Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Марина Дяченко
Сергей Дяченко
Привратник
 < Предыдущая  Оглавление > 
Часть Пятая. Поединок
Бархатная тьма.
Он лежал на гладких досках, казавшихся мягкими, как перина. Неба не было, но и потолка не было тоже.
Когда топор коснулся шеи длинным, холодным, как змея, лезвием... Неужели права была одноглазая старуха, нянчившая его в раннем детстве, неужели после смерти действительно наступает новое? Гладкие доски... Постой–ка, разве не говорила одноглазая нянька, что тело остается на земле, чтобы его похоронили? А разве способна моя душа ощущать эти уютные доски, это заботливое, со всех сторон идущее тепло? А вот сквозняком потянуло... Небо, да где же я?
Ласково потрескивают поленья в очаге. ЗДРАВСТВУЙ, МАРРАН.
Кто сказал – здравствуй? Разве могу я здороваться сам с собой?
Тихий смех.
Я слышал уже этот смех, но тогда я отчего–то боялся его, а теперь...
Руал пошевелился – тело слушалось, и ни боли, ни страха. Свет... Откуда свет? Вот, от очага, и еще сбоку, ниоткуда, два широких луча, кругами ложащиеся на доски, и выпукло проступают мельчайшие неровности, и квадратные шляпки гвоздей...
Он помедлил и встал. Огляделся, пытаясь привыкнуть к полумраку. Клетка, паяцы, град гнилых овощей, плаха – когда это было? Год назад, минуту назад?
Осторожно двинулся вперед, раздвигая прозрачные ткани, каскадами спускающиеся сверху. Искал, высматривал, почему–то уверенный, что обязательно найдет того, кто...
НЕ ИЩИ, МАРРАН.
Он вздрогнул и остановился.
НЕ ИЩИ, МАРРАН. Я ЗДЕСЬ. Я В ТЕБЕ. Я УЖЕ ОТЧАСТИ – ТЫ.
Кто ты?
ТВОЯ СУТЬ. ТЫ ИЗБРАН.
Кем?
СУДЬБОЙ. СИЛОЙ. НЕ ДЕЛАЙ УДИВЛЕННЫЕ ГЛАЗА – ТЫ ЗНАЛ ОБ ЭТОМ РАНЬШЕ. О ЧЕМ ТЫ ДУМАЛ, КОГДА БЫЛ МЕБЕЛЬЮ В ДОМЕ ТОГО, КТО ТВОИХ НОГТЕЙ НЕ СТОИТ?
Потрясенный, Руал касался ладонями жестких, веером ниспадающих из темноты кружев. Кто–то говорил с ним изнутри – совсем так же, как тогда, на дороге, когда казалось, что сходишь с ума...
Небо, да я же с ума сошел! Только безумная фантазия способна создать, извлечь из небытия это место – голые доски, сбоку – стены, каскады, веера тканей, а там вот – посреди ровной площадки трещит поленьями обыкновенный домашний очаг... Я брежу. Я помешан.
Тихий смех.
ТЫ ДОЛГО БЫЛ ПОМЕШАН. ТЫ ГОРЕВАЛ О ПОТЕРЕ МАГИЧЕСКОГО ДАРА, А ТЕБЕ УГОТОВАНО БЫЛО МОГУЩЕСТВО, В СРАВНЕНИИ С КОТОРЫМ СИЛА КОЛДУНА – СМЕШНАЯ И НЕЛЕПАЯ ИГРУШКА. А ТЕПЕРЬ ТЫ СОМНЕВАЕШЬСЯ? ТЫ ТАК СВЫКСЯ С РОЛЬЮ ЖЕРТВЫ? ЗАГЛЯНИ СЕБЕ В ДУШУ, МАРРАН! ТЫ УВИДИШЬ ТАМ – МЕНЯ.
Ильмарранену стало страшно.
НЕТ, НЕ БОЙСЯ. БОЯТСЯ БУДУТ ТЕБЯ. ТЕБЯ, ИЗБРАННИКА. А ТЫ ИЗБРАННИК, И ТЫ ЭТО ЗНАЛ.
А ведь действительно знал.
Знал, когда меня привязали к седлу и тащили за лошадью много верст, поддавая охоты кнутом.
Знал, когда меня пороли, и знал, когда раздавленным червем корчился в гнилой канаве.
И когда оборванцем бродил по дорогам, и когда умирал с голоду, если кто–нибудь из жалости не давал мне куска хлеба!
Я водился с этими ничтожными, гнусными тварями, в изобилии заселяющими лицо земли. И я сделал им столько добра, а они отплатили мне подлостью, и предательством, и гнилушками в лицо, и утробным воем забавляющейся толпы, и плахой.
Одна большая, рыхлая, глумящаяся рожа. Небо, чего же вы достойны?!
С НИХ И СПРОС НЕВЕЛИК. ВСПОМНИ ДРУГИХ.
Судорога прошла по телу Маррана. И воочию, совершенно ясно он увидел прихожую с двумя уродливыми рогатыми вешалками – справа и слева от двери. И как они сучат руками–крючьями, и разевают рты – круглые дырочки сучков на полированных стойках, и молят, молят о пощаде!
Легиар.
Эст.
Легиар.
Меня одолели. Меня растоптали. Меня вышвырнули, не удостоив взгляда. Меня сочли смиренным и беспомощным. Сбросили со счетов. Изъяли из колоды. В яму. В дерьмо. В безвестность. В осознание, что от смерти моей ничего, ни–че–го не изменится. Раздавили походя, как букашку на дороге, размазали по земле и забыли. Остался комок слизи, жалко скулящий, подергивающийся комок!
ТЫ ВСПОМНИЛ, МАРРАН. ТЕПЕРЬ ТЫ ВСПОМНИЛ. НО СТРАХ И НЕНАВИСТЬ МАГОВ БЕССИЛЬНЫ, ПРИ ВСЕМ ЖЕЛАНИИ ИМ НЕ УДАЛОСЬ ПРЕВРАТИТЬ ТЕБЯ В НИЧТО. ОНИ – ТОЛЬКО КАПЛИ МУТНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МОРЯ, В ТО ВРЕМЯ КАК ТЫ РОЖДЕН ПОВЕЛЕВАТЬ, ВЕРШИТЬ, ПОДЧИНЯТЬ. ОНИ ПОПЛАТЯТСЯ.
Чего же ты хочешь?
НЕ СРАЗУ. ПОСЛУШАЙ. МИР МЕНЯЕТСЯ, ПЕРЕМЕНЫ ЭТИ БЛАГОТВОРНЫ. ТЫ ПОМОЖЕШЬ МИРУ, И ТЫ ПОМОЖЕШЬ СЕБЕ. ТВОЕ МОГУЩЕСТВО НА ПОРОГЕ, НО ОНО НЕ ВОЙДЕТ БЕЗ ТВОЕЙ ПОМОЩИ. ОТКРОЙ ДВЕРЬ.
Дверь?
ОТКРОЙ ДВЕРЬ В КОНЦЕ КОРИДОРА. Я ВОЙДУ.
Так кто же ты?
ТВОЯ СУТЬ. НАСТОЯЩИЙ ТЫ. ОТКРОЙ, И Я ВОЙДУ В МИР.
Марран чувствовал, как окатывают его с головы до ног горячие и ледяные волны. Колотилось сердце, колотилось не в груди, а будто бы в горле. Плясал перед глазами огонек очага.
Зачем тебе в мир? Причем тут я?
ИЗБРАННИК, Я НЕСУ ТЕБЕ ВЛАСТЬ. МИР ПОЧУВСТВУЕТ ТЯЖЕСТЬ ЭТОЙ ВЛАСТИ. ОН ЗАПЛАЧЕТ СНАЧАЛА, НО, И ПЛАЧА, ПРОСЛАВИТ ТЕБЯ. ОТКРОЙ ЖЕ ДВЕРЬ!
Так ты хочешь... Хочешь, чтобы я впустил в свой мир чужака?
Смех.
А ТЫ РАЗВЕ НЕ ЧУЖОЙ В ЭТОМ МИРЕ? О, ЭТОТ БЕЗДАРНЫЙ, СЛЕПЕНЬКИЙ МИР, УБИВАЮЩИЙ ЛУЧШИХ! С ЧЕГО ТЫ ВЗЯЛ, ЧТО ОН ТВОЙ?
Этот мир?
...НЕ СТОИТ ТЕБЯ. ЧТО ОН? КАКИЕ ЗАКОНЫ УПРАВЛЯЮТ СТАДАМИ МЕЛОЧНЫХ, ПОДЛЕНЬКИХ, НЕДАЛЕКИХ ЛЮДИШЕК? МАГИ – ТЕ МНЯТ СЕБЯ ГОСПОДАМИ И ВЛАСТИТЕЛЯМИ, НО ВДУМАЙСЯ – ЧЕМ ОНИ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ПРОЧИХ?
Маги... «Тут он уместен, как нигде более»... И повесил тяжелую шубу на мои скрюченные пальцы!
ТЫ, МОЖЕТ БЫТЬ, СЧИТАЕШЬ СЕЙ МИРОПОРЯДОК НЕПОГРЕШИМЫМ? МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО ЕДИНСТВЕННО ВОЗМОЖНЫЙ МИРОПОРЯДОК?
А разве можно выбирать?
ПОДОЙДИ К ОЧАГУ.
Выбравшись из путаницы кружев и мешковины, он шагнул к очагу – надежному и уютному.
Очаг был аккуратно обложен крупными светлыми камнями, прокопченный вертел над ним пустовал. Но огня – огня–то, оказывается, и не было, только скомканная красная бумага да мерцающий свет. Руал коснулся камня ногой – тот поддался, легкий и пустой изнутри. Обойдя кругом, Ильмарранен с ужасом убедился, что такой настоящий и простой очаг выглядел с изнанки жалко и неестественно.
ВЕЩИ ИМЕЮТ ДВЕ СТОРОНЫ. ВИДИШЬ?
И каменное кольцо очага, и сам очаг рассыпались прахом, превратились в гору мусора. ТО ЖЕ ОЖИДАЕТ МИР, ПОСКОЛЬКУ МИР НЕСОВЕРШЕНЕН. Свет же, из очага исходивший, не исчез, а стал сильнее, и в этом свете Руал разглядел совсем рядом, в нескольких шагах, край черного провала без дна, а сбоку, там, где не было тканей – голую стену и узкий коридор. ВИДИШЬ? В КОНЦЕ КОРИДОРА ДВЕРЬ, А ЗА ДВЕРЬЮ – ЖИЗНЬ, ВЛАСТЬ, НОВОЕ ВРЕМЯ.
