше нет Двери)
Я... очень... всех...
(Навеки)