Чья власть?
ТВОЯ.
А ты? Чего хочешь ты, какова твоя доля в этой власти?
ГЛУПЫШ. МЕНЯ НЕ БУДЕТ, КОГДА ТЫ ОТКРОЕШЬ ДВЕРЬ. МЕНЯ НЕ БУДЕТ, ПОТОМУ ЧТО Я СТАНУ ТОБОЙ. ТЫ ЖЕ СТАНЕШЬ МНОЮ.
Ни звука, ни дуновения не доносилось из разверстой в двух шагах бездны. Не двигались косые лучи света, кругами ложащиеся на доски.
Кем я только не был. Был вешалкой. Был знахарем и гадальщиком. Был червяком. Был бродягой. Но и лавой из вулкана тоже был, помнишь? Теперь ты хочешь, чтобы я примерил новую личину?
НЕ ЛИЧИНУ. СУТЬ.
Суть...
Руал тряхнул головой. Темнота, тишина, тот, кто говорил с ним изнутри, – все это снова показалось наваждением, бредом.
Я не хочу быть тобой. Я не хочу быть никем, кроме себя, ясно? А сейчас дай мне уйти. Я устал.
Смех.
УХОДИ, ПОЖАЛУЙСТА. ТОПОР ЗАНЕСЕН. ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ ТОПОР ЗАНЕСЕН. ДА ЧТО ТАМ! С МОМЕНТА ТВОЕГО РОЖДЕНИЯ, С ПЕРВОГО СЛАБОГО КРИКА ВСЕ ТОПОРЫ В РУКАХ ВСЕХ ПАЛАЧЕЙ ЭТОГО МИРА ИЩУТ ТВОЮ ШЕЮ. ИДИ ЖЕ!
Руал шагнул в сторону, и тут же огромное лезвие исполинской секиры обрушилось сверху, из бархатного небытия, обрушилось и вонзилось в доски. Он отшатнулся; лезвие подрагивало, отражая свет мутными, запятнанными черным боками.
ЭТОТ МИР ПОЛОН ПАЛАЧЕЙ. ВСЕ ПАЛАЧИ ИЩУТ ТВОЕЙ ШЕИ, МАРРАН.
Руал, стиснув зубы, ринулся в темноту гигантских портьер.
Под ногами его распахивались квадратные дыры, он едва успевал шарахнуться, и, отшатываясь, видел на дне их чудовищные зубчатые механизмы, подрагивающие, словно живые. Петли кружевных гирлянд захлестывали его, сбивали с ног. Задыхаясь, он вырвался из душного тряпичного плена – и снова оказался там же, на дощатом голом пятачке, на краю бездны.
МАРРАН, ТЫ НЕ ПОНЯЛ. ОНИ УБЬЮТ ТЕБЯ, МАРРАН. ТАКИЕ, КАК ТЫ, РОДЯТСЯ РАЗ В ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ.
Он потер подбородок, где была ссадина от удара о расписную, как барабан, колоду.
ТЫ ОДИН МОЖЕШЬ ДАТЬ ПЛОТИНУ МУТНОМУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ ПОТОКУ. ТЕБЕ ДАНО ОБУЗДАТЬ ЭТО ПОЛОВОДЬЕ НЕЧИСТОТ, ПЯТНАЮЩЕЕ ЗЕМЛЮ. И ТЫ СДАШЬСЯ?
Я сроду не сдавался. Я Ильмарранен.
ТЫ НЕ СДАВАЛСЯ. НО ОНИ – ОНИ СДАДУТ ТЕБЯ ПАЛАЧАМ.
Уродливый круглый предмет, подпрыгнув, выкатился из темноты. У Руала волосы встали дыбом – это была голова, человеческая голова с еще живущими, безумно выпученными, моргающими глазами, со сжимающимися, трепещущими артериями, из которых хлестала, пенясь, густая кровь.
Голова замерла, наконец, глаза последний раз дернулись и остановились. И в этом страдальческом, мертвом, изуродованном лице Руал узнал – себя.
ЭТО ТЕБЕ УГОТОВАНО, МАРРАН. ТЫ СНЯТ С ПЛАХИ, ЧТОБЫ ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ. СТОЯ НА ПОРОГЕ СОКРОВИЩНИЦЫ, НЕ ВРЕМЯ ПЛАКАТЬ О ТРЯПИЧНОЙ КУКЛЕ. ИДИ. СУДЬБА. ВЛАСТЬ. МОГУЩЕСТВО. МЕСТЬ. ЧТО ХОЧЕШЬ.
Он с трудом оторвал взгляд от страшной головы.
А что я хочу? Что значит – власть, по–твоему?
ТЫ СПРАШИВАЕШЬ? ТЫ, КОТОРЫЙ БЫЛ ЛАВОЙ?
Качнулся пол под ногами.
Все вулканы мира извергали его. Он несся по немыслимым, колоссальным пространствам, сжигая или щадя.
Все тучи гремели им, как громом. Потоками дождя он топил или спасал.
Он был тайфуном в море, он был самумом в пустыне, он был всеми ураганами на свете. Он вырывал из земли вековые деревья и сотрясал, играя, горы, тоже бывшие им.
Он был каждым строгим учителем в каждой сельской школе, учителем с пучком розог и длинной деревянной линейкой.
Он был чумой, и имя его вселяло ужас. Из тысячи жертв одну, на выбор, он щадил.
Все трясины на поверхности земли, смертоносные омуты и водовороты, затягивающие непослушных и ленивых детей.
Помыслы смертных, понятные ему, как детский стишок, вызывали улыбку. Их борьба с каждодневным умиранием достойны были снисходительного вздоха.
Всеведение. Всемогущество. И вдруг – костер среди чиста поля.
У костра...
Вспыхнуло лицо, сердце забилось, как пойманный звереныш.
Спутанные темные волосы, обнаженные плечи, несмело протянутые к нему руки...
Ящерица!
Небо, что со мной?!
Все вулканы мира извергали их, слившихся в одном потоке лавы.
В грохоте молний они одним дождем падали на землю.
Следуя их прихотям, чередовались приливы и отливы.
Два вихря свивались кольцами, сносили крыши и сотрясали горы, которые...
Как мячиком, они перебрасывались солнцем – рассвет, закат...
Ящерица, это я, Марран, ты слышишь?!
Тихая река. Две форели в лунном свете.
Огонь в печурке. Спят, посапывая, их дети. Прерывистое дыхание на его лице, влажная теплая кожа, подступающие сладкие судороги. Он – нежность до кончиков волос, она – сплошная, всеобнимающая нежность...
КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА НА ОДНОМ ТРОНЕ. ВЛАСТЕЛИН И ВЛАСТИТЕЛЬНИЦА. ТЫ ХОЧЕШЬ ЭТОГО, МАРРАН?
Но у нее ребенок... Как же можно...
Пауза.
МАРРАН, ТЫ В СВОЕМ УМЕ? ТЫ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЕМ ИДЕТ РЕЧЬ?
Не понимаю. А ЧТО ты хочешь сделать с этим миром? Он не нравится тебе. Мне тоже не очень нравится. Что же, сжечь, вытравить? Как ты с ним поступишь?
ТЫ ПОСТУПИШЬ. ЭТО БУДЕТ ТВОЙ ПОСТУПОК, МАРРАН.
Хорошо. Как я с ним поступлю?
А КАК ПОСТУПАЕТ САДОВНИК С ДИКИМ, ЗАБРОШЕННЫМ САДОМ? ТЕБЕ ПОНАДОБЯТСЯ И НОЖ, И ТОПОР. МНОЖЕСТВО ВЕТОК БУДЕТ ОТСЕЧЕНО, НО САД ВОЗРОДИТСЯ И САДОВНИК БУДЕТ ДОВОЛЕН.
Он медлил.
Чему же расти в этом... возрожденном саду?
РЕШАЕТ САДОВНИК. САДОВНИК МУДР И СПРАВЕДЛИВ.
Решает садовник... Но разве можно исправить неисправимое?
НОВОЕ ПОДНИМАЕТСЯ НА ПЕПЕЛИЩЕ. ИЗ ХАОСА РОДЯТСЯ ПОРЯДОК И ГАРМОНИЯ. СДЕЛАЙ ЭТО, МАРРАН.
На пепелище?
Как пересохли губы, как кружится голова.
Да. Я согласен. Говори, что делать.
Бездна отозвалась шорохом, похожим на отдаленные аплодисменты.
В скорбном молчании мы вернулись в заколоченный Лартов дом.
Дом ждал хозяина; казалось, мы покинули его вчера, и только в прихожей, там, где я обычно подстригал шерсть на ковре, высилась буйная поросль.
Ларт покосился на место, где раньше стояла уродливая вешалка, и бросил мне со вздохом:
– Вино. Обед. Все прочее.
И, кивком приглашая за собой Орвина, поднялся наверх, в свой кабинет.
Я не знал, за что раньше хвататься. Раскрывая все шторы и окна на своем пути, я ринулся в кухню.
Дом оживал – вздыхали камины, поднимая метель старого, давно остывшего пепла; разными голосами поскрипывали под ногами половицы – по–моему, они неумело пытались воспроизвести любимую Лартом мелодию. Сами собой вспыхивали огарки свечей, хотя на дворе стоял светлый солнечный день. Люстры смотрели мне вслед, выпучив хрустальные подвески.
Огромная кухонная печь разевала заслонку, как птенец разевает желтый клюв – требовала дров и растопки. Дрова, лежавшие тут же, пытались оттеснить друг друга и первыми попасть мне в руки. Пока я бегал в погреб, вертлявые щипцы успели ощипать, а печка осмолить специально для этого погибшую курицу.
Работа спорилась; я прикрикнул на таракана, выставившего усы из широкой щели в полу, и поспешил в гостиную – накрывать.
Вышло так, что я первым на него наткнулся.
Он сидел в Лартовом кресле во главе огромного стола и мрачно изучал галерею фамильных портретов. При виде меня он удивился так, будто перед ним встал с блюда жареный поросенок с листиком хрена в зубах. Я присел.
– Мна, – пробормотал он. – Весьма в манере господина Легиара – заставлять себя ждать.
– Здравствуй, Бальтазарр, – сказали у меня за спиной.
Ларт подошел и бросил на стол перчатки так, будто происходило нечто совсем привычное и обыденное.
Бальтазарр Эст встал – огромный стол качнулся. Его узкий рот искривился так, что кончики губ грозили сойтись на подбородке.
– Я крайне разочарован, Легиар, – сказал он голосом изголодавшейся змеи. – Край–не разочарован! Разве входила в наше соглашение возможность освобождения Маррана? Разве в другом соглашении мы не оговаривали порядок действий на случай внешней угрозы? Разве за последние три месяца вы не нарушили все мыслимые и немыслимые договоренности?
У меня ноги будто к полу прилипли. Охнул застывший в дверях Орвин.
– Аль, – в устах хозяина это сокращенное имя прозвучало особенно трогательно. – Я не спал много ночей. Я за трое суток покрыл немыслимое расстояние. Я смертельно устал. Ради неба, не будем начинать ВСЕ СНАЧАЛА! – под конец его спокойный голос вдруг сорвался на крик.
Бледный Орвин взял меня за плечо и выволок из комнаты. За нами захлопнулась дверь.
– Это их разговор, – сказал он с деланным хладнокровием. – Давай–ка, что он там говорил – вина, обед...
Из гостиной доносились приглушенные голоса – маги ссорились. Ларт что–то резко каркал, Эст шипел, как залитый водой костер.
Орвин вытащил из кармана медную монетку, она сама собой крутнулась у него на ладони и, подпрыгнув, зависла в воздухе.
– Жаль Ящерицу, – сказал он вроде бы сам себе.
Голоса вдруг стихли. Монетка со звоном упала на пол.
Дверь распахнулась – на пороге встал Эст. Я отшатнулся, гадая о судьбе Легиара.
– Мда–а, – изрек Эст как–то неопределенно, и тут, о счастье, за его спиной обнаружился Ларт. Глянул на меня, спросил отрывисто:
– Обед?
– Уже, – ответил я не слишком толково.
– Подавай, – распорядился хозяин и вернулся в гостиную.
Эст стоял неподвижно, буравил Орвина глазами, потом попросил глухо:
– Покажи.
Орвин закусил губу и вытащил из–под рубашки коричневую от ржавчины пластинку с прорезью.
Эст глянул на нее мельком и отвернулся. Длинное, неприятное лицо его вытянулось еще больше и потемнело.
Обедали в гостиной. Я прислуживал за столом. Орвин ел много и жадно, Ларт мрачно царапал тарелку двузубой вилкой, Эст в основном пил, и я не мог избавиться от навязчивой мысли, что, наливая ему вино, обязательно накапаю на широкий гофрированный воротник.
Все молчали, и только механические часы, обрадованные возвращением хозяина, то и дело принимались играть мелодии и показывать в резных воротцах облупившиеся фигурки людей, животных и птиц.
Наконец Ларт поднял руку, и часы замолчали, не закончив такта.
– Итак, – сказал Легиар, ни к кому конкретно не обращаясь. – Итак, что это было?
Снова зависла пауза.
– Кровь Маррана на салфетке, – сказал Орвин. – Ящерица все это время следила за ним, кровь давала ей знать, что он жив и здоров.
– И счастлив... – пробормотал Ларт сквозь зубы.
– Не думаю, чтоб он был так уж счастлив, – желчно заметил Эст. – Для всех было бы лучше, если б он стоял там, где мы его поставили.
Ларт угрюмо на него взглянул. Эст с демонстративным равнодушием пожал плечами.
– До сегодняшнего дня Марран был жив, – заметил Орвин. – Означает ли то, что случилось с каплями его крови, означает ли...
– Его смерть? – закончил Ларт, как бы раздумывая.
– Не надейтесь, – криво усмехнулся Эст. – В случае смерти капли сделались бы черными, как смола. Просто почернели бы... А судя по тому, что вы рассказываете, там был целый фейерверк...
– Этот фейерверк мне кое–что напоминает, – проронил Ларт.
Мне тоже, подумал я. Нечто недавнее и неприятное. Да! От такого вот огонька сгорел дом одной чванливой купчихи, сгорел, как свечка. А все оттого, что вдова питала слабость к колдовским книгам, и одна из них вспыхнула сама собой, прямо в руках моего хозяина...
– Значит, Марран жив? – спросил Ларт в пространство.
– Жив ли... – вздохнул Орвин. – Ящерица, то есть Кастелла, считает его мертвецом.
– При чем здесь Кастелла? – поинтересовался Эст раздраженно.
– Она... – начал было Орвин и запнулся. – Она должна бы чувствовать, что он жив, понимаешь? А она не чувствует.
– Точно жив, – отрезал Эст. – Точно жив, но вне нашей досягаемости. Его нет на поверхности земли, а вы хотите, чтобы какая–то баба почувствовала это?
На этот раз тишина длилась даже дольше обычного.
– Завещание Первого Прорицателя, – сказал наконец Эст. – Что там говорится о Привратнике?
Орвин замялся:
– Ну, Аль, это ведь как трактовать... Прямым текстом ничего, но если читать между строк... По–видимому, Привратник станет как бы сосудом для Третьей силы, которой он откроет дверь. Третья сила обретет его, он же получит возможность повелевать... Господин и раб – это, по сути, одно и то же.
Совсем одно и то же, подумал я, прибирая испачканные соусом тарелки.
– Хорошо, – протянул Эст со зловещим благодушием. – Значит, наш подающий надежды мальчик, исполненный самыми горячими чувствами к своим друзьям и учителям, скоро явится сюда во главе некой чудовищной силы?
Он всем корпусом обернулся к Легиару:
– Ларт, может быть, ты объяснишь, как исправить теперь последствия твоей... как бы это выразиться помягче... доброты? Как бы нам запихнуть его в какой–нибудь предмет прежде, чем он превратит нас в помойные кадки?
– Он лишился магического дара, – медленно сказал Легиар.
– Об этом говориться в прорицании, – оживился Орвин. – «Он маг и не маг. Он предал и предан. Он лишен дара, он был могущественен и стал беспомощен»...
Орвин осекся, поскольку его цитата пришлась не совсем к месту.
Легиар опустил голову.
– Да, – сказал он глухо. – Не в добрый час я его освободил.
Эст смотрел на него мрачно и совершенно безжалостно:
– Думай, Ларт. Думай, как его остановить. Твоего выкормыша. Твоего любимца.
– Твоего тоже, – слабо огрызнулся Ларт.
– Вы не понимаете главного! – вмешался Орвин. – Дело не в Марране и его мести вам... Третья сила вывернет весь мир наизнанку... – он перевел дух.
Эст спросил сквозь зубы:
– А зачем, Орви? Зачем это Третьей силе? Чего она, собственно, хочет?
Орвин провел пальцем по краю бокала. Бокал пискнул.
– Никто не знает... И не может предположить. Это же не человеческая логика, понимаешь? Может быть, она хочет наказать нас за что–то... Или завоевать, скажем... А может быть, она коллекционирует солнца, развлекается?
Он усмехнулся – через силу и совсем не весело. Эст тоже вдруг оскалился:
– А если никто не знает, то что ж мы скулим раньше времени? «Вывернет мир наизнанку», да, Орви? А что, если это благодеяние для мира, если он уже вывернут, если эта ваша Третья – не мясник, а костоправ?
У Орвина, по–моему, даже губы затряслись:
– Как ты можешь... Вспомни прорицание, Аль, «земля присосется к твоим подошвам и втянет во чрево свое... Ветви поймают в липкую паутину всех, имеющих крылья»...
Он говорил все тише и, наконец, замолк.
Эста холодно пожал плечами, взял со стола нож и принялся сосредоточенно царапать столешницу:
– Ты маг, и не мне тебе объяснять. Уж что, казалось бы, ужаснее: взять да и вспороть человеку живот. А если вспарывает хирург? Внешне все выглядит, как бойня: потоки крови, боль, страх... Да только пациент вместо неизбежной могилы отправляется, скажем, на званый вечер... Не сразу, конечно. Спустя время. Но на все требуется время. И все имеет свою цену.
Он оставил стол и задумчиво провел ножом по своей щеке.
– И не надо так смотреть, Орвин. Это, в сущности, болтовня. Может, так, а может, эдак. Но в мире иногда происходят страшно циничные вещи, дружочек.
– «Но стократ хуже имеющим магический дар..." – тихо, укоризненно сказал Орвин.
Эст снова пожал плечами:
– Ну что ж... Но маги на то и маги, чтобы не закрывать глаза тогда, когда так и хочется зажмуриться.
Но тут Ларт, который все это время думал о своем, поднялся, стиснув кулаки. Обвел всех тяжелым взглядом. Уронил вполголоса:
– Хватит.
Тогда оба посмотрели на моего хозяина. Он продолжил тихо:
– «Только Привратник откроет дверь, только Привратник... Привратник откроет, и ЭТО войдет, но не раньше!»
Перевел дух:
– Ты сказал, Аль, его нет на поверхности земли? Где же он? Там, у Двери. У Двери, понимаете? Он пошел открывать. Но мы... Пусть он не успеет. Я, Легиар, готов отдать за это жизнь.
– Я тоже, – сказал нервный Орвин.
Эст только хмыкнул презрительно.
Он шел длинным берегом, увязая по щиколотку в теплом шелковом песке.
Нет, не сейчас. Сейчас он шел темным душным коридором... И истертые ступени вели его вниз, хотя он, кажется, поднимался.
Влажная трава... Не сейчас. Круглые булыжники когда–то звонкой мостовой... Лоснящиеся листья, голубые лоскутки, зеленые заплатки... Оранжевое над изумрудным. Стрекоза отражается в глади... Не сейчас.
Небо низкое, такое, что, кажется, лежит у тебя на плечах. Небо давит и не дает разогнуться. Сбросить!
Тесная коробка, фанерный балаган. Не плачь, если случайно проломится стенка.
Коридор. Поворот. Факел в руке чадит. Где она? Где ДВЕРЬ?
Я открою, и ты войдешь. Вернее, Я войду. Я открою и я же войду. Скоро. Сейчас.
А когда чайки, потревоженные, поднялись над берегом... Парус был еще далеко, светло–синий парус в темно–синем море. Мягко возились водоросли у берега, всплескивали лохматыми ветвями, будто в растерянности. Умирала медуза на буром камне. А я взял ее голыми руками и пустил в воду: «Иди домой».
Иди домой.
Где твой дом, Марран?
Снова поворот. Если факел в руке погаснет... Нет, это ненужная мысль.
Холодно. Широкая полынья, в глубине – темные рыбьи спины... Не то. Туман, тяжелый, как сметана... Не то. Парк. Сад. Фонтан. Дети под присмотром одноглазой няньки. Сад обнесен нарядной оградой, яркой, ажурной, из гладких деревянных палочек... Что – за оградой? Что бывает, когда не бывает фонтанов?
Заглянуть за ограду... Прижаться лицом к деревянным... Нет, это прутья клетки. Это клетка, огромная, ржавая, и я в ней один. Остальные – снаружи.
Вот мальчик, ухоженный, плотный. Разве у него не было няньки? Светловолосый, на носу царапина. Встретился взглядом...
Чего же я стал? Идти... Факел трясется в руке. Зачем было смотреть мне в глаза? Что за сила, что за чудовищные побуждения движут вами, мои соплеменники? Существа, подобные мне?
И лица всех живущих слились в одну харю, глумящуюся, разевающую в хохоте слюнявый рот...
Маленькая девочка на плечах отца. Отец добродушно скалится, подает малышке гнилушку...
Не пытайся заслониться – выронишь факел. Не заслониться. Выжечь.
Кто я им? Кем я прихожусь этим, жирноглазым, в чьих жилах течет вместо крови мутная слизь? Выжечь. Хватит.
Пляшет пламя. Вперед. Там, за поворотом коридора, меня ждет ДВЕРЬ.
Ноги не слушаются. Стали, как вкопанные. Вспоминают, сколько порогов я переступил... А со скольких меня вышвырнули. Нет, не раздумывать. Взялся, так надо идти...
Поворот.
Вот и я.
Мертвая, пустая тишина. Только хриплое дыхание одного человека.
Дверь.
Тяжелая, кованая, неновая, но поражающая мощью. Заперта на огромный стальной засов.
Он остановился, подняв факел. Свистящее его дыхание на минуту прервалось. В наступившей тишине...
ТУК. ТУК. ТУК.
Это снаружи. Кто–то, или что–то, тихонько просит о любезности – приютить. Сколько раз я сам так стучал?
Тихо, вежливо, вкрадчиво. ТУК–ТУК–ТУК.
Справиться с оцепенением. Успокоить трясущиеся пальцы. Факел – в кольцо на каменной стене. Руки должны быть свободными, вот так.
Хватит, никаких воспоминаний. Нет и никогда не было ящерицы на плоском камне. Не было форели в лунной реке. Не было леса, залитого солнцем. Маленький мальчик по имени Гай давно забыл, как его укусила оса. Он вырастет и явится на площадь с корзинкой тухлых помидоров. А спасенная девочка Гарра ищет, кого бы предать. Кого бы передать в желтые руки судьи... Вот они все, стоят рядком, и у каждого в руках треснувший стакан. И сочится из трещин не вода, а...
Хватит. Вот засов. Берись за дело.
И он взялся – и ощутил, как вместо ледяного холода ржавое железо отозвалось горячечным теплом.
Они втроем сидели за круглым столом в кабинете – тем самым, чья столешница была расписана причудливой вязью магических символов. Руки их лежали ладонями вниз, и стол дробно трясся, и вздрагивал пол под ногами. В буфете звенела посуда, тяжело раскачивалась люстра под потолком.
– Аль? – высоким птичьим голосом вскрикнул Орвин.
– Не вижу, – глухо, напряженно отозвался Эст.
– Вместе, – выдохнул Ларт. – Еще раз, вместе! Ищите его, ну!
– Стой, – Орвин, страшно побледнев, опрокинулся назад вместе со своим креслом. Легиар и Эст вскочили:
– Что?!
– Ничего, – с трудом ответил Орвин, лежа на полу. – Я между вами... Задыхаюсь. Вы меня сдавили, как тисками...
– Как Маррана, – сказал Ларт тихонько. Орвин дернулся:
– Не шути так, пожалуйста...
Ларт подал ему руку и рывком втянул в круг:
– Время... Время идет. Он у Двери. Еще попытка.
В прихожей послышались чьи–то быстрые шаги. Я похолодел, но Ларт быстро на меня глянул, и я, покрывшись холодным потом, поплелся навстречу.
Это была всего лишь она, женщина по имени Кастелла, побледневшая, осунувшаяся, с болезненным вопросом в лихорадочно блестящих глазах. За ней тянулся по полу длинный траурный шарф.
Увидев меня, она приостановилась было и хотела что–то спросить, но я опередил ее, отпрыгнув назад и всем видом приглашая, нет, умоляя войти. Она, так ничего и не сказав, нерешительно двинулась за мной.
– Ящерица! – воскликнул Орвин.
Эст скривил губы, Ларт, сидевший спиной к двери, медленно повернулся и встретился с ней глазами.
– Я пришла, – сказала она дрогнувшим голосом, – потому что Марран не умер. Я чувствую. Он в беде. Послушайте, он в страшной беде!
– Все мы в страшной беде, Кастелла, – холодно сказал Ларт. – Единственное, чем ты можешь помочь Маррану и себе – найти его. Мы втроем пытались, может быть, ты нам поможешь?
Снова хмыкнул Эст, но она, не глянув в его сторону, подошла к столу и села на пододвинутый мною стул.
– Как же твое решение оставить магию? – спросил Эст с усмешкой и, не дожидаясь ответа, бросил через стол Легиару:
– Это все равно, что впрягать в одну упряжку двух буйволов и муху...
Ящерица сидела прямо, очень прямо. Услышав последние слова Эста, вопросительно полуобернулась к Легиару.
– Сиди, – сказал ей Ларт. Эст пожал плечами.
Орвин снова вытянул руки, положив их ладонями на стол. Все сделали то же самое, круг замкнулся.
Глаза Ларта, до того мерцавшие желтым, налились вдруг ровным красным светом. Смотреть на него было страшно; трясясь, я присел и привалился к покрытой гобеленами стене.
Лицо Эста было перекошено яростным презрением, Орвин кусал губы, а Кастелла сидела ко мне спиной. Воздух в комнате дрожал, как струна за мгновение до разрыва.
– Вижу! – звонко выкрикнула Кастелла.
Ларт вскочил, опрокинув стул, одновременно вскочили Эст и Орвин. Женщина вдруг оказалась в центре нового круга.
– Что? – отрывисто спросил Эст.
– Дверь... Вот дверь... На засове...
– Маррана видишь? – это Ларт.
– Нет... Зал... Темнота... Неясно... Помогите.
– Слабая девочка, – прошептал Эст. У него вдруг страшно исказилось лицо, Орвин ахнул, но тут Кастелла привстала, и глаза ее были как две зеленые плошки:
– Ви...жу... Руал... Руал...
Голос ее сделался слабым–слабым, каким–то кукольным, фарфоровым, удаляющимся:
– Ру...ал...
Ларт схватил ее за плечи, зашептал завораживающе, почти страстно:
– Зови. Зови его. Скорее.
Кастелла повернулась – и я увидел ее лицо, серое, неузнаваемое, залитое густыми слезами. Губы быстро–быстро шевелились.
– Он не... – снова голос фарфоровой куклы. – Не слышит... Он не слышит... Ру–ал...
– Зови!! – закричал Ларт, но она только всхлипнула и потеряла сознание.
– Пожалуй, это все, – ровно сказал Ларт.
Он сидел на ручке кресла, изящно закинув ногу на ногу. В кресле полулежала Кастелла – лица ее не было видно в полумраке. Эст задумчиво портил кончиком шпаги гобелен на стене; Орвин играл со стеклянным глобусом, водя пальцем по его матовому боку. Тускло поблескивали корешки бесполезных книг, и, немой и удрученный, вздыхал в углу клавесин.
– Все? – переспросил Орвин, мусоля ногтем какой–то архипелаг. – Все?
– Все, что мы могли сделать. Теперь нам остается сидеть и ждать, пока явится Марран... Или то, что стало Марраном. То, что он впустил...
– Что ж, пусть приходит, – сказал Эст с недоброй усмешкой. – Нам есть что вспомнить, да, Легиар?
– Он был хорошим мальчишкой, – сказал тот со вздохом. – Но однажды предав... Он предал тебя, меня, теперь предает мир. Не может остановиться, да.
– Никогда он не был предателем, – тихо и бесцветно проговорила Кастелла.
Никто ей не ответил. Сумерки совсем сгустились.
– Что ты сделал с гобеленом, Аль? – спросил Ларт, который отлично видел в темноте.
Эст со скрежетом вбросил шпагу в ножны.
– Камин... – попросила Кастелла.
Я бросился было разжигать камин, но Ларт только искоса на него взглянул – и поленья дружно занялись. Жаль, что раньше хозяин никогда мне не помогал в домашних делах.
Все помолчали.
– Мне пора, – так же тихо и бесцветно сказала Кастелла. – Ребенок.
Она поднялась, и тогда Орвин вдруг оставил свой глобус и поднялся тоже.
– Погоди... Погодите все... Мой медальон ржав, как гвоздь... Как гвоздь в кладбищенской ограде. Но есть способ... Есть последний способ. Я могу попытаться... Пройти сквозь вырез. Я пройду туда, где Марран. Мой медальон проведет меня. Давайте.
– Не надо, Орви, – негромко сказал Эст. А Ларт добавил, нахмурясь:
– Мы не знаем, где Марран... То, что рядом с ним, способно убить тебя... А медальон ржав и не убережет своего Прорицателя. Стоит ли так рисковать?
Но Орвин уже покрылся неровными красными пятнами:
– А если... Если нет... Мы все обречены. Помните – «но стократ хуже имеющим магический дар»?
Они помнили. Их передернуло.
– Я попробую... – продолжал Орвин, и голос его окреп. – Это все, на что мы можем надеяться... Я остановлю его. Только помогите мне.
Легиар и Эст посмотрели друг на друга долгим взглядом.
– Не надо, Орви, – сказал на этот раз Ларт.
Орвин не слушал. Медальон прыгал в его руках:
– Как я раньше не догадался попробовать... Прорицатели делали это и до меня. Вырез на медальоне проводил их в другие миры и другие столетия...
– А они возвращались? – тихо спросила Кастелла.
Орвин снял медальон, огляделся вокруг, будто ища поддержки:
– Ну, Аль, Ларт! Не стойте чурбанами...
Эст и Легиар переглянулись снова. Потом Ларт чуть повернул голову и увидел меня.
– Выйди! – сказал он негромко, но так, что я в долю секунды оказался за дверью.
Это был один из самых неприятных моментов в моей жизни. В коридоре было темно; из–за двери кабинета донеслось несколько отрывистых фраз, о чем–то попросила Кастелла, стукнул отодвигаемый стол – и тихо, только мои зубы звенели друг о друга да поскрипывала половица под ногами.
Как он пройдет в тонкий вырез на медальоне? Станет маленьким, как муравей? Или медальон вырастет, и щель в нем окажется воротами? Ну, попадет он к Маррану, и дальше что?
Воображение услужливо подсовывало мне самые жуткие картины.
Полыхнул свет из–за двери, и она сама собой распахнулась – будто от разрыва порохового бочонка. Там, в глубине кабинета, метались тени, кто–то крикнул:
– Назад!
И я отпрыгнул, хотя кричали вовсе не мне:
– Назад, Орви! Назад, скорее!
И заклинания, заклинания, да какие страшные!
Дверь в кабинет моталась, как парус, терзаемый бурей. Снова полыхнуло – никакая гроза не могла сравниться с этой лиловой вспышкой. Меня толкнул в лицо порыв горячего ветра, я упал.
Сполох утонул во тьме. Длинно, протяжно заскрипела ослабевшая дверь; Кастелла всхлипнула горько и жалобно, и стало так тихо, как еще ни разу в моей жизни.
Потом в темноте вспыхнули сразу два мерцающих пятна – Ларт и Эст зажгли по огоньку. Комната понемногу осветилась.
Я подполз к порогу кабинета и увидел Орвина.
Он полулежал на полу, привалившись спиной к книжной полке. Запрокинутое лицо его почти касалось золотистых переплетов, и матовые отблески играли на этом осунувшемся, печальном, почти царственном лице. Ларт поднес к его глазам огонек, но глаза Орвина не дрогнули, он по–прежнему скорбно смотрел прямо перед собой, сквозь Ларта, сквозь хмурого Эста, сквозь глухо рыдающую Кастеллу.
– Все, – сказал Эст. И прикрикнул на женщину: – Перестань! Всем бы нам так умереть...
Она забилась в темный угол и всхлипывала там, зажимая рот черным шарфом.
Ларт постоял, перебрасывая огонек с ладони на ладонь. Потом вздрогнул, будто от толчка, и откинул портьеру с высокого стенного зеркала.
Зеркало было темным, оно не отражало ни Ларта, ни Эста, ни меня, скорчившегося под дверью. Ни книги, ни глобус, ни гобелены не отражались тоже. Зато отражался Орвин.
Он стоял лицом к нам, грустный и будто виноватый. Попытался улыбнуться, пожал неуверенно плечами, кивнул всем по очереди, прощаясь. Эст шагнул было к зеркалу, но Орвин покачал головой, отступая. Поднял руку, снова горестно улыбнулся, вздохнул и двинулся вглубь, в темноту, в небытие, и шел, и удалялся, пока не скрылся из виду вовсе. Поверхность зеркала дрогнула, и в ней отразились Ларт, Эст, комкающая шарф Кастелла и я, выглядывающий из–за спинки кресла.
Что–то негромко звякнуло – у книжной полки, где мгновение назад лежало тело Орвина, упал теперь на пол ржавый амулет Прорицателя.
Засов, горячий засов поддавался медленно, с трудом. За дверью ожидали.
Мальчишка с площади трясся, давя в кулаке гнилой помидор, и выкрикивал надрывно:
– Горе путнику на зеленой равнине! Земля присосется к подошвам твоим и втянет во чрево свое... Вода загустеет, как черная кровь! С неба содрали кожу!
О, оно было таким красивым, небо. Медным и золотым, твердым и бархатным... В нем, как в подушке, утопали созвездия, его прикрывали от сырости ватные тучи, а на рассвете оно подергивалось сетью хлопающих крыльев...
ОНО СОЧИТСЯ СУКРОВИЦЕЙ.
Ничего. Трясись, маленькая бездарность, метатель гнилушек. Я доберусь, нет, не до тебя – до целой череды поколений, выродивших и выкормивших тебя. Я доберусь до ревущих в восторге площадей, до топочущих толп – и до смирных, тихих, уставившихся в щелку забора. Игра стоит свеч.
Он увидел вдруг давно забытую им вдову – ту, что приютила его на ночь и просила остаться дольше. Вдову жалили ее пчелы; распухшими губами она выкрикивала из последних сил:
– Леса простирают корни к рваной дыре, где было солнце! Петля тумана на мертвой шее!
Он усмехнулся желчно. Тут уж ничего не поделаешь – все новое приходит через муки. За все приходится платить, соплеменники.
Конечно, море тут же выплеснуло медузу обратно. Он пустил ее в воду и сказал «Иди домой», но волна, развлекаясь, швырнула ее на другой камень – еще более жесткий и сухой...
Сегодня я – океан. Я размажу о камни столько медуз, сколько мне будет угодно.
Что толку спасать ребенка, если он все равно умрет? Сейчас ли, потом... Ему лучше умереть сейчас, потому что иначе в один прекрасный день он обязательно захочет полюбоваться казнью. Не возражай, обязательно захочет. Для них, для этих, нет ничего интереснее подобной процедуры...
Как тяжело идет засов!
Он остановился ненадолго, чтобы передохнуть. А может быть...
Что–то изменилось. Факел по–прежнему чадил в стене, и тишина, нарушаемая свистящим дыханием...
Тишина ли?
«Руал... Руал...»
Снова ты. Серебряная чешуя. Гибкий зеленый хвост. Черный огонь в печурке. Колыбель за дверью. Но подожди меня... Ты снова будешь греться на плоском камне, и я подойду осторожно, чтобы не спугнуть тебя тенью...
«Руал! Руал!»
Нет, не проси. Я знаю, как надо. Подожди. Я сделаю свое дело и приду за тобой.
Голос захлебнулся.
Он снова взялся за горячий металл – и ощутил мягкий напор с той стороны двери. Будто порывы ветра наваливались снаружи, так что тяжелый засов, наполовину уже отодвинутый, ерзал в стальных петлях.
А, не терпится...
Не терпится явиться в этот бездарный, тусклый, слепенький мир. Как это будет? В одночасье? Понемногу? Мне хочется всего сразу, сейчас, немедленно. Я соберу их на площадь... А в центре будешь ты, маленький обладатель поцарапанного носа. Светловолосый, ухоженный... Не Ларт и не Эст, это потом, это мое дело. Я виноват перед ними, ну что и говорить, виноват... Пари с мельником, оно ведь было! А ты... Ну что я сделал тебе, скажи? Почему тебе так приятно топтать и глумиться?
Засов вздрагивал. Напор с той стороны нарастал. Да погоди ты, какая спешка...
Он почувствовал вдруг усталость, давящую, непереносимую. Он оперся на дверь, чтоб удержаться на ногах, и ощутил, как она выгибается дугой. Засов уже едва держался.
Я соберу вас на площадь... Я хочу, чтоб вы поняли. Не состраданье ваше меня интересует, никогда у вас не было такой способности – сострадать. У вас есть способность бояться... Вы получите все, что вам надлежит получить. И вода загустеет, как черная кровь... Но сначала – ты, метатель гнилушек.
Сначала – ты.
Он прикрыл глаза и увидел, как несется навстречу земля, стелется, кренится в бешеной гонке. Где–то голосят, где–то хрипло кричат от ужаса. Горячий ветер с резким незнакомым запахом. Странный свет – не солнечный и не от огня, а мутный, зеленоватый, неестественный. И гул, отдаленный нарастающий гул, от которого волосы шевелятся на голове... А тот, что метко бросает первым, бежит впереди.
Мальчишка несется вслепую, срывает голос в немыслимом вопле... Взмокла светлая рубашка на ходуном ходящих лопатках, прилипли к затылку светлые пряди... Он бежит, как бегают последний раз в жизни, и ему не придется больше ни смеяться, ни ужинать, ни швырять в голубей камнями.
Заплетаются слабеющие ноги, отказываются служить ему, по–прежнему ухоженному, упитанному. Его накрывает тень – тень ТОГО, что гонится по пятам. Темная, густая, парализующая ужасом тень.
Он кричит. Как он кричит! Спотыкается, падает, оборачивает залитое слезами лицо... Треск костей. Утробный, нечеловеческий звук. Все.
Он перевел дыхание.
Неужели – все?
Конечно, можно растянуть эту процедуру сколь угодно.
Погоди. Я не о том.
Я вижу свое отражение в светлых глазах, вылезающих из орбит. Я чудовищен. Но дело не в этом тоже.
...Его накрывает тень – тень ТОГО, что гонится по пятам. Он кричит. Как он кричит! Спотыкается... Выпадают из кармана перочинный ножик и завернутый в тряпицу леденец. Трясется маленькая, заслоняющая лицо рука. Липнет к виску мокрая прядь тонких волос. Аккуратная, почти незаметная заплатка, которую любовно поставила мать. Капельки пота на носу. Рубец от ожога на правой ладони – помогал бабке по хозяйству, схватился за горячую кочергу. Недостает зуба в верхнем ряду – дрался с соседскими мальчишками. Деревянное колечко на мизинце – самоделка, подарок деда...
Посмотри на него. Посмотри на них на всех. Опомнись и посмотри. Они несчастны. Ты виновнее любого из них.
На него навалилась теперь уже ярость, подмяла под себя усталость и размышления. Я виновнее? Перед кем? Свою вину, если она была, я искупил многократно. Итак?
Тишина. Дверь напряглась, прогибаясь вовнутрь, как кусочек резины.
Одна большая, рыхлая, глумящаяся рожа.
Надо подольше подышать на обледеневшее окно – тогда сквозь оттаявший глазок ты увидишь, как идет снег. Тонкие пальцы быстро мерзнут... Чахнет цветок в горшке на подоконнике.
Посмотрите на невесту – розовое на белом... Розовые щеки, белые водопады шелка...
Наш мальчик пошел, он впервые пошел! Он уже топает, пока неуверенно, но через несколько дней...
Мама, я принес тебе леденец с базара. Я завернул его в тряпицу, чтобы не съесть раньше времени. Вот, возьми!
Спасибо, малыш...
Мутное человеческое море, половодье нечистот.
Земля тебе пухом. Опускайте.
Ты сильно ударился? Где болит?
Яблоки валятся в траву. Спина ноет – наклоняться.
Приходи скорей. Я разогрею ужин.
Баю–бай, огонь горит, деткам спатоньки велит...
Отпирай, Ильмарранен, отпирай!
Дребезжит в петлях засов.
Да остановите же меня, предателя!
Я проклят. Я проклят на все времена. Остановите! Петля тумана на мертвой шее. И деревья поймают в липкую паутину ветвей всех, кто имеет крылья. И земля присосется, как клещ... Остановите.
Ему казалось, что он задвигает засов обратно – а руки вышли из повиновения и вцепились в металл, желая отпереть. Он закричал, что есть мочи, и ткнулся головой в пламя факела. Опалил волосы, но вернул власть над собственными руками.
Засов не желал идти назад. Дверь сотрясали чудовищной силы удары, она прогибалась, как лист картона. Обжигая руки, преодолевая бешеное сопротивление, он продвигал железный штырь по волоску, по полуволоску. Там, снаружи, раздался вдруг сухой звук рвущейся мешковины и сразу – глухой рев. Засов дошел до упора.
Один день... Один час... Один человек – Привратник...
Он отступил, задыхаясь. Ему показалось, что Дверь готова сорваться с петель.
– Не надо, – прошептал он. – Не ломай, прошу. Не ломай же, сволочь! – закричал он вдруг яростно. – Убирайся, откуда пришла! Это говорю тебе я, Ильмарранен!
Факел вспыхнул неистовым белым пламенем.
Сквозь щели между тяжелыми портьерами пробился, наконец, дряблый рассвет. Гобелен, пострадавший от шпаги Эста, за ночь затянул свои раны и был теперь покрыт шрамами.
Они сидели молча вокруг низкого круглого стола, в центре которого, прямо на вырезанных в столешнице знаках и символах, лежал Амулет Прорицателя.
И вот, когда комната наполнилась мутным светом, когда ясно стали видны и ржавая цепь, и сложный вырез на когда–то золотой пластинке, Кастелла поднялась. Вслед за ней поднялся Эст, а потом и Ларт встал, пошатнулся и вцепился крючковатыми пальцами в бархатную обшивку кресла.
– Я предпочитаю сражаться на своей земле... Пусть ЭТО застанет меня дома, – сказал Эст, ни на кого не глядя.
– Ты, Кастелла? – спросил Ларт.
– Ребенок, – отозвалась она безучастно, как сомнамбула.
– Хорошо, – сказал Ларт. – Тогда прощайте. Спасибо, Кастелла, что преодолела неприязнь ко мне и пришла. Спасибо, Аль, что молчишь сейчас, хотя считаешь виноватым во всех бедах – меня. Прощайте.
Я не пошел их провожать – они, кажется, просто растворились в полумраке прихожей.
Ларт тяжело подошел к окну и раздвинул портьеры, впустив в комнату серое, грузное утро.
– Ты тоже уходи, – сказал он мне, не оборачиваясь.
Я не поверил своим ушам. Первой моей мыслью было, что я серьезно в чем–то провинился.
– Хозяин... – пролепетал я беспомощно.
Он обернулся, и я увидел, как сильно он постарел за прошедшую ночь.
– Ты не понял, – сказал он со слабой улыбкой. – Дело не в тебе, а во мне. Я сейчас не самый подходящий хозяин, и вряд ли мне еще понадобится слуга... Помнишь, «но стократ хуже имеющим магический дар»? ОНО, конечно, явится за мной. Это моя судьба, я готов к ней, и просто так ОНО не отделается, конечно. Но тебя... – он осекся. Он страшно не любил признаваться в слабости или несостоятельности, мой хозяин. Помолчал. Продолжил хрипло:
– Я сейчас не в состоянии тебя защитить. Уходи, тебе нечего здесь делать. Сам ты, возможно, уцелеешь.
Я хотел сказать, что не покину его ни за что, что я верен ему до гроба и готов разделить его судьбу. Я уже открыл рот, чтобы это сделать, но тут противная предательская дрожь завладела моими коленями, а перед внутренним взором явилась вдруг Третья сила, заглядывающая в дом снаружи – один круглый глаз в окно кабинета, а другой – спальни... Светлое небо!
– Поторопись, – сказал Ларт. – Мало времени. Иди в поселок.
Мои ноги, кажется, прилипли к полу. Я стоял, как болван, и ловил воздух открытым ртом.
– Иди, – голос Ларта звучал все более напряженно. Я смотрел на него и не мог сдвинуться с места.
Тогда он вытянул перед собой руку ладонью вверх, будто намереваясь сдуть пылинку, а другую ладонь положил сверху и тихонько скользнул ею вперед, как бы отталкивая меня...
Я опомнился, стоя у подножия пригорка. Лартов дом оказался за спиной, а прямо передо мной – лесок, за леском – поселок, где мягко струится дымок из труб, где стоит на пороге трактира сонный трактирщик, где никто слыхом не слыхивал ни о какой Третьей силе...
Когда–то в детстве у меня были две пары варежек. Одну я скоро подарил сестре – ненавидел выбирать каждый день, какую же из них надеть... Самое глупое занятие – выбирать.
Кто я ему, сын? Не ученик даже... Никогда мне не дождаться и десятой доли того тепла, что предназначалось этому... Маррану. Встречный мальчишка Луаян – и тот ему был ближе и дороже... А красный раздвоенный язык, оставивший борозду на моей щеке?!
Я стоял, кусая губы. Пошел дождь, перестал, возобновился и перестал снова. Порывами налетал почти зимний ветер.
...Тихо скрипнула входная дверь. Ступеньки... Дверь кабинета.
Он сидел за бокалом вина, сидел, забросив ноги на круглый стол, испещренный заклинаниями. Прихлебывал и бормотал себе под нос:
– Нет удачи... Потерял его... Долго. Слишком много сил...
Пискнули половицы у меня под ногами. Он замолчал, поставил бокал и обернулся.
Секунду мы смотрели друг на друга, и мне очень хотелось, чтобы он снова меня прогнал. Но вместо этого он щелкнул пальцами, и на столе встал еще один бокал – высокий, тонкий, полный до краев.
– Выпьем, – сказал он с усмешкой. – Выпьем за привратников. За честных привратников с благими намерениями. Присоединяйся...
Бокал был уже в моей неверной руке.
– Честные привратники, – продолжал Ларт, все еще усмехаясь. – Верные. Угодливые. Распахивающие все двери мира. Они...
Он поперхнулся. Замер. У него неестественно расширились зрачки, и тут же глаза знакомо вспыхнули красным. Я уронил свой бокал – веером плеснуло красное вино.
– Руал... – прошептал Ларт, будто обращаясь к невидимому собеседнику. – Иду... Руал, я уже иду.
ПОЧЕМУ ТЫ ВЕРНУЛСЯ? КАК ТЫ ПОСМЕЛ, ПРИВРАТНИК?
Засов заржавел. Если хочешь – иди и проверь.
ГЛУПЕЦ.
Дрогнули каскады тканей, дохнул из черного провала густой, липкий ветер, Марран закашлялся.
ДУРАК. НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ.
– Всем случается проигрывать, – сказал Марран вслух. – Умей мужественно пережить свое поражение.
ЭТО ТВОЕ ПОРАЖЕНИЕ, ЧЕРВЯК!
Он отшатнулся – темнота пришла в движение. Щерилась бездна – черный провал, подергивались, разлагаясь, ткани; гуляли доски под ногами, и гвозди расползались из своих нор, как отвратительные насекомые.
ЭТО ТВОЕ ПОРАЖЕНИЕ. ТЫ НЕДОСТОИН МОГУЩЕСТВА. ТЫ ЗАПЛАТИШЬ.
Его будто ударили по голове – он потерял власть над телом и, беспомощный, растянулся на пляшущем полу.
СЕЙЧАС Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ТВОЮ СУТЬ, И СУДЬБА ТВОЯ БУДЕТ ДОСТОЙНА ТЕБЯ.
Ужас, слепой бесформенный ужас завладел им внезапно и без остатка.
СМОТРИ, РУАЛ ИЛЬМАРРАНЕН! СМОТРИ, ВОТ ТЫ!
Руала вздернуло над землей – и он оказался вдруг в кольце выросших из пола зеркал. Зеркала бесконечное число раз повторили отражение зависшего в воздухе, цепляющегося за пустоту человека. Резкий белый свет ударил сверху.
ВЛАСТЕЛИН МИРА... МОКРИЦА, МЕРЗКАЯ МОКРИЦА!
Страшные судороги скрутили Маррана. Его тело перестало быть человеческим. Зеркала равнодушно оглядывали его со всех сторон – и подробно отражали происходящее.
Полупрозрачное серое брюхо, щетка тонких трепещущих ножек – и обезумевшие человеческие глаза.
ТЫ, БЕСФОРМЕННЫЙ КОМОК ПЛОТИ!
В зеркалах – ближе, дальше, сбоку, сзади – отразилась белесая пузырящаяся масса. Руал видел ее и был ею – кричать ему было нечем, и только глаза, только человеческие глаза оставались ему, глаза, лишенные век, чтобы нельзя было зажмуриться.
ЭТО – ТЫ. ЭТО ТОЖЕ – ТЫ. ГЛУБИННАЯ СУТЬ. ПРИРОДА ДУШИ. НИЗОСТЬ ТВОЯ И НИЧТОЖЕСТВО!
Он хотел потерять сознание, и сознание сжалилось над ним – начало мутиться.
НЕПРИВЫЧНО, ПРАВДА? ЧЕРВЯКОМ – ПРИВЫЧНЕЕ? ТЫ ВЕДЬ УЖЕ БЫЛ ЧЕРВЯКОМ?
В воздухе забилось склизкое кольчатое тело. Проглядывали пульсирующие сосуды сквозь мутную кожу, по которой пробегали волны спазмов.
НО НИ ЧЕРВЕМ, НИ ВЕШАЛКОЙ ТЫ БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕ БУДЕШЬ. Я РАЗДАВЛЮ ТЕБЯ, РАЗМАЖУ.
Плясали в зеркалах бесчисленные червеподобные чудовища с человеческими глазами. Последние проблески сознания были невыносимы.
ЖАЛЬ, ЧТО ПРОПАДАЕТ ПОДОБНОЕ ЗРЕЛИЩЕ. МОЖЕТ, ПОЗОВЕШЬ МАГОВ НА ПОМОЩЬ? ЛЕГИАРА, ЭСТА?
Он уже валился в темноту – не в глухую, мягкую, успокаивающую темноту небытия, а в изломанную тьму кошмара, где поджидали окровавленные жернова безумия.
ЗОВИ, СЛИЗНЯК. ЗОВИ, НИКТО НЕ УСЛЫШИТ.
Близился конец. Последним, неслыханным усилием ему удалось собрать остатки человеческого в себе, потянуться сквозь меркнущее сознание, рвануться в беззвучном крике:
– Ларт!
ЛАРТ! ЛАРТ! ЛАРТ! ГДЕ ЖЕ ТЫ, НУ–КА!
Рыдали чудовища в зеркалах:
– Ларт! Ларт!!
ДАВАЙ, ДАВАЙ! ЗОВИ, ЗО...
Белый свет вдруг потерял силу, замигал, вспыхнул вновь. Палач на секунду замолчал, и в этот момент одно из зеркал лопнуло – не треснуло даже, а расползлось, как ветхая ткань, рваные края скрутились трубочками, а в проеме встал некто – темная фигура с длинным белым лезвием в руке.
НАЗАД, КОЛДУН! ЕЩЕ ШАГ – И ТВОЯ СИЛА НЕ СПАСЕТ ТЕБЯ!
Стоящий в проеме поднял свой клинок – и зеркала взорвались изнутри, разлетевшись мириадами жалящих осколков. Белый свет сменился желтым.
Руал ощутил себя лежащим на полу – избитым, изувеченным, но – человеком.
ТЫ ПРОИГРАЕШЬ, КОЛДУН!
Легиар стоял, невыносимо огромный, длинный, с вечной желчной усмешкой на узком лице. По клинку его бегала молния. Похоже, он видел нечто, недоступное Руалу – видел, и глаза его наливались красным.
ТЫ ПРОИГРАЕШЬ!
Руал плохо понимал, что происходит. Дыбом встал дощатый пол; выло, вращаясь, длинное белое лезвие. Воздух стал подобен сухому песку, и набился в горло, перехватывая дыхание.
Извивались над головой Маррана желтые и красные петли, захлестывали друг друга, рвались с негромким треском, от которого хотелось оглохнуть; развернулась вдруг воронка, серая, бешено вращающаяся, и пошла втягивать в себя осколки зеркал, обрывки тканей, Руала, Ларта с его клинком... Осыпались крутые, пеплом покрытые склоны, Марран бился, как муравей в песчаной ямке, когда воронка вдруг задергалась и вывернулась наизнанку, став горой, конусом, и Легиар отрубил своим уже меркнущим клинком черную присоску на его вершине...
Последним, что увидел Ильмарранен, был Дарт с темным лезвием в руке, до плеч облитый черной, густой, мускулистой массой. Масса сжималась кольцами, как бесформенный удав, масса давила, пригибала к земле, и потемневший клинок со звоном выпал из слабеющей руки... Тут Руал Ильмарранен потерял сознание.
Пол в большом зале был покрыт сложным рисунком, центром которого был круг из горящих свечей. В этом огненном кольце навзничь лежал человек. Над ним стояла женщина в серебристой мантии и монотонно читала бесконечное заклинание. Меловые линии на полу вспыхивали и гасли.
Я не находил себе места – то стоял у дверей зала, не решаясь войти, то поднимался к Ларту – но дверь кабинета была заперта, и внутри стояла мертвая тишина. На ступенях лестницы, на полу под дверью темнели пятна крови, и кровь высыхала на дверной ручке. Дом тихо постанывал от ужаса.
Женщина, наконец, закончила свое заклинание и теперь стояла безмолвно и неподвижно. Я решился ее позвать:
– Госпожа!
Она медленно обернулась.
– Мой господин ранен, – сказал я, чуть не плача. – Помогите ему!
– Как же я могу? – тихо ответила она. – Если я двинусь с места, Ильмарранен умрет!
– А если вы не поможете, умрет Ларт, – выговорил я шепотом.
Она печально покачала головой:
– Легиар – великий маг... Если он сам себе не поможет, любая помощь будет бессильна...
Я оставил ее и бросился в библиотеку.
Тускло поблескивали золотые корешки. Я схватил самую большую книгу из стоящих внизу, стремянка возмущенно зашипела – я отшвырнул ее ногой и развернул черный с позолотой переплет. В глазах у меня зарябило – я, оказывается, умел читать заклинания только крупными печатными буквами, и книга была мне так же полезна, как кроту подзорная труба.
Я заметался, хватал еще книги и еще – ни одна не подсказала мне хотя бы, как вызвать Бальтазарра Эста, а я был готов и на это. Потом я вдруг наткнулся на томик, написанный обычным языком, и поспешно стал его просматривать – но это была не магическая книга. Это был просто какой–то роман.
Я впал в отчаяние, уронил книгу на ковер и прислонился спиной к шкафу. Хрипло вздохнул запертый клавесин; съежившись, подрагивал стеклянный глобус на большом столе, жался в углу маленький круглый столик, испещренный магическими символами, и на него упал широкий солнечный луч, а в луче...
В луче лежал Медальон Прорицателя – горящий золотом. Горящий золотом, чистый, ясный, и яркий солнечный зайчик, отражаясь от него, улегся на потолок.
Меня прошиб пот, и комната перед глазами на секунду потеряла резкие очертания – будто через мокрое стекло.
А потом я решился подойти.
Золотая цепь, золотая пластинка со сложной фигурной прорезью. Я протянул руку – и отдернул. Протянул еще раз, коснулся срезанного уголка – солнечный зайчик на потолке дрогнул и замер опять.
Я заплакал. Плача, осторожно взял медальон за цепочку и на вытянутой руке понес к Ларту.
Я стучал в дверь, всхлипывал и кричал:
– Хозяин! Она ушла! И ржавчина ушла, хозяин! Пожалуйста, откройте! Пожалуйста!
Ответа не было.
Потом я спиной почувствовал чье–то присутствие – и обернулся. Я надеялся, что это Кастелла – но это был Март, ее муж. Он стоял внизу, у основания лестницы, и осторожно прижимал к груди большой сверток.
Несколько минут мы просто смотрели друг на друга, потом он вздохнул и спросил негромко:
– Что... Чем я могу... Кастелла?
Я посмотрел на дверь кабинета. Дверь была испорчена ударами моих башмаков, и ни звука, ни дуновения не долетало изнутри.
Я поднял перед собой руку с медальоном, как это любил делать Орвин. Пластинка медленно поворачивалась на цепи.
– Она... – сказал я Марту. – Вам лучше... Подождать ее в прихожей.
Сверток у него в руках шевельнулся, он крепче прижал его к себе.
– Что здесь... произошло? – спросил он неуверенно.
Я стоял на верхней площадке лестницы, он – на нижней, он прижимал к груди ребенка, я держал перед собой медальон.
– Здесь... кажется, спасли мир, – сказал я горько.
Кастеллу мы нашли в прихожей; она стояла, подставив лицо тонкому магическому Лучу, пробивавшемуся с потолка. Увидев Марта, шагнула вперед; лицо у нее было такое, будто она собиралась заплакать и расхохотаться одновременно. Март остановился, не говоря ни слова. Кастелла подошла, приняла у него ребенка, откинула пеленки, прикрывающие головку. Я увидел его – удивленного, благожелательного, радостно потянувшегося к матери, пытающегося высвободить ручки из тесного одеяла. Я посмотрел на Марта – тот прятал глаза. Я оставил их одних и неверными шагами двинулся в большой зал.
Свечи догорели. Ильмарранен, человек–легенда, сидел в кругу и смотрел на меня. Совсем как тогда, в прихожей.
– Дамир... – сказал он с подобием усмешки. – Как мы всегда... одинаково встречаемся.
Я подошел, стараясь не наступать на меловые линии, и протянул ему медальон. Он неверными пальцами взялся за цепочку, поднес к глазам:
– Что это? Медальон Орвина? Почему?
– Орвин погиб, – сказал я.
Он нахмурился. Опустил голову. Подумал, снова посмотрел на меня – вопросительно.
– Вы живы, – сказал я почти что с упреком. – Орвин умер, а мой хозяин умирает... Может быть, уже...
– Уймись, – сказали у меня за спиной.
Марран, не видя уже меня, напрягся вдруг и поднялся – с усилием. Я медленно оглянулся.
– Ларт... – прошептал Марран.
Хозяин стоял, тяжело привалившись к дверному косяку. Половина лица его была скрыта повязкой. Единственный глаз смотрел сквозь нас.
– Ларт... – Марран шагнул вперед, еще шагнул, приблизился к Легиару, остановился в нерешительности. Так они стояли друг против друга – молча, горестно, неподвижно.
Потом Марран вздохнул и протянул Ларту на ладони золотой Амулет Прорицателя.
У Легиара дрогнули губы; ожил единственный глаз, раскрылся широко–широко, как у мальчика, впервые увидевшего на ярмарке обезьянку. Ларт покачнулся, я хотел было поддержать его – но он раздраженно отодвинул меня локтем:
– Успокойся... Я еще в состоянии держаться на ногах...
Принял у Маррана Амулет, потрогал ногтем, оглядел придирчиво – нет ли где ржавого пятнышка... Пятнышка не было.
– Небо, – сказал Легиар.
Медальон выскользнул из его ослабевших пальцев и, тонко прозвенев, упал на пол. Я нагнулся было – поднять, но чья–то рука в перчатке опередила меня. Бальтазарр Эст!
Появившись внезапно и ниоткуда, он стоял теперь между Лартом и Марраном, держа медальон за цепочку. Золотая пластинка раскачивалась взад–вперед, выписывая в воздухе светящуюся дугу.
Все молчали, потом Эст проговорил негромко:
– Так, значит... – и снова: – Значит, так...
Потом обернулся к Ларту:
– Но можем ли мы быть в безопасности, пока существует Дверь и Привратник жив?
Он обратил на Маррана невыносимо тяжелый взгляд. Тот отозвался негромко, не опуская глаз:
– Убить меня может только один человек, Аль. Только один человек имеет на это право.
Ларту, кажется, стало хуже. Он побледнел еще больше и стиснул зубы. Я подскочил – он не стал отстранять меня, а мертвой хваткой вцепился мне в плечо. Так мы стояли несколько долгих минут, пока не унялась его боль.
– Аль, – сказал Ларт шепотом. – У меня нет сейчас сил на тебя. Пожалуйста, уйди.
Эст помедлил, холодно пожал плечами и уронил медальон на поверхность круглого столика. Шагнул к окну, будто собираясь выпрыгнуть.
– Аль, – сказал Марран.
Тот замер, не закончив движения. Ждал, не оборачиваясь.
– Не было пари, Аль. Была глупая шутка.
Бальтазарр Эст повернул к нему голову, сказал после паузы:
– Что теперь... Было – не было... Дурак ты, Марран, и не поумнел... Открывать надо было, такой шанс тебе... – и осекся. Опустил голову. Пробормотал с полусмешком: – М–на, такое приключение сорвалось... Не довелось узнать, чего старушка Третья от нас хотела...
Марран шагнул было к нему – Эст свирепо вскинулся. Крепко сжал узкий, как лезвие, рот. Кивнул Ларту, длинно посмотрел на Ильмарранена, обернулся лохматой вороной и с пронзительным карканьем вылетел в приоткрытое окно.
Хозяин перевел дыхание и ослабил хватку на моем плече. Марран стоял, потупившись, и слушал, как ветер хлопает оконной рамой.
...Он слушал, как ветер хлопает оконной рамой, и кожей чувствовал взгляд Легиара. Полустерлись меловые линии на полу, лужицами воска застыли догоревшие свечи, а в углу у окна, там, куда не достигала скомканная на подоконнике портьера, виднелось бледное чернильное пятно – много лет назад Марран запустил чернильницей в большую серую мышь.
Сейчас, увидев пятно, он обрадовался. Покачал сокрушенно головой:
– Надо вывести... Смотри–ка...
Мальчишка, Дамир, фыркнул тихонько. Потом сказал шепотом, пугаясь собственной смелости:
– Так не выводится, я пробовал... Хозяин знает... Въелось, или что там еще...
Повернувшись, Ильмарранен наткнулся на низкий круглый столик, бездумно взял на ладонь Амулет Прорицателя, хотел посмотреть сквозь прорезь на солнце – но вовремя спохватился, что не имеет на это права. Сник, принялся накручивать золотую цепочку на палец.
– Орвин погиб, – тихо сказал Легиар.
Марран вздрогнул:
– Из–за меня?
– Нет, – отозвался Легиар после паузы.
Помолчали.
– Я соврал Эсту, – сказал Марран, прислонившись затылком к стене и закрыв глаза.
Легиар с трудом поднял изломанную бровь:
– Что?
– Я сказал ему, что не было пари. А пари было. Мы побились об заклад с мельником Хантом, что...
– Помолчи, ладно? У меня в ушах... звенит. Уймись.
Хлоп... Хлоп... – колотилась оконная рама. Жалобно вскрикивало стекло.
– Я думал, тебе от этого легче, – извиняющимся тоном пробормотал Марран.
Легиар двинулся к нему через всю большую комнату. Подошел вплотную, так что Марран отпрянул, вжавшись лопатками в стену.
– А мне не легче, – хрипло сказал колдун. – Наверное, мне никогда уже не станет легче.
И отвернулся, опустив плечи – поникший, усталый, будто вынули из него ту тугую железную струну, о которую обломала зубы чудовищная Третья сила.
Где–то в доме заплакал ребенок. Руал почувствовал, как глубоко в нем отозвался этот плач – будто затянулся где–то внутри огромный, запутанный узел.
Плач стих – закрылась входная дверь.
– Они ушли, – шепотом сказал Дамир. – Она и этот, муж ее...
Узел подергивался, сжимаясь.
– Мне надо... – начал было Руал, но не услышал своего голоса. Начал вновь: – Я должен... догнать.
Ларт отошел. Тяжело навалился на стол. Помолчал, опустив голову. Потом поднял изувеченное лицо:
– Конечно, должен.
Они уходили, спускаясь вниз, с холма. Руал не мог бежать – подгибались ноги. В отчаянии, что теряет ее, он крикнул глухо, и крик тут же был унесен ветром, но она услышала и обернулась. Потом обернулся Март.
Снова налетел ветер, поднял столбом палые листья, закрутил и бросил – Ящерица двинулась Руалу навстречу, медленно, будто неохотно, через силу, с трудом. Март смотрел ей в спину и немо разевал рот, будто выброшенная на берег рыбина.
Встретились. Удивленно воззрившись на незнакомца, забормотал что–то малыш у нее на руках. Она, не глядя, сунула ребенку тряпичную игрушку.
– Ты спасла мне жизнь.
– Мы квиты.
– Уходишь?
Малыш потянул игрушку в рот, с удовольствием ухватил ее розовыми деснами.
– Руал... А помнишь, муравьи?
...До чего теплым был золотистый песок на речном берегу, под обрывом! В песке этом ползали, обуянные азартом, двое подростков, а между ними, на утрамбованном пятачке, разворачивалось муравьиное сражение. Черными муравьями командовала Ящерица, а юный Марран – рыжими... Некоторое время казалось, что силы равны, потом рыжая армия Руала отступила беспорядочно, чтобы в следующую секунду блестящим маневром смять фланг черной армии, прорвать линию фронта и броситься на растерявшуюся Ящерицу.
– А–а–а! Прекрати!
Муравьи взбирались по голым загорелым щиколоткам... Она прыгала, вертелась волчком, стряхивая с себя обезумевших насекомых. Марран сидел на пятках, утопив колени в песке, и улыбался той особенной победной улыбкой, без которой не завершалась обычно ни одна из его выходок...
– Ну и целуйся с муравьями своими! – кричала она обиженно.
– Ну, целоваться я хочу с тобо–ой...
И он набил полный рот песка, ловя ее ускользающие, смеющиеся губы, пытаясь удержать верткое, как у ящерицы, тело, остановить хоть на миг, почувствовать, как с той стороны тонких полудетских ребер колотится сердце, колотится и выдает с головой ее радость, возбуждение и замешательство... Пересчитать песчинки, прилипшие к бедрам и коленкам, запутавшиеся в растрепанных волосах...
Куражился осенний ветер. Поодаль ждал Март, ее муж, ждал, не замечая судорожно стиснутых пальцев. Ребенок слюнявил тряпичную куклу.
– Муравьи? Нет, кажется, не помню.
Тучи то и дело перекрывали солнце, и тогда казалось, что кто–то накинул темный платок на огромную лампу.
– А... Как ты дразнил меня, помнишь?
...Изумрудная ящерица на плоском камне. Оранжевые бабочки над зеленой травой... Она умела тогда превращаться в ящерицу, и только в ящерицу, и мальчишка смеялся:
– А в стрекозу можешь? А в саламандру? А в дракона?
– Ну, хватит, Марран! Можешь больше не приходить!
Он поймал ее и оторвал теплый, подрагивающий хвостик, повесил на цепочку и носил на шее, ощущая ежесекундно, как он щекочет его грудь под рубашкой...
Она злилась до слез. Это было раньше, давно, давно, еще в детстве...
– Нет, не помню, Ящерица. Не помню.
От рощи несло сыростью; Ильмарранену казалось, что он врос в пригорок, врос, заваленный листьями по колено.
– А река, форели? Вспомни, Марран!
...Река была теплой, кристально чистой, и в самую темную ночь он различал в потоке плывущую впереди серебряную форель.
Он и сам был форелью – крупной, грациозной рыбиной, и ему ничего не стоило догнать ту, что плыла впереди.
Она уходила вперед, возвращалась, вставала поперек реки, кося на него круглым и нежным глазом. Он проносился мимо нее, на миг ощутив прикосновение ясной, теплой изнутри чешуи, и в восторге выпрыгивал из воды, чтобы мгновенно увидеть звезды и поднять фонтан сверкающих в лунном свете брызг.
Потом они ходили кругами, и круги эти все сужались, и плавники становились руками, и не чешуи они касались, а влажной смуглой кожи, и весь мир вздрагивал в объятьях счастливого Маррана...
А потом они с Ящерицей выбирались на берег, потрясенные, притихшие, и жемчужные капли воды скатывались по обнаженным плечам и бедрам...
Он перевел дыхание. Воспоминание поселилось в нем, заслонило осенний день, и сильнее затянулся внутри него тугой болезненный узел.
– Форели?
Он вспомнил, как мягко светит луна сквозь толщу вод, как хорошо смотреть на нее из глубины прозрачной реки.
Март уже стоял рядом – бледный, осунувшийся, встревоженный. Попробовал взять Ящерицу за плечи:
– Стель, пойдем...
Ребенок у нее на руках выронил игрушку и завозился возмущенно. Март подобрал куклу и смял ее в руках:
– Ну, пойдем... Пойдем, мальчишка будет капризничать... Пойдем...
Другая рука отстранила его.
– Оставь... – тихо произнес Легиар.
Руал встретился с Лартом глазами. Март потянулся было взять ребенка, но Ящерица не отдала. Так и остались стоять, как стояли – между ними посапывал, пускал слюнки малыш, пытаясь ухватиться за Руалову рубашку.
– Ты... Руал, зачем ты меня... позвал?
Руал опустил голову и увидел свои руки – все это время, он, оказывается, вертел в пальцах золотой Амулет Прорицателя.
Не спрашивай, зачем. Я не могу. Я не могу этого сделать.
Но она заглядывала ему в глаза, знала ответ, ждала и боялась. Ждала и боялась, что он ее... позовет. А он молчал, молчал и смотрел на свои руки.
Каркая, поднялась из рощи воронья стая. Ильмарранену хотелось, чтобы жухлые листья завалили его по самые брови.
Малыш захныкал, и хныкал все громче, пока не разревелся горько и обиженно. Укачивая и бормоча что–то нежное, примирительное, Ящерица тщетно пыталась его успокоить.
Руал поймал проглянувшее солнце на золотую грань медальона. Встряхнул Амулет на цепочке, как игрушку, предложил малышу:
– Смотри, какая цаца...
Ребенок удивился, широко раскрыл еще полные слез глаза, ударил кулачком по медальону, тот качнулся у Руала в руке.
– Давай! – подзадорил малыша Ильмарранен.
Мальчишка ухватил золотую пластинку двумя руками и радостно потянул ее в рот, едва не выхватив медальон у доброго дяди.
– Руал... – сказала Ящерица так тихо, что он скорее угадал свое имя, чем услышал его.
Он поднял ладонь. Ладонь вспомнила тяжесть маленького, юркого, солнцем нагретого зверька, щекочущее прикосновение изумрудной чешуи и крохотных коготков.
Прощай.
Он увидел, как ящерица соскользнула с его ладони и утонула в июльской траве.
Снова налетел осенний ветер, и женщина, стоящая перед ним, горестно опустила глаза.
Он смотрел вслед. Фигурки людей, уходивших прочь, становились все меньше и меньше, пока хилый лесок у подножия холма не поглотил их совсем.
Снова погрузилось в тучи спасенное им солнце.
Погасли блики на поверхности медальона, которому еще предстояло найти своего Прорицателя.
Дорога давно была пуста, но Руал смотрел и смотрел, и глаза его воспалились от ветра, который швырял к его ногам рыжие трупы зеленых листьев.
Потом поднял голову к бешено несущимся облакам.
Он стоял на холме посреди мира, обреченный на вечную горечь утраты и вечное счастье быть собой. Простивший. Прощенный. Человек под небом.
Бесконечная дорога лежала у его ног, но нельзя было понять – то ли он отправляется в путь, то ли наконец вернулся.

© Марина Дяченко
Сергей Дяченко


Разрешение на книги получено у писателей
страница
Марины и Сергея Дяченко
.
 
 < Предыдущая  Оглавление > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 13/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList