Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Марина Дяченко
Сергей Дяченко
Привратник
 < Предыдущая  Следующая > 
Часть Третья. Испытания
Лето перевалило через свой полдень и потихоньку, ни шатко ни валко, двинулось навстречу неминуемой осени.
Теперь он хромал меньше и мог преодолевать большее расстояние, прежде чем падал от усталости.
Днем солнце удивленно таращилось на странного человека, который с достойным удивления упорством шел бесконечными, пыльными и поросшими травой дорогами – шел вперед без цели и надежды, просто затем, чтоб идти. Ночью звезды равнодушно смотрели, как он искал пристанища и часто, не найдя его, засыпал под открытым небом. Время от времени и солнце, и звезды подергивались клочьями туч, бесновались грозы, проливались дожди – а человек все шел, без цели, без надежды, и не было, по–видимому, причины, которая могла бы заставить его остановиться хоть ненадолго.
Древние леса сменились редкими рощицами, а потом бесконечной степью, похожей на стол под ворсистой скатертью. Затем дорога, кажется, повернула – вдали замаячили подобия гор, но дорога повернула еще раз, решительно, круто, и горы остались где–то сбоку, чтобы вскоре скрыться совсем.
Люди, жившие в окружении лесов, были поджарыми и недоверчивыми; жители степи охотнее пускали путника на ночь, разрешали отработать ужин и часто давали ему в дорогу лишний кусок хлеба. Он пил воду из редких придорожных колодцев. Иногда колодец оказывался пуст, и тогда он страдал от жажды сильнее, чем от тоски. Степь угнетала его – ему казалось, что на него смотрят. Ощущение это порой было так сильно и явно, что, засыпая, он привык натягивать рваную куртку на голову.
Когда по дороге снова стали попадаться редкие рощицы, он ненадолго вздохнул свободнее, но потом вдруг пришло чувство некоего неясного беспокойства.
Однажды вечером он развел свой костер под одиноким деревом в чистом поле.
Трещали щепки в огне; их, впрочем, должно было хватить ненадолго, а достать огромную сухую ветку, сломанную когда–то бурей и нависавшую теперь над головой, у него не хватало сил. Побои, едва не стоившие ему жизни, напоминали о себе чаще, чем хотелось бы.
Он смотрел в огонь и вспоминал печку в маленьком доме, где сидит за оструганным столом печальная женщина, качает детскую кроватку и смотрит на белый лоскут, запятнанный кровью. Его рука бездумно опустилась за пазуху и извлекла сверток. Упала в темноту грязная тряпица.
Золотая ящерица смотрела изумрудными глазами в его потухшие глаза. Плясали отблески огня на грациозно выгнутой спинке.
Я проиграл, сказал себе Руал Ильмарранен. Я проиграл, теперь уже окончательно и бесповоротно. Мне никогда не вернуться к тебе, мне никогда не отомстить за то, что со мной сделали.
Будто ветер прошелся в древесной кроне у него над головой; вздрогнули простертые к небу высокие ветки. Нечто незнакомое, густое, темное поднялось волной в Руаловой душе, поднялось и перехватило дух. Там, внутри Ильмарранена, шевельнулось чувство, которому не было названия, и – наваждение! – он ясно услышал свое имя, его окликнули. Заметался, оглядываясь – никого. Наваждение исчезло.
Догорал костер. Руалу нечем было поддержать гаснущий огонь. Он просто сидел и бездумно смотрел, как щепки обращаются в пепел. Ящерица смотрела тоже.
На некоторое время стало так темно, что Руал не видел ее глаз. Потом они снова озарились холодным светом – взошла луна.
Ну хватит, подумал Руал. Все было глупо с самого начала. Марран мертв, потому что Марран был магом. Стоит соединиться с ним в его смерти, чтобы в мир вернулась гармония.
Он тяжело поднялся – снова заболел отбитый бок. Ничего, подумал он с облегчением, теперь это ненадолго.
Где–то далеко, за лесами и цепью холмов, среди темноты проснулась женщина. Охваченная внезапным, беспричинным ужасом, вскочила, бросилась к спящему ребенку – но ребенок спокойно посапывал, прижав кулак к маленькой круглой щеке. А ужас не отступал, наоборот – усиливался, перехватывал дыхание, наваливался из темных окон, из дверных провалов, черный, удушливый, необъяснимый. Женщина стояла над кроваткой, слушала дыхание малыша и беззвучно шевелила губами, повторяя одно и то же слово.
Пояс Руала был короток, но крепок. Он снял его, в свете луны посмотрел на дерево – одна нижняя ветка была надломлена, но до другой, живой, надежной, при некотором усилии можно было дотянуться.
Руал устал, но мысль, что больше не придется ни к чему себя принуждать, подбодрила его. Он поднялся на цыпочки и перебросил конец пояса через нижнюю ветку. Потом подумал, что не следует бросать золотую ящерицу на произвол судьбы, вернулся к догоревшему костру, наощупь нашел тряпицу и накинул ее на укоризненные изумрудные глаза. Оставалось только выдолбить у корней яму и спрятать сокровище от постороннего взгляда.
Руал обошел дерево, выискивая укромное место. От ствола вдруг отделилась темная тень.
От неожиданности Ильмарранен едва не выронил сверток. Перед ним, в трех шагах, стоял крупный волк.
– Нет, – сказал ему Руал, овладев голосом. – Это ты раненько. Уходи. Потом.
Волк переминался с лапы на лапу. Руал оглянулся на костер – головни давно погасли.
– Вот что, – обратился он к волку. – Я занят серьезным делом, и не желаю иметь свидетелей. Если ты не уберешься, будет плохо нам обоим.
Ответом ему было жалобное поскуливание. Руал смотрел на волка во все глаза. Волк отвечал ему взглядом, означающим, по–видимому, робкую просьбу о покровительстве.
– Слушай, ты... – начал Руал.
Волк сделал несколько неуверенных шагов ему навстречу. Руал замахнулся – волк отскочил и разразился горестным лаем.
– Ах, ты... – выругался Руал.
Он повернулся и пошел к своему поясу, свисавшему с нижней ветки. Собака постояла и направилась за ним.
Руал взялся за веревку, закрепил ее конец на ветке, подергал – надежно. Оглянулся – пес снова стоял в трех шагах. Сжав зубы, Ильмарранен принялся скручивать петлю. Обернулся рывком – пес стоял.
– Не смотри, – попросил Руал.
Пес переступил с лапы на лапу. Руал снова замахнулся – тот отскочил, но уходить не собирался.
Руал раздраженно отшвырнул петлю – она раскачивалась, как качели над обрывом. Ильмарранен плюнул и вернулся к погасшему костру.
Пес робко подошел к нему и прижался к ногам теплым, мохнатым боком.
Погожим утром на околице степного поселка развернулся базар.
Связки ярких, лаково лоснящихся овощей цветными ожерельями свешивались под лоскутными навесами, грозя опрокинуть деревянные стойки. Добродушно взревывали продавцы, потрясая товаром и хватая проходящих за полы. Под ногами то и дело шныряли ребятишки, норовя стянуть, что плохо лежит; зеленой горой высились арбузы, золотисто–желтой – дыни. Где–то уже плясали, ритмично взвизгивая под аккомпанемент заливистой дудочки и встряхивая огромным бубном; где–то крикливо переругивались, пересыпая взаимные обвинения длинными красочными проклятьями. Гнусаво тянули нищие, живописно развесив лохмотья.
Руал брел мимо свиных туш, поддетых на крючья, мимо связок копченых колбас, мимо пирамид белого, как сахар, сала и бочонков желтой сметаны. Следом неотвязно тащился серый, большой, похожий на волка пес, тащился, понуро опустив голову, поводя рваным ухом. Оба были мучительно голодны.
Низкорослый крестьянин, сопя, разгружал телегу с мукой, переносил мешки под навес. Руал попросил растрескавшимися губами:
– Возьмите в помощь...
Тот покосился на него, крякнул и кивнул благосклонно.
Мешки прижимали к земле, натирали спину тугими боками, норовили вырваться из онемевших рук. Руал вспомнил, как работали подмастерья на мельнице Ханта.
Наконец белая от муки телега опустела. Руал, сгорбившись, стоял перед низкорослым. Тот еще раз крякнул, нашел в полотняной сумке кусок хлеба и кусок сыра:
– На...
Ильмарранен взял.
Неподалеку, под другой опустевшей телегой, сидели на соломе и жевали бублики двое пышных, празднично одетых молодок. Руал подошел несмело, постоял, попросил разрешения сесть рядом. Ему милостиво кивнули.
Солома было свежая, душистая, золотая. Сухой хлеб таял во рту, сыр же казался неслыханным лакомством.
Подошел пес, глянул на Руала печальными, все понимающими глазами. Руал вздохнул и отломил ему кусок.
– Нездешний? – спросила одна из молодок, смуглая и румяная добрячка.
Ильмарранен кивнул, тщательно и с наслаждением жуя.
Мимо проходили десятки ног – в смазанных сапогах, в дырявых башмаках, а чаще босых, черных от загара. Дно телеги с крупными щелями нависало над головой, защищая от жаркого августовского солнца. Пес доел до остатка выданный Руалом кусок и пристроился за колесом.
– Твоя собака? – спросила другая молодка, тоже румяная, но с россыпью веснушек по всему лицу. – Ух и здоровая, ужас!
Руал покачал головой:
– Прибилась...
Первая молодица покончила со своим бубликом и извлекла откуда–то горсть жаренных орешков. Щелкая орешки, спросила неспешно:
– Ну, что нового?
– Где? – не понял Руал.
– В мире... Ты ведь странник?
– Странник, – ответил Ильмарранен, подумав.
– Ну, чего видел?
Руал соображал непривычно медленно, туго. Мучительно потерев переносицу, он выдавил наконец из себя:
– Везде люди... И жизнь тоже... Везде...
Молодицы потеряли к нему интерес.
Руал сидел и с горечью пытался вспомнить хоть одну из своих прежних цветистых речей, способных заворожить слушателей на долгие часы. По деревянному ободу колеса полз зеленый клоп–черепашка.
На телегу, под которой они расположились, кто–то грохнул пустую бочку. Сверху посыпалась пыль и отдельные соломинки, молодицы в один голос разругались, им ответил густой добродушный бас. Ильмарранен понимал, что пора уходить.
– Слышь, ты, странник, – спросила вдруг чернявая, – а что про оборотня слыхать, не знаешь?
Руал удивился:
– Про оборотня?
Чернявая всплеснула руками:
– Глянь, вся округа про оборотня говорит, а этот глаза разинул!
– Ну, оборотень, волчище такой! – снисходительно объяснила рябая. – То человек он, и не отличишь, а то волк здоровый, людей жрет. Десятерых уже загрыз, и не выследить.
В этот момент обладатель густого баса грохнул на телегу вторую бочку, похоже, наполовину полную.
Чернявая, искусно ругаясь, вылезла наружу. Руал кивнул рябой и выбрался тоже. Поджидавший его пес вскочил и завилял хвостом.
– Вот пристал, – сказал ему Ильмарранен.
Базар жил своей горластой, пестрой, неугомонной жизнью. В загонах для скота исступленно блеяли овцы, покорные крестьянские кони погружали морды в висевшие у них на шее мешки с овсом, тускло поблескивала снулая рыба на скользких от чешуи прилавках. Руал искал, где бы подработать еще. Пес не отставал ни на шаг, пока толчея не занесла обоих в глубину мясных рядов.
Здесь случилось маленькое приключение – из гущи кровавого царства мясников явилась вдруг свора огромных, требухой откормленных собак. Руалов пес издал что–то вроде «Ах!" и сел на хвост, будто у него подкосились ноги. В следующую секунду свора, подняв непереносимый для уха гвалт, ринулась на чужака в атаку, сразу перешедшую в погоню.
Руал остался стоять на месте, беспомощно оглядываясь, бессильный что–либо предпринять. Лай и визг стремительно отдалились, потом ненадолго приблизились снова, потом растворились в базарной многоголосице.
Ильмарранен почувствовал себя невозможно, непереносимо одиноким. Глухо стучали топоры мясников о колоды для разделки туш.
– Не стой на проходе, разиня!
Руала сильно оттолкнули в сторону; стараясь удержаться на ногах, он ударился о чью–то спину. Обладатель спины покачнулся, но устоял. Ильмарранен ухватился за деревянную стойку, удерживающую лоскутный навес.
– Извините... – пробормотал Руал.
Человек, которого он толкнул, был худощав, невысок и одеждой более похож на горожанина, чем на жителя села. Сейчас на его тонком смуглом лице лежала цветастая тень от навеса, в тени приветливо зеленели узкие ироничные глаза.
– Ничего, – отозвался незнакомец негромко, – бывает.
Ильмарранен, продолжавший его разглядывать, смутился и опустил взгляд.
Откуда–то явился хозяин навеса, прикрикнул на обоих:
– А ну, давай, не загораживай товар!
Незнакомец усмехнулся снисходительно и отошел. Руал, сам не зная зачем, отошел следом.
– Нездешний? – спросил его незнакомец.
– Вроде... странник, – отозвался Ильмарранен.
Тот покивал.
– Вы будто тоже... не отсюда, – после паузы предположил Руал.
– Я коммерсант, – охотно сообщил незнакомец, – путешествую, прицениваюсь...
Они медленно шли между рядами. Солнце стояло в зените, базар безумствовал.
– Изобилие, – сказал коммерсант. – Но не хватает той экзотики, которая так мила сердцу аристократа. Как вы думаете?
Руал пожал плечами.
– Свен, – представился торговец и протянул Руалу узкую ладонь. Ильмарранен механически ее пожал, потом вспомнил, что надо представиться в ответ:
– Руал.
– Я северный человек, Руал, – продолжал неспешно Свен, – эта степь богата, но монотонна... Вы не хотели бы присесть?
Они устроились на каких–то мешках в тени крохотного дощатого сарая, служившего складом. Этой же тенью воспользовались двое девчонок–подростков, обе с корзинками и с пестрыми платками на головах.
– Вы, кажется, тоже пришли с севера, – предположил Свен, с удовольствием вытягивая усталые ноги. – Вы должны меня понимать. Я скучаю по лесу, клубкам корней, заросшим оврагам, непроходимым орешникам, лесным озерам... Здесь сухо и скучно. Степь, как блудница, равнодушно стелется под любой из трех сотен ветров...
– И негде спрятаться, – сказал Руал.
– Вот–вот! – с воодушевлением воскликнул его собеседник. – Именно!
Пристроившиеся рядом на мешках девчонки оживленно болтали; раз или два до ушей Руала долетело громко сказанное слово «оборотень». Он прислушался.
– Десять человек уже загрыз...
– Да пусть меня медом мажут, а я одна через поле не пойду!
– И я не пойду...
Свен заметил, что Руал слушает беседу девчонок, усмехнулся:
– Это они о чем?
– Об оборотне, – сказал Ильмарранен. – Вроде у них тут все оборотня боятся.
Свен пожал плечами, всем своим видом выражая недоумение по поводу столь незначительных и странных проблем:
– Они, видите ли, боятся оборотня... Им плевать на жару, на пыль, на солнце, у них по одному дереву на поселок и по одному колодцу на деревню, да и тот сухой... Оборотень!
И Свен извлек из–за пазухи флягу. Ильмарранен инстинктивно сглотнул.
– Пейте, Руал, – радушно предложил Свен, протягивая воду собеседнику.
Ильмарранен попытался отказаться, но Свен вложил флягу прямо в протестующе поднятую руку. Руал не устоял и прижался губами к горлышку. Острое наслаждение от прохладной свежей жидкости, струящейся по горлу, на несколько мгновений парализовало его, притупило мысли и подчинило волю. Завороженный счастьем утоления жажды, он чуть не выпил все до дна.
– Светлое небо, – пробормотал он, возвращая флягу. – Я, кажется, оставил слишком мало...
Свен не рассердился и не огорчился:
– Ничего... Мне хватит.
И он приложил флягу к губам.
Пронзительный женский визг, донесшийся от противоположной стороны сарайчика, заставил его поперхнуться. Девчонки, пристроившиеся рядом на мешках, вскочили, будто ужаленные. Шум базара на мгновение притих, чтобы через секунду разразиться тревогой и недоумением.
– Тьфу на тебя... – сказали из–под соседней телеги. – Что за чума так орет?
Визг сменился возбужденными, перепуганными причитаниями:
– В сарае, в сарае! Сзади хотел на меня кинуться!
Люди вытягивали шеи, кое–кто бросал торговлю и трусил к месту происшествия, бормоча заинтригованно:
– А чтоб тебе... Тьфу на тебя...
Свен откашлялся, наконец. Предположил недовольно:
– Кошелек у нее срезали, конечно.
С противоположной стороны сарайчика собиралась толпа:
– Да чего? Кто?
– Обороте–ень! – с новой силой завопила женщина.
Свен подскочил и издал странный сдавленный звук, нечто вроде «Агм». Фляга дрогнула в его руке, и Руал мимоходом подумал, что коммерсант, похоже, трусоват.
Присоседившихся девчонок будто ветром сдуло. Из–под рядом стоящей телеги выскочил взъерошенный парень, заметался, сбивая любопытных с ног. Вокруг сарая завертелся людской водоворот – кто–то бежал прочь, кто–то лез поближе. Руал и его собеседник неожиданно оказались в центре событий.
– С ума посходили, – убежденно кивнул Свен. – Давайте посмотрим, Руал?
Такое предложение не вязалось с его предполагаемой трусостью.
Сквозь непрекращающиеся причитания женщины теперь пробивались другие голоса:
– Да кто видел, кто?
– В сарае...
– Попался, наконец!
– Отойди! А ну, отойдите все!
Потом в людской галдеж добавились заливистые голоса многочисленных псов – возможно, тех самых, встреченных Ильмарраненом у мясных рядов.
– Ну же, Руал! – Свен был возбужден и, кажется, весел. – Пойдемте посмотрим, как у местных жителей принято поступать с оборотнями!
Ильмарранен, не отвечая, приник к дощатой стенке сарая, заглядывая в круглое и довольно большое отверстие, оставшееся на месте сучка.
Внутри, в полумраке, к которому не сразу привык глаз, среди беспорядочно набросанных бочонков, кулей и деревянных ящиков бесформенной грудой дрожало забившееся в угол огромное, серое существо – Руал видел в пятне пыльного света только переднюю лапу и прижатое рваное ухо.
– Небо... пробормотал Ильмарранен, отшатываясь. – Мой пес.
А события тем временем развивались своим чередом. С той стороны сарая держали совет:
– Подпалить – и все...
– Дурной – подпалить! Там у меня товару на два дня торговли...
– Вспомнишь свой товар, когда эта тварь на тебя кинется!
– Давайте, люди, собирайте солому.
– Вообще–то осиновый кол полагается...
– А кто в сарай пойдет, а? Солому собирай!
– На соседей перекинется! Все сгорит до пня...
– Отведите телеги! Заберите детей!
Вслед за Свеном Руал обогнул дощатое строеньице и протолкнулся к совещающимся. Женщина, поднявшая крик, взахлеб рассказывала любопытным:
– Волчище, ох и волчище! Шерсть дыбом... Как глянет – а взгляд человеческий, чуть не говорит... Я так и обомлела, а он – в сарай...
Кто–то засомневался:
– А ты не путаешь? Может, привиделось чего?
– Как же, привиделось! – взвилась женщина. – Я морду его запомнила, он в человеческом обличье тут шнырял... А волком стал – клычищи до земли, и ухмыляется!
Кто–то подтвердил:
– Если ухмыляется, то точно он...
Недоверчивый не сдавался:
– Заглянуть бы, посмотреть...
– Только попробуй! Дверь, вишь, завалили и правильно сделали. А то обернется снова человеком и сбежит.
Любопытные опасливо ахали, в то время как у приваленной мешками двери распоряжался крепкий, серьезный мужчина в холщовом переднике:
– Соломой обложим вокруг... Стражу поставим, чтоб не вырвался. Дело серьезное, что нам твой товар! – прикрикнул он на хозяина сарайчика, пожилого робкого торговца, который ломал руки и чуть не плакал:
– Так на других же огонь перекинется, подумайте, люди! Это нельзя, это разорение!
Свен дернул Руала за рукав:
– Ох и решительный народ... Как думаете, подожгут–таки?
– Кого? – спросил Руал глухо.
Свен заморгал узкими зелеными глазами:
– Оборотня... Кого же еще?
Кто–то уже мостил солому вокруг сарая. «Волчище, волчище!" – стрекотала женщина, с которой все началось. Причитал хозяин обреченного товара. Шептались любопытные.
Руал повернулся и стал выбираться из толпы. Ему хотелось уйти – прочь, вон, куда глаза глядят, только бы не видеть и не слышать еще одной публичной расправы.
Люди галдели, шушукались, кто–то отважился глянуть в щелку и отскочил с криком: «Волк!". Руал ускорил шаг.
Из сарая вдруг донесся отчаянный вой – такой, от которого кровь стынет в жилах. Толпа отпрянула, кто–то сказал злорадно:
– Подпалят тебя, так повоешь!
Руал остановился. Нет, подумал он. Только не вмешиваться. С меня хватит.
Вой возобновился с новой силой, тоскливый, безнадежный, предсмертный. Толпа улюлюкала. Ильмарранен, не осознавая, что делает, двинулся назад, расталкивая и распихивая, спотыкаясь и наступая на ноги. Нет, не вмешиваться ни за что. Пусть делают, что хотят.
Охапки золотой соломы придавали сарайчику опрятный, праздничный вид. Люди бросали еще и еще. Вой стих.
Руал сделал последнее усилие и протиснулся вперед, оказавшись прямо перед человеком в холщовом переднике. Тот удивленно на него воззрился. Ильмарранен обернулся к толпе.
Мужчины, женщины, подростки, настороженные, перепуганные, раздраженные... Ничем не пронять. Ничему не поверят. Побьют, а сарай подожгут–таки. Светлое небо, зачем мне это все? Давно меня били?
– Поджигайте, дураки, – сказал Ильмарранен громко и снисходительно. – Давайте, сожгите свой товар, свои телеги, свои палатки. Думаете, оборотень вам простит? Да он явится к вам ночью, и утром вас найдут в постели остывшими, но с поджаренными пятками!
– Что ты несешь! – раздраженно спросил обладатель передника.
– Я несу?! – обернулся к нему Руал. – Да ты про оборотней что–нибудь знаешь? Ты знаешь, что такое разъяренный, убитый не по правилам оборотень? Ты хоть одно заклинание в жизни слышал?
Ильмарранен говорил убежденно, страстно, значительно. Толпа вокруг сомкнулась плотнее, загалдела громче, возбужденнее:
– Заклинание, говорит.
– На оборотня заклинание.
– А ведь верно...
– Да поджигай, не слушай...
Хозяин сарая подскочил к Руалу, схватил его за рукав:
– И я говорю, не надо жечь... И я то же говорю!
– Цел останется товар твой, – сказал Руал небрежно. – И вас, дураки, я спасу от кошмарной мести этой твари...
– Пошел вон, самозванец, – сказал человек в холщовом переднике, но как–то неубедительно, вяло сказал. Руал вскинул руки, призывая к вниманию:
– Сейчас. Я. На ваших глазах. Изгоню оборотня туда, откуда он пришел, в бездну! Оболочка его есть собака. Вы увидите своими глазами!
– Браво! – раздалось из толпы. К Руалу выскочил взъерошенный Свен:
– Слушайте его, люди! Он может! Он уже изгонял оборотня, он воскрешал мертвых, он говорил с ветром и травой! Слушайте чародея!
Что–то внутри Руала болезненно сжалось, но он не подал виду, снова воздел руки:
– Молчите! Замолчите на две минуты!
Стало относительно тихо. Руал повернулся лицом к сараю. Ему показалось, что он уже когда–то делал это. «Слушайте чародея»... Руала охватил страх перед неудачей. Он закусил губу, пытаясь не вспоминать лицо Барта, юноши с хутора. Герцог... Разбойники... Зачем он начинает все сначала, зачем он не может просто тихонько помалкивать, как все? Глупая, смертельно опасная игра.
За его спиной заволновалась толпа. Отступать было некуда.
– Изыди! – воскликнул он зычно.
Мгновенно восстановилась тишина. Руал набрал в грудь воздуха:
– Изгоняю тебя... В болото, в туман, в бездну бездонную, в бездну, слепящую тьмой... Не тронь человеческого тела, ни костей, ни крови, ни мяса, ни сердца, ни жил, ни печени... Заклинаю, изгоняю, в бездне замыкаю!
У него сорвался голос. Зато вдруг завыли окрестные, примолкшие до этого псы. Завыли на одной жуткой ноте и бросились наутек. В толпе случилась паника, кто–то торопился сбежать, расталкивая других. Что это, подумал Руал. Рядом возвысил голос Свен:
– Откройте вход! Оттащите мешки, живо!
И, так как охотников не нашлось, взялся за дело сам.
Ильмарранен безучастно смотрел, как он ворочает мешки, надрываясь, оттаскивает их от входа. Потом Руал оттолкнул ногой последний преграждающий путь мешок, открыл низкую скрипучую дверь и шагнул в темноту.
Из угла загнанно смотрели на него два несчастных, измученных глаза.
– Иди сюда, – прохрипел Руал. Нащупал в полумраке ухо, влажный нос, вздрагивающий загривок.
– Беги, – прошептал Ильмарранен. – Уходи отсюда. Сейчас...
Он потрепал пса по холке, потом решительно сжал в кулак шерсть на загривке и потащил к выходу, где пыльным лучом падал дневной свет в щель приоткрытой двери.
Толпа ахнула.
– Оболочка его есть – собака, – сказал Ильмарранен как мог громко и разжал пальцы.
Зверь присел на секунду, оглушительно гавкнул и рванулся вперед, прямо на отшатнувшихся людей. Завизжали женщины, залились лаем собаки – а огромный серый пес несся, спасая свою жизнь, и мгновенно скрылся из виду, сопровождаемый всеобщим страхом и собачьей сворой. К Ильмарранену подошел Свен, лучезарно улыбнулся, ни слова не говоря, покачал головой и пожал ему руку.
– Спасибо, я сыт, – бормотал Руал, отпихивая блюдо с телячьими отбивными. – Достаточно, хватит...
Он отяжелел и несколько осоловел от обильной, сытной, любовно приготовленной пищи. Угощали хозяин сарайчика и несколько поклонников, появившихся у Руала в результате подвига с оборотнем. Рядом за столом пристроился Свен – тот ел мало, зато без конца говорил:
– Поразительно! Я диву даюсь! За десять минут избавить людей от оборотня, который терроризировал всю округу! Дорогие мои, этот человек спас ваш товар и ваши жизни. И как легко, и вместе с тем как мужественно! Браво, дорогой Руал. Хозяин, дайте ему еще печенки.
Ильмарранен мотал головой, отказываясь; огромными глотками истреблял молодое вино и благодарно улыбался Свену.
Когда никто не слышал, тот приближал свои губы к Руаловому уху и шептал, давясь смехом:
– Браво, Руал! А когда вы сообразили, что это пес?
Или:
– Значит, рваное ухо? Комедия, настоящая комедия!
Руал неизменно пожимал плечами и изрекал снисходительно:
– Не смешите людей, Свен... Какой оборотень средь бела дня?
Тот хохотал беззвучно, заразительно, до слез.
Опускался душный вечер жаркого дня; утихал, разбредался базар. Тянулись вереницы телег домой, в поселок, гости же издалека устраивались у костров, готовясь тут, под возами, и ночевать. На уцелевший после визита оборотня сарайчик был навешен огромный замок, хозяин долго прощался с Руалом, благодарил, жал руку. На остывающем небе зажглись первые звезды.
– Куда вы теперь? – спросил Свен, когда вдвоем они брели пустеющей дорогой. – Где заночуете?
– А я не буду ночевать, – задумчиво отозвался Руал. – Я пойду... Ночью идти не жарко.
– Не сидится, – понимающе кивнул Свен. – Тянет вперед, неизвестно куда, лишь бы в дорогу, лишь бы идти, будто подошвы зудят... Ведь так?
– Да, – отвечал Руал, удивленный.
– Вот и меня, – сказал Свен.
Некоторое время они шли молча, миновали засыпающий поселок и вышли на широкую, вдаль ведущую дорогу. По всей степи гремели хоры цикад.
– Мы чем–то похожи, – нарушил молчание Свен. – Мы в чем–то сородичи, мы оба отличаемся от остальных двуногих... Может, вы и не заметили, Руал, что я не такой, как прочие. Но я–то сразу понял это про вас... Мы оба совершаем необъяснимые, на первый взгляд, поступки. Вы вот спасли собаку, а зачем?
Руал пожал плечами:
– Терпеть не могу казни... И палачей.
Они снова замолчали. Ночной ветер носил запахи сотен целебных трав. Над головами путников матовой дугой изгибался Млечный путь.
– А вы вот мне помогли, – сказал Руал. – А зачем?
Свен рассмеялся:
– Необъяснимо! Впрочем, мне было любопытно. Раньше я никого не спасал.
Из–за горизонта неспешно выползала красная, как горячий уголь, луна. Свен все больше воодушевлялся, посмеивался про себя, то и дело дружески хлопал Руала по плечу, напевал что–то без слов и мелодии. Задорно светились его зеленые глаза.
А луна поднималась, огромная, круглая, меняла цвет, наливаясь желтым. Неправильной формы пятна придавали ей сходство с равнодушным, застывшим лицом. Свен почти приплясывал:
– Ах, дорогой Руал! Что может быть лучше, чем идти вот так по ночной, пустынной степи, глазеть на луну, дружески болтать? А вы великолепный собеседник, вы умеете слушать... Нечасто встретишь аристократа духа, подобного вам... Однако пришло время расставаться. Навсегда. Прощайте, дорогой Руал.
Он остановился посреди дороги. Ильмарранен недоуменно огляделся – ни строенья, ни огонька. Свен смотрел на него, усмехаясь:
– Приятно было познакомиться, друг мой.
Он сладко зевнул, и в свете белеющей луны Руал увидел стремительно удлиняющиеся, хищные, нечеловеческие клыки.
Ильмарранен вскрикнул и замер, пригвожденный к дороге, не в силах издать больше ни звука. Свен ухмыльнулся – полыхали зеленым узкие глаза, клыки отражали лунный свет, как костяные лезвия. Выверенным сильным движением коммерсант оттолкнулся от земли, опрокидываясь назад; перевернувшись в воздухе, он упал на четыре лапы – огромные, страшные орудия убийства.
Они стояли друг против друга – беспомощный, ослабевший от ужаса человек и чудовище–оборотень, палач по призванию.
Верещали цикады.
Спустя минуту, показавшуюся Руалу вечностью, оборотень медленно растянул узкие черные губы, из–под которых торчали клыки, хлестнул себя по боку мускулистым хвостом и, неспешно повернувшись, нырнул в темноту.
Руал стоял на дороге, не в состоянии пошевелиться.
Зловещее приключение с девушкой Миреной ускорило наш отъезд из города Карата. Мы снова дышали дорожной пылью, снова ночевали в трактирах и приютах.
Положение мое становилось все более неудобным и несвободным – любые разговоры я должен был вести под наблюдением Ларта, под строгим запретом оказались самостоятельные прогулки и знакомства. Легиар стал нервозен, несдержан и то и дело срывал на мне раздражение. Однажды, налетев в темном гостиничном коридоре на тяжелую ветвистую вешалку, он в приступе бешенства вышвырнул ее в окно – а ведь назад ее пришлось тащить двум дюжим парням, и они, между прочим, едва с ней справились!
В более–менее крупных поселках мы останавливались на день, на два, и тогда хозяин запирал меня в тараканьем номере плохонькой гостиницы – именно запирал, лишая возможности самому выбраться или впустить какую–нибудь Мирену с пузырящимися прорицаниями на устах. Как будто я виноват был в сумасшествии Орвина, во всех этих дурацких шуточках и историях о «Третьей мифической»! Как бы то ни было, путешествие все более и более меня угнетало.
Наконец, мы прибыли в город Фалет, который был вполовину больше и значительнее Карата, но вполовину меньше мне понравился. Снова зеваки заглядывались на нашу карету, а слуги в гостинице толкали друг друга локтями и шептали: «Волшебник, маг!" Вся эта шумиха и суета угнетала меня, а вовсе не радовала.
Первый вечер в гостинице ознаменовался чрезвычайным и неприятным событием. В пламени камина обнаружился Бальтазарр Эст.
Конечно, не он сам, а только лицо его, желчное и злое, отражавшееся будто в невидимом зеркале. Я, с каминными щипцами в руках, охнул и отскочил, а хозяин опрокинул тяжелое кресло, на котором сидел.
– Это как же понимать, Легиар?! – без всяких предисловий прогнусил Эст из камина. – Вы отдаете себе отчет, что освобождение Маррана...
Не издав ни звука, Ларт выхватил у меня тяжелые щипцы и яростно ткнул ими в горящие поленья. Изображение Эста заколебалось и растаяло с негромким шипением.
Хозяин сделал вид, что ничего значительного не произошло, но всю ночь не давал мне спать, расхаживая по комнате.
Дальше все пошло, как прежде.
Запертый в номере, я, приученный к долгому вынужденному одиночеству, взялся раскладывать пасьянсы. Это занятие давно было моей единственной отрадой, за долгие тоскливые часы старенькие карты поистрепались так, что трудно было отличить даму от короля. Я перекладывал их так и сяк и думал, за что мне такая судьба, и чего хочет мой хозяин, и не сбежать ли вообще, когда повернулся ключ в дверной скважине и на пороге встал Ларт, да какой! Уже очень давно он не был так воодушевлен.
– Ну наконец–то что–то стоящее! – воскликнул он почти весело. – Собирайся–ка, господин волшебник, у нас сегодня важнейший визит! – и одним движением он смел мои карты, а пасьянс между тем подходил к концу, и удачно раскладывался, а это бывает так редко!
Исполненный тоскливого предчувствия очередной авантюры, я почистил черный с серебром костюм – парча уже истерлась, кое–где торчали неопрятные нитки – сапоги и потускневшую шпагу в ножнах. Я одевался через силу, а Ларт расхаживал по комнате, щелкал пальцами и говорил без умолку (это он–то)!
– Она купчиха и владелица нескольких мануфактур, местная знать за ней бегает, испрашивая подачки, мэр задолжал ей на годы вперед, половина товаров на рынке – ее... Но самое интересное – она, эта золотая груда, слывет колдуньей, ни больше, ни меньше! Какой–то у нее черный кот, составляющий снадобья, и какая–то книга...
Он водрузился на стол, опрокинув тощим задом пустой подсвечник. Я мрачно внимал ему, натягивая сапоги.
– Книга! – повторил Ларт вожделенно. – По некоторым признакам можно судить, что это – ты только вдумайся – одна из ранних копий Завещания Первого Прорицателя!
Небо, опять!
– Вы говорили, что его на самом деле не было, – напомнил я.
Он вскочил:
– Это предстоит выяснить... Подлинность книги – раз, – он загибал длинные пальцы, – тексты о явлении Третьей силы – два, и это главное... Твое дело – очаровывать старушку, восхищаться ее волшебным даром и выдурить книгу хоть на полчаса... Она ею дорожит, прячет и не продает ни за какие деньги. Но тебе, как собрату по чародейству, покажет. Я на этот раз буду чем–то вроде твоего ученика, допущенного к сокровенным тайнам, ясно?
Он посмеивался и потирал руки, а я нахлобучивал шляпу перед зеркалом, корча рожи, когда он отворачивался.
Впрочем, купчиха была не так уж стара. Она и недурна была, пожалуй. На ее холеном белом лице без труда читались привычка и вкус к неограниченной власти, а зал, где нас удостоили аудиенции, обставлен был под «пещеру колдуньи» – связки сушеных трав на стенах, чучело гигантской жабы под потолком, змеи в птичьих клетках и клубы дыма из камина – вероятно, там курились какие–то благовония.
Хозяйка восседала в резном кресле с высокой спинкой, облаченная в некое подобие шелкового плаща. Я приложился к крепкой, источавшей запах духов руке и получил в ответ благосклонный кивок головы, покрытой капюшоном. Далее мне был предложен обитый бархатом табурет, и завязалась церемонная беседа.
Мне пришлось выслушать длинные рассуждения о свойствах эфира, метаморфозах трав, возникновении ничего из ничего и перехода в чего–то, наваждениях и снах, о значении числа пятнадцать с половиной и технологии приготовления чучел из ежей. Время от времени она спрашивала моего мнения по особо важным вопросам, и тогда Ларт, стоящий за моей спиной, больно щипал меня за лопатку, а я ерзал на табурете и восхищенно повторял зазубренную перед этим фразу:
– Ваши знания, миледи, несомненно достойны чести вызывать удивление своей незаурядной глубиной и свойствами, труднодосягаемыми даже для убеленных сединами патриархов магического искусства.
Купчиха довольно улыбалась и с еще большим воодушевлением продолжала свои выкладки.
В разгар этого разговора в дверь постучали, вошел щуплый пожилой человек – управляющий, как я понял – и, извинившись, зашептал на ухо купчихе нечто, заставившее ее лицо налиться лиловой краской:
– Болван! – рявкнула она в точности, как это делают базарные торговки, – неужто не ясно, что по пятьдесят? А если эти недоумки требуют скидки, то пусть идут в болото!
Управляющий зашептал быстрее и убедительнее, и тогда магическая дама, раздувшись, как шар, ткнула ему прямо под нос ловко скрученную фигу:
– А вот им! Так и передай!
Управляющий, кланяясь, удалился, а купчиха–колдунья мило мне улыбнулась, пробормотав в извинение:
– Ах, мой господин, дела, все дела...
И чопорная беседа продолжалась, как ни в чем ни бывало.
Ларт начал проявлять нетерпение – тыкать мне в спину костяшками пальцев и шипеть едва слышно:
– Книга! Книга!
Я дождался момента, когда купчихе понадобилось набрать воздуха для последующей тирады, и быстро вставил в образовавшуюся паузу:
– О миледи, не только ваши знания, но и некоторые принадлежащие вам ценные вещи известны далеко за пределами...
Она самодовольно улыбнулась:
– Очевидно, действительно пришло время показать вам кое–что...
И, вытянув шею, трижды прокричала мелодично:
– Кошмар! Кошмар! Кошмар!
Я не успел сообразить, что же так ее ужаснуло, но в эту минуту дверь отворилась, и мне показалось с первого взгляда, что никто не вошел – но только с первого взгляда, потому что вошедший был невыносимых размеров черный котище с золотой цепочкой на шее.
– Кошмар, друг мой, подойдите, познакомьтесь с нашим гостем, магом Дамиром! – елейным голосом сказала купчиха коту.
Кот покосился на меня сытым желтым глазом. Ларт так щипнул мою спину, что я подскочил:
– Э–э–э... мне очень приятно, собственно, я имел в виду...
– Кошмару известны сокровенные тайны бытия, – не слушая меня, продолжала купчиха, – он обладает даром заглядывать в будущее...
Кот потерся о мои колени, потом о ноги Ларта. Я слышал, как Ларт скрипнул зубами, и поспешно перебил:
– Однако, миледи, хоть слава вашего волшебного кота и гремит за пределами...
Ларт приглушенно взвыл. Я оглянулся в испуге и увидел, что Кошмар висит у него на плече, вцепившись всеми восемнадцатью когтями в его камзол. Легиар тряхнул рукой – кот тяжело спрыгнул на пол и посмотрел на Ларта с холодным презрением.
Купчиха окаменела лицом:
– Ваш слуга недостаточно вышколен, – сказала она ледяным тоном. – Его счастье, что Кошмар мудр и кроток...
Подтверждая свою мудрость и кротость, кот задрал заднюю лапу и принялся выкусывать под хвостом.
– Этот лакей недавно у меня на службе, – сказал я, чтобы загладить неловкость. Купчиха тем временем поманила Ларта пальцем:
– Иди–ка сюда, мошенник...
Легиару ничего не оставалось делать – он подошел. Купчиха долго его разглядывала, потом спросила меня с некоторым упреком:
– Неужели вы не могли найти лакея получше? У этого неприятная рожа, к тому же он наверняка таскает у вас мелочь.
Ларт стоял ко мне спиной, и я, к сожалению, не видел выражения его лица.
Тем временем дама закончила изучение Ларта и, явно недовольная им, махнула рукой, указывая куда–то вглубь комнаты:
– Чем стоять столбом, подай–ка плед... Вон он, на кресле...
Легиар покосился на меня и отправился за пледом. Я никогда не видел Ларта, подающего и прислуживающего, и это зрелище неожиданно мне понравилось.
– Безделье развращает слуг, – сказала купчиха наставительно. Кошмар взобрался к ней на колени и оглушительно заурчал.
Ларт негнущейся рукой протянул купчихе плед, но она сдвинула брови и не притронулась к нему:
– Кто так подает, болван? Что ты ходишь вразвалочку, как на бульваре? Отнеси назад и потом подай снова, как положено!
Зависла пауза. Я, замерев, ждал, как поступит Легиар. Тот постоял секунду, потом повернулся и потащился на исходную позицию.
Вот тут–то я и ощутил сладостное чувство мести. Мне вспомнились все мои злоключения, званый ужин в ратуше, девушка Мирена и разлетевшийся по полу пасьянс. Я почувствовал непереносимое желание хоть секундочку побыть господином Ларта–слуги. Хоть одну секунду!
Легиар тем временем прошелся по кругу и раздраженно ткнул плед прямо под нос купчихе. Та сдвинула брови еще недовольнее:
– Кто тебя учил, негодяй? Что ты суешь мне его, вместо того чтобы подать с поклоном? Еще раз!
Ларт взглянул на меня – но я предусмотрительно отвернулся, будто происходящее меня вовсе не касалось. Ларт пустился в свой путь сначала, а я вздохнул и сказал – клянусь, какой–то пес меня дернул за язык! – сказал небрежно:
– Благодарю, миледи, что вы любезно помогаете мне вышколить слугу.
Ларт издал странный скрипящий звук – вероятно, зубами. Купчиха милостиво мне кивнула, а Легиар вдруг изящно присел и с глубоким поклоном протянул ей этот окаянный плед.
– Это другое дело, – удовлетворенно заметила купчиха.
И тут я испугался. Небо, зная Лартову гордость и злопамятность, можно ожидать теперь, что он никогда, никогда, никогда не простит мне этой минутной слабости, этого желания его унизить!
Тем временем Ларт смиренно занял свое место у меня за спиной. Его смирение казалось мне зловещим, я предпочел бы, чтобы он прощипнул меня до кости.
Необходимо было срочно себя реабилитировать. Следующие пять неприятных секунд я соображал, как.
– Книга! – наконец воскликнул я, подпрыгнув. – То есть я хотел сказать, что великой честью для меня было бы созерцание драгоценной книги, жемчужины вашей магической библиотеки, чья слава идет далеко за...
Купчиха таинственно улыбнулась, почесывая Кошмара за ухом:
– О, все хотят ее видеть... Все о ней знают, все благоговеют пред ней, но видеть ее – о, это не всем доступно...
– Продолжая странствия, – сказал я быстро, – я мог бы нести славу о ней так далеко, как позволили бы крепкие колеса моей кареты.
Купчиха сощурилась, пощелкала языком, испытующе на меня взглянула и позвонила в колокольчик. Вошла горничная.
– Позови Руви, – распорядилась купчиха.
Через минуту явился Руви – смазливый тип в дорогой ливрее.
– Позови Куни, – сказала ему хозяйка.
Еще через минуту пришел и Куни – седой старичок в черном балахоне.
– Принеси ЕЕ, – велела шепотом купчиха.
Старичок поклонился, сложив руки на груди, и вышел, пятясь. Мы ждали, затаив дыхание; наконец, Куни вернулся, с превеликой торжественностью неся перед собой нечто, завернутое в черный бархат. Сверток водружен был на стол, купчиха проводила старика взглядом, а затем приказала Ларту:
– Ты, голубчик, отойди и стань вон там, под стенкой. Нечего тебе смотреть сюда, ни к чему...
Я взвился:
– Видите ли, миледи, я сейчас учу его некоторым простым вещам, и ему было бы полезно глянуть... Так, одним глазом.
Купчиха скептически поджала губы. Ларт шагнул вперед, не сводя глаз со свертка. Исполненная значительности, дама развернула бархатку. Под ее руками тускло блеснула золотая надпись на переплете.
– Обратите внимание! – похвалилась купчиха. – Это настоящее золото!
– Можно взглянуть? – спросил я, волнуясь.
Книга пахла плесенью, некоторые страницы слиплись, некоторые истлели. Я листал ее дрожащими руками, а Ларт тяжело дышал у меня над ухом:
– Дальше... Дальше... Вернись назад...
Текст был написан рунами и мне непонятен, кое–где встречались картинки – ох и жуткие картинки, надо сказать! Странные твари, разрезанные пополам и нарисованные как бы изнутри... Потом чертежи, изломанные линии, и снова знаки, значки, рисунки...
– Дальше... – дышал на ухо Ларт.
Но тут купчиха соскучилась и потянула книгу к себе:
– Обратите внимание, господин Дамир, здесь есть одно забавное место...
Она оттолкнула мои руки, послюнила пальцы и принялась листать в обратном порядке:
– Здесь... Вот... Смотрите!
Страница, на которую она указывала, была написана не рунами, а обыкновенными крупными буквами, даже немножко школьными. Водя пальцами, купчиха принялась прилежно вычитывать по слогам:
– ...И тог–да она вой–дет, и нас–танет вре–мя... Тут не понятно, чего... В откры–тую дверь вой–дет... Тут непонятно, кто–то войдет... И при–рав... пре... а, Привратник!
Она обрадовалась, разобрав трудное слово.
– И при–вратник откро–ет... И вода за–густе–ет, как... чер–ная кровь... И что–то там изойдет слезами... Дос–той–ны завис–ти полень–я в оча–ге... С неба содрали... Что–то содрали. И она во–ца–рится, и при–вратник будет ей слу–гой и на–мест–ником...
Ларт слушал, подавшись вперед, я сглатывал и облизывал губы. Купчиха упивалась производимым впечатлением:
– Живу–щие... Пут–ник на зеле–ной рав–нине обре... а, обречен! Но маги – рыдай–те, вопия... вопияйте, кажется. Ваш жре–бий ужас–нее, чем... Не разобрать. Заки–пит над голо–вой... Не разобрать. И втянет во чре–во сво–е...
– Огонь, загляни мне в глаза... – сказал я неожиданно для себя.
Они оба посмотрели на меня – купчиха и Ларт. После паузы купчиха сказала:
– Вот–вот... Что–то похожее... Забавно, правда?
В этот момент Ларт стремительно выхватил у нее книгу и впился в нее глазами. Ему на руку было то, что купчиха обалдела от такой наглости и временно лишилась дара речи. Легиар читал, уткнувшись в покрытые разводами страницы, а купчиха молча выдирала у него свое сокровище, походя уронив на пол Кошмара. Ларт был сильнее – преимущество в этом поединке было явно на его стороне.
Купчиха неузнаваемо преобразилась в этой борьбе – чопорная колдунья исчезла, а на место ее явилась разъяренная базарная баба:
– Отдай, мерзавец! – завопила она, обретя, наконец, утерянный дар речи. – Хамло, тараканья пожива, лакейская морда! Эй! Эй!
Она потянулась за колокольчиком, но Ларт уже оставил книгу и, как ни в чем не бывало, встал у меня за спиной.
Купчиха подбоченилась, похожая на распухшую дождем грозовую тучу, и голосом, не обещавшим ничего хорошего, процедила:
– Или высечь негодяя тут же, при мне, или... – она зашипела, как котел пара, и шипение это сулило неслыханные беды.
– Я высеку! – воскликнул я со слезами в голосе. – Клянусь небом, высеку! Как только прибудем в мой родовой замок...
Дама никак не могла успокоиться, и тут мне пришла в голову неожиданная мысль:
– А хотите, я его вообще... повешу? – спросил я с воодушевлением.
Наверно, Ларт как–то особенно отреагировал на это блестящее предложение, потому что купчиха быстро взглянула на него и вдруг смягчилась:
– Ничего, – сказала она примирительно, – порки, пожалуй, достаточно.
Ларт, очевидно, вздохнул с облегчением.
Купчиха успокоилась и, обретя душевное равновесие, снова взялась за книгу:
– Обратите внимание, здесь особенно красивый шрифт... И красные чернила!
И она принялась старательно, как ученица, складывать буквы в трудно произносимые сочетания.
Ларт вдруг больно впился мне в плечо. Потом кинулся вперед и положил руку на текст. Купчиха выпучила глаза.
– ЭТО нельзя читать вслух, – сказал Ларт вкрадчиво. – ЭТО вам вообще нельзя читать!
– Высеку! – закричал я, предупреждая купчихину реакцию. – Высеку, высеку, высеку, высеку!
– ЭТО опасно, – продолжал Легиар, повысив голос. – Если дорожите жизнью, откажитесь от этой книги!
Он захлопнул книгу и зажал ее под мышкой, отступая понемногу к двери и повторяя монотонно:
– Откажитесь... Откажитесь...
– Засеку до смерти! – орал я.
Купчиха тем временем впала в некий транс – слова Ларта действовали на нее завораживающе. Взгляд ее остановился и затуманился.
– Откажитесь... – напевал Ларт, потом чуть повернул голову и бросил мне сквозь зубы:
– Да заткнись же! – и снова: – Откажитесь... Откажитесь...
– Отказываюсь... – пробормотала купчиха, и тут случилось нечто необъяснимое.
Ларт вскрикнул, как от боли, и выронил книгу. Зашипели, извиваясь, змеи в птичьих клетках, закачалось чучело гигантской жабы под потолком. Захлопала соловыми глазами купчиха, а хозяин опрометью кинулся ко мне и цепко схватил за локоть:
– Немедленно уходим!
Книга дымилась!
Язычки пламени вырывались из–под желтых страниц, и страницы по одной сворачивались трубочками, поднимался к потолку дурно пахнущий желтый дым. Завыл и кинулся прочь Кошмар. Хриплым басом взревела купчиха.
– Прочь! – крикнул Ларт и волоком потащил меня к двери.
Он увлекал меня вниз, по парадной лестнице, мимо заметавшихся лакеев, мимо испуганной горничной и мальчика на побегушках, всем телом врезался в парадную дверь и, распахнув ее, вывалился на улицу, таща меня за собой. За нашими спинами бледно полыхнуло, и в доме купчихи занялся пожар.
Затерявшись в толпе зевак, мы видели, как сиганул из форточки Кошмар, как переругивались растеряно Руви и Куни, как бегали с ведрами лакеи и всплескивала руками горничная.
– Знамение... – бормотал Легиар. – Она не далась мне в руки... Какая книга... Знамение!
Похоже, он временно обо мне забыл – и слава небу.
Село было небольшое, зажиточное, опрятное, с невысокими плетнями вместо заборов. На длинных жердях сушились разнообразные глиняные горшки, расписанные цветами и пчелами. Гордостью местных жителей были ульи и еще старинный промысел – особенная роспись по глине в темно–медовых тонах, изображающая непременно цветы и непременно пчел.
Одинокая вдова, приютившая Ильмарранена на ночь, сама походила на пчелу – коричнево–золотая, полная, хлопотливая, она изо всех сил старалась угодить своему случайному гостю. Руал ночевал на сеновале, где ему постелена была чистая постель. Сквозь крышу смотрели звезды – Ильмарранен поглаживал золотую ящерицу, притаившуюся у него на груди.
Утром вдова встала ни свет ни заря, напекла пирожков, усадила Руала за стол. Она щедро угощала его парным молоком и медом из собственных ульев, чтобы потом, усевшись напротив и опершись на локти, искать его взгляда темными матовыми глазами.
– Не спешил бы, – сказала она, когда Руал уже стоял в дверях.
Он улыбнулся виновато:
– Не могу... Должен идти.
Вдова горестно покачала головой и проводила его до ворот. Так он и запомнил ее – печальная, одинокая пчела, глядящая ему вслед, прикрываясь ладонью от солнца.
Далеко–далеко отсюда другая женщина тоже неотрывно смотрела на дорогу. Так же светило солнце, ветер так же поднимал столбы пыли, но дорога была пуста, и ожидание было тщетно. Никак не унимался ребенок; баюкая его, женщина шептала необычные, с трудом различимые слова, а успокоив ненадолго, снова наклонялась к окну и снова смотрела.
Дорога была пуста, а ожидание было тщетно.
Руал брел сельской улицей. Играли, отражая солнце крутыми боками, расписанные цветами и пчелами глиняные горшки на плетнях. Выскочили откуда ни возьмись две голенастых девчонки, поздоровались с прохожим, потом засмущались и брызнули прочь. Там и здесь в огородах маячили согнутые спины; где–то чинили крышу, и полуголые рабочие картинно восседали на ней верхом, мерно взмахивая молотками. Мрачно покосилась встречная старуха, удивленно вытаращился на чужака чумазый малыш, копошащийся на куче песка. Выглянула из подворотни рыжая собака, забрехала без особого рвения, потом чихнула и скрылась. Руал улыбнулся.
Он миновал околицу, двинулся через луга, где высились копны сена, через поля, где горбились жнецы, берегом тихой речки, где ребятишки таскали карасей из ленивой, неподвижной, прозрачной до дна воды. В полдень он пообедал в компании маленьких рыболовов, угощая их пирожками, любовно приготовленными вдовой. В ответ получал свежий сыр, душистый хлеб и цветочный мед. Он жевал травинку и щурился на масляные блики, игравшие на ровной поверхности затонов, смотрел, как неподвижно зависали над водой тяжелые стрекозы, как сновали водомерки, как вертелись и ложились на бок пестрые поплавки. Он просидел бы на берегу до вечера, если б не ждала его, понукая, подстегивая, пыльная лента дороги.
После полудня погода испортилась. Быстро сгустились нехорошие, свинцового оттенка тучи и наступило затишье – зловещее, многообещающее. Руал ускорил шаг – впереди виднелись первые дома незнакомого поселка. В этот момент затишье оборвалось, как обрывается натянутая струна.
Рванул ветер, заметались придорожные деревья, силясь убежать и спрятаться, судорога прошла по золотому полю неубранной пшеницы, и поле это вступило в черную, непроглядную тень. Небо предстало вдруг в красивой сетке молнии, и в ту же секунду победно ударил гром. Руал пригнулся и побежал, но крупный ледяной дождь преследовал бегущего, молотил по спине, бесчинствовал и издевался, пока Ильмарранен, задыхаясь, не добежал до накрытого сверху рогожей стога сена и не врылся, как крот, в его душистые недра.
Молнии хлестали одна за другой, дождь свешивался с темного неба неровными, медленно шевелящимися космами. Внутри стога было сухо, через неправильной формы дыру Руалу был виден кусок дороги и край пшеничного поля, из золотого сделавшегося серым.
Небо потемнело еще больше, сумерки сгустились, будто средь бела дня вдруг навалился вечер. Новая туча, явившаяся из–за реки, помедлила и разразилась жесточайшим градом.
Притихший Руал наблюдал со страхом, как пляшут ледяные шарики на размокшей, размытой дороге, как содрогается пшеница, как с треском лопаются придорожные лопухи. Потом туче наскучила игра, она выдохлась, отступила, град сменился дождем и сразу – дождичком, который вскоре утих совсем. Как ни в чем не бывало, явилось солнце, чтобы осветить печальные следствия беззакония, учиненного градом.
Руал выбрался из своего убежища – под ногами у него хрустнули тающие под солнцем льдинки. Все вокруг имело жалкий, растерзанный вид.
Ступая, как по битому стеклу, он пошел в сторону пшеничного поля. Пролетела прямо у него над головой невесть откуда взявшаяся крупная ворона, угнездилась на поникшей ольхе, каркнула хрипло.
Пшеничные колоски были измяты, изломаны, искалечены. Все зерно высыпалось на землю.
– Они наслали на нас град! Они колдуны и чернокнижники! Спросите, почему их поля уцелели, а наши все погублены!
– Спросите... – хором загудела толпа.
– Почему туча обошла их угодья стороной? Почему мы должны теперь умирать с голоду?
– Колдуны! Колдуны! – кричали обозленные, почерневшие от ненависти люди.
Площадь посреди поселка была окружена линялыми, покосившимися заборами, под которыми роскошествовала зеленая, в рост человека, крапива. Оратор стоял на огромной бочке посреди площади, затянутый ремнем поверх круглого живота, сам похожий на бочку с одним обручем. Односельчане его, понесшие в один день колоссальные убытки, толпились вокруг, наступая друг другу на ноги и горланя:
– Колдуны! Пчелятники – колдуны!
Человек на бочке вскинул руку:
– Разве мы не знали этого раньше? Разве пчелятники не катались в масле тогда, когда мы маялись в нищете? Разве не умер сынишка угольщика, искусанный их пчелами насмерть?
– Правильно! – тонко выкрикнул женский голос. – Свекровь купила у них расписной горшок, поела из него и отравилась!
– А не надо было покупать, – откликнулась другая женщина, – все знают, что ихние горшки отравленные!
– Колдуны! – завопили обезумевшие люди.
Руал стоял в толпе, беспомощно оглядывался, не понимая, что происходит. Топотали расхлябанные башмаки, из длинных, обрамленных грязной бахромой рукавов выглядывали видавшие виды кулачища. Похоже, жители этого большого, бедного, обделенного счастьем поселка давно копили злобу на благополучных соседей. Наделавшая несчастий буря была последним звеном в длинной череде претензий, свар и хранимых обид.
Возмущение нарастало:
– У меня тетка ослепла от их меда! – доказывал молодой долговязый парень, вертясь как волчок.
Руал не выдержал:
– Да перестань врать! Я сегодня ел их мед и прекрасно вижу твою противную физиономию!
К нему обернулись:
– Ты что, из пчелятников?
Занеслись в воздухе тяжелые кулаки.
– Да я путник, – примирительно буркнул Руал, отступая. Его оставили в покое.
Подпоясанный ремнем слез с бочки, и на нее забралась заплаканная женщина в когда–то нарядном, а теперь изодранном нервными руками передничке:
– Дети у меня... Дети... – и разрыдалась вдруг так горько, что, не в силах продолжать, тут же и спустилась снова. У Руала болезненно сжалось сердце.
Плачущую женщину сменила молодка в многоярусных бусах:
– Слушайте, соседи! У меня в огороде листика целого не осталось! Что же это, а? – А ихнюю земельку и не тронуло, только дождичком подмочило! Так что нам, ждать, пока эти колдовские морды пожар на нас нашлют или чуму? Да бить их надо!
– Бить! Бить! – завопила осененная счастливой мыслью толпа.
– Бить, – продолжала женщина, – и хлеб ихний себе забрать, чтобы по справедливости было! А то гляди ж ты – только дождичком подмочило!
Руал озирался, вглядываясь в лица. Все были вдохновлены, все орали, всем было за что мстить. Руал вспомнил приютившую его вдову, голенастых девчонок и мальчишек–рыболовов.
На бочку тем временем вылез здоровенный хмурый человек, которого приветствовали криками:
– Скажи, кузнец! А ну, скажи!
Кузнец обвел всех тяжелым взглядом из–под щетками торчащих бровей.
– А что... скажи... – проговорил он неожиданно высоким голосом. – Я там своих парней послал горн раздувать... До ночи накуем пик железных, сколько успеем. На чернокнижника с голыми руками не попрешь... А вы несите в кузню косы поломанные, мечи будут... Мы не ягнятки, вот что! Измываться не дадим!
Толпа загудела:
– Правильно! Хватит терпеть!
– Не достанет пик – с топорами пойдем!
– Бить пчелятников, бить!
Ильмарранена сильно толкнули в спину: кто–то пробирался вперед, кто–то отходил, и образовавшийся водоворот вынес Руала так близко в бочке, что тяжелые кузнецовы ботинки оказались у него прямо перед лицом.
– Бить колдунов, – подытожил кузнец, – завтра, как рассветет, соберемся у кузни, разберем оружие и вдарим! Хватит языками плескать, языком чернокнижника не проймешь... Утром пики будут и мечи!
Толпа закивала, соседи хлопали друг друга по плечам, благословляя на бой. Бочка опустела, Руал видел вблизи ее истоптанное днище, темные доски и ржавые обручи. При желании он мог дотронуться до нее рукой.
– У меня зять оттуда... – тихо сказали у него за спиной. – Никакие они не колдуны. У них тоже дети...
Другой голос перебил:
– А что мне до чужих детей? Лишь бы своих пять душ прокормить...
– Бить! Бить! – кричали отовсюду.
Руал смотрел в землю. Расправа, подумал он, одна большая расправа всех над всеми. Я расправился, надо мной расправились...
Вспомнились крутые бока глиняных горшков, расписанных цветами и пчелами. Ровные ряды ульев...
Он опомнился, уже стоя на бочке. К нему разом повернулось две сотни голов, настороженно нахмурились брови, презрительно оттопырились губы.
– Опомнитесь, – сказал Руал, – какие они колдуны. Я странник, я был там и видел. Они не виноваты, вы же сами знаете!
– Вон! – крикнул кто–то один, и сразу его крик подхватил десяток голосов:
– Вон! Пошел вон, приблуда!
– Остановитесь! – крикнул Руал. Его схватили за ноги сразу несколько человек. Бочка пошатнулась.
– Оста... – кричал Руал, уже видя, как в дом вдовы врываются громилы с железными пиками и белыми от ненависти глазами. Как разлетаются ульи, падают в пыль расписные черепки...
– Люди! – закричал Ильмарранен, осененный внезапной мыслью. – Бойтесь знамения! Я гадальщик и ясновидец, бойтесь знамения!
Его уже стащили с бочки за ноги, опрокинули на землю.
– Я вижу! – кричал он что есть силы. – Я гадальщик и ясновидец! Бойтесь знамения, ибо оно знаменует смерть!
Его дважды ударили ногами, связали чьим–то поясом и заперли в сарае – «чтобы не донес пчелятникам».
Весь вечер в кузне, стоявшей в стороне от поселка, кипела работа. Весь вечер Руал Ильмарранен пытался освободиться.
Сгустилась темнота, притомившиеся вояки собрались в трактире, и Руалу из его сарая была слышна их пьяная похвальба.
Ночь была темная, безлунная, по небу бешено неслись стаи туч, то обнажая, то прикрывая редкие холодные звезды. Крики в трактире утихли прежде, чем Руал ухитрился–таки стянуть с запястий чужой, цепкий пояс. На его счастье, дверь сарая неплотно прилегала к проему, а петля, на которую снаружи был наброшен железный крючок, шаталась, как гнилой зуб. Изрядно ободрав руки, Ильмарранен выдернул ее и покинул узилище.
Из трактира доносился мощный, многоголосый храп. Ни огонька, ни свечки не мерцало в тусклых окнах осевших в землю домов. Руалу предстояло найти кузню.
Он видел ее, входя в поселок, он знал, что она стоит на отшибе, но несколько раз отчаялся, блуждая впотьмах чужими улицами. В последний момент судьба сжалилась над ним, покосившиеся дома расступились, и взойдя на небольшой пригорок, он увидел впереди, во впадине, темное строение. У подножья пригорка была свалка, на куче хлама белел лошадиный череп и выгибались дугой обнаженные ребра. Руал вздрогнул.
Кузню специально построили в отдалении, чтобы звон и лязг не тревожил соседей. Сейчас это было как нельзя кстати.
У кузни было пусто – воинствующие сельчане, кузнец и подмастерья спали сейчас тяжелым пьяным сном и видели во сне победу. На всякий случай Руал прислушался, постучал тихонько, потом вошел внутрь. Наощупь, пачкая руки пылью и паутиной, нашел лампу и огниво. Затеплившийся огонек осветил гору оружия, сложенного у стены.
В странствиях Ильмарранену не раз приходилось помогать кузнецам. Он знал, как раздуть горн. Ему приходилось спешить.
Неслись тучи по черному небу. В рваные дыры между ними равнодушно смотрели звезды. Пот заливал лицо Ильмарранена.
Спал поселок. Спали некрасивые, издерганные нищетой и придирками мужей женщины. Спали бледные, вечно испуганные дети. Храпели их отцы, встречающие утро битвы в трактире...
Когда первые признаки приближающегося восхода пробились сквозь тучи, Руал уже снова лежал в своем сарае, успокаивая дыхание после отчаянного бега. Оставалось надеяться, что никто его не видел.
Он снова намотал чужой пояс себе на запястья. Железный крюк, запирающий дверь, был на месте, в расхлябанной петле. Руал лежал, кусая губы, прислушивался, напряженно ждал.
Он слышал, как проснулись пьяницы, как, несколько поостывшие за ночь, они подбадривали друг друга ругательствами в адрес «пчелятников», как ворчали собравшиеся женщины, как все отправились в кузню, за оружием. Некоторое время после этого он ничего не слышал, потом раздались быстрые шаги и дыхание запыхавшихся людей. Отлетел крючок, распахнулась дверь.
– Эй, ты, провидец... А ну иди–ка, люди на тебя посмотреть хотят...
На пороге стояли двое – один, по–видимому, подмастерье кузнеца, другой – долговязый парень, которого Руал видел накануне в толпе. Оба казались растерянными и напуганными.
– А что? – спросил Ильмарранен, потягиваясь, будто со сна.
Его подняли за плечи, развязали руки:
– Что это ты молол вчера про знамение, а?
Руал перевел взгляд с одного на другого, нахмурился:
– Что? Случилось?!
Долговязый мотнул головой в сторону кузни:
– Иди, посмотри...
Люди кольцом стояли вокруг кузни, не решаясь подойти ближе. Говорили шепотом, вздрагивали, оглядывались.
– Расступитесь! – крикнул Руал. От него испуганно шарахнулись.
Он сделал несколько неуверенных шагов и остановился.
Со двора кузни выезжала кузнецова телега, маленькая, поломанная, о трех колесах. Выезжала, да не могла выехать, потому что в нее был впряжен белый лошадиный скелет. Выгибались дугой, вонзались в землю голые ребра, пустыми глазницами пялился тяжелый череп. Жутко торчали оглобли, болтались на ветру вожжи, заброшенные на передок. В рассохшееся дно телеги воткнуты были мечи и пики – покореженные, погнутые, изувеченные, они торчали густой, уродливой порослью.
Руал, как стоял, рухнул наземь и протянул руки к небу:
– Знамение... О, ужасное знамение! – бормотал он в неподдельном отчаянии.
Толпой все больше овладевал страх. Запричитали женщины, нервно закричали на них мужчины. К Руалу подошел бледный кузнец, поднял его за шиворот, грозно нахмурился, но голос выдал его смятение:
– Ну, ты... Накаркал... Что это, а?
Руал обвел взглядом испуганные лица. Ни следа не осталось от прежней отваги и решимости, только ненависть и страх. Ильмарранен горько покачал головой, обошел страшную упряжку, прочертил линию по направлению ее движения, прошептал потрясенно «На запад!" и схватился за голову:
– Люди, это знамение... Вы прогневили небо, отсюда град... Вы не вразумились, и вот новое, грозное предупреждение... Это знак смерти! Это худшее из возможных знамений... Вы должны оставить неправедные, жестокие планы, вы должны помириться с соседями. Смиритесь, подумайте о творимых вами несправедливостях, откажитесь от ненависти, иначе мор, голод и безумие овладеют вашим поселком!
Они переглядывались, пожимали плечами, перешептывались, огрызались друг на друга, косились на Руала, плевались, бранились, тяжело раздумывали, заламывали руки, разглядывали пустое небо, и, наконец, бочком, бочком стали расходиться. Разошлись все, потупившись, воротя глаза, бормоча себе под нос. Пригорок опустел, только переминался с ноги на ногу кузнец да тряслись в сторонке подмастерья.
– Что... теперь? – спросил кузнец с суеверным ужасом, показывая на телегу с оружием.
– В огонь, – твердо сказал Руал. – И сохрани тебя, кузнец, хоть раз в жизни выковать еще что–нибудь подобное!
Тот хмурился, сглатывал слюну, ходуном ходила жилистая шея.
Скрипели кости на ветру, будто пытаясь сдвинуть телегу с места.
Он уходил победителем. Его не венчали венками и не бросали ему цветов. Ему даже не дали корки на дорогу, но он уходил победителем. Никогда не узнает об этом дне вдова из поселка с рядами ульев, забудут путника мальчишки–рыбаки, в неведении вырастут голенастые девчонки. Пускай. Он уходит победителем.
Пылал высокий костер у кузни. Захлопнулись двери и ставни, из каждой щели за ним наблюдали настороженные, недобрые глаза. Он уходил. И только выйдя за околицу, в поле, он закинул голову и рассмеялся победным смехом.
Высыхала под солнцем трава. Он чувствовал себя как никогда легко и уверенно, и почти не удивился, когда его явственно позвали: «Марран!»
Он оглянулся, и конечно, никого не увидел. Тянулись поля, маячили рощицы, колыхались несжатые колосья. И кто–то засмеялся тихо, вкрадчиво, где–то там, в нем, внутри, кто–то другой, посторонний, засмеялся и сказал: «Ловко, ловко, Марран!»
Позолоченная карета громыхала на ухабах, резво бежала шестерка вороных, стойко переносящая все тяготы пути. Как заговоренные, сказал бы я, если б не знал, что кони действительно заговорены Лартом от случайностей и болезней. Да и карета – сколько уже проскакали по колдобинам ее тяжелые колеса, а что ей сделается!
Я, однако, ни заговоренным, ни железным не был. Путешествие вытягивало из меня последние силы, а все эти прорицающие девчонки и сами собой вспыхивающие книги, конечно, здоровья не прибавляли.
Ларт был угнетен неудачей и не мог простить мне купчихиных помыканий. Наши отношения вконец испортились, я знать не знал, как загладить свою вину.
Так миновала неделя, и мы прибыли в замок барона Химециуса. Барон принял нас вежливо, но прохладно. Втайне он считал всех магов дармоедами, столь же бесполезными, как пуговицы на шляпе, однако вслух высказывался помягче:
– Господин э–э–э... Дайнир, не соблаговолите ли вы объяснить мне и домочадцам, так сказать, смысл так называемого магического дара? – спросил он за первым же обедом в зале, где за длинным столом восседали сам барон, его бледная жена, огненно–рыжий сын, две маленькие дочки, старушка–приживалка и я, сопровождаемый стоящим за спинкой стула Легиаром.
Не успел барон завершить свою ехидную тираду, как крылышко индюшки вспорхнуло с моей тарелки, сделало круг почета вокруг стола, капнуло соусом на приживалку и впихнулось в мой разинутый рот. Ларт, по–видимому, во что бы то ни стало решил поддержать репутацию магов.
– Ах! – сказали в один голос маленькие дочери барона. Сынишка фыркнул, жена вздохнула, а старушка–приживалка достала платок и принялась чистить испачканное платье.
– Ну–у... – насмешливо протянул барон. – Будучи, с позволения сказать, в балагане, я наблюдал не раз, как фокусник доставал кроликов из пустой шляпы, однако никому бы не пришло в голову оказывать таковому фокуснику особенный, так сказать, почет, в то время как маги...
Шелковый бант у него на шее задергался и превратился в зеленого длиннохвостого попугая, который, слетев с бароновой рубашки, уселся на канделябр в центре стола и запел сладкую серенаду. Девчонки снова ахнули, баронесса вздохнула, мальчишка захохотал, а приживалка поперхнулась.
– Ах, господин Довнир, – удрученно покачал головой барон, – я знавал одного птицелова, заточавшего в клетки дроздов и синиц с тем, чтобы обучить их песенке и продать на базаре...
Мальчишка запустил в попугая костью. Тот рассыпался стаей бабочек, которые мгновенно вылетели в окно. Барон проводил их сокрушенным взглядом:
– И все же я не могу понять, господин Дранир...
– Меня зовут Дамир, – сказал я мрачно.
Сразу после обеда я устроил Ларту истерику. Я сказал, что не вижу смысла в нашем маскараде, что мне надоело попадать в смешные и нелепые ситуации, что я устал, что я боюсь, что с меня хватит. В порыве чувств я даже принялся отстегивать шпагу и стаскивать с себя камзол чародея. Ларт смотрел на меня меня холодными, сузившимися глазами:
– Это бунт?
Его вопрос несколько меня отрезвил. Я раздевался все менее и менее решительно, пока не застыл, поникший, комкая в руках кружевное жабо. Ларт сидел в углу и смотрел на меня не отрываясь – смотрел отстраненно, изучающе.
– Хозяин, – сказал я жалобно, – хозяин, простите... Разрешите мне по–прежнему служить вам, просто служить, не разыгрывая представлений. Я не могу быть магом. У меня не выходит. Впрягите меня в карету вместо лошадей, но, умоляю, не заставляйте прикидываться вашим господином. Пожалуйста!
Он протянул ко мне узкую жилистую руку и вдруг резко сжал пальцы в кулак. Я, стоящий в другом конце просторной комнаты, был цепко схвачен за ворот. Между нами было десять широких шагов, но он подтащил меня прямо к своему лицу, к ледяным, безжалостным глазам:
– Мне НУЖНО, чтобы ты был магом. Мне НУЖНО, чтобы ни одна крыса в этом не усомнилась. И, клянусь канарейкой, ты будешь играть эту роль до конца. До конца, что бы там ни было! Посмей только струсить...
Он разжал руку, и я отлетел к стене. Запрыгала по полу костяная пуговица от моей батистовой рубашки.
На следующее утро мы вместе с бароном, ловчими и доезжачими отправились на охоту. День был ясный, но не жаркий, лошади были великолепны, и даже я, всегда с опаской садившийся в седло, чувствовал себя сносно. Возможно, я чувствовал бы себя еще лучше, если бы не цепкий, пристальный взгляд Ларта, не отстававшего от меня ни на шаг. Вчерашняя его угроза висела надо мной темной тенью: «Посмей только струсить!»
Я ехал по левую руку от барона, вооруженного длинной заостренной пикой; по правую его руку ехал старший егерь. Как мне объяснили, бароновы угодья просто кишели пригодным для охоты зверьем.
Сам барон был в прекрасном настроении и громогласно рассуждал о благородном обычае охоты, о лошадях, собаках, кулинарии, погоде и – мимоходом – о непригодности магии в серьезных делах.
– Вот, с позволения сказать, господин волшебник всякие штуки показывает... Бабочки, попугайчики, и прочее. А если, к примеру, господин волшебник берется за мужское дело – охоту, скажем, или там войну? Что ж, выскакивает на господина волшебника дикий вепрь, к примеру, или вражеский отряд? Неужто его попугайчиками проймешь? И опять же, пока господин волшебник, с позволения сказать, колдует, этот самый вепрь дожидаться не станет, вмиг господина волшебника – рраз!
Барон ткнул своей пикой в воображаемого господина волшебника и громогласно рассмеялся, довольный своей шуткой.
Я тоскливо ждал, что предпримет Ларт в попытке восстановить уязвленное магическое достоинство, но он бездействовал. Я покосился через плечо – и увидел, что Легиара у меня за спиной нет.
Не могу сказать, чтобы я очень огорчился. Все утро меня тяготило его близкое присутствие, и теперь я впервые вздохнул свободнее, чувствуя, как темная тень у меня над головой понемногу рассеивается.
Мы ехали опушкой леса, справа тянулись нетоптанные луга, заросшие травой в человеческий рост, слева высились дубы, древние, дуплистые, и в их кронах неистовствовали птицы. Егеря спускали со сворок разгоряченных заветными запахами собак.
Барон был разгорячен не меньше – он привставал в седле, возбужденно мне подмигивал, потирал руки, предвкушая любимейшую, по–видимому, радость.
Где–то впереди собаки подняли отчаянный лай. Барон пришпорил лошадь и с радостным криком ринулся вперед, не разбирая дороги. Я поотстал. Передо мной уже маячили спины егерей, я шлепнул лошадь по крупу, боясь отстать окончательно и заблудиться.
Вдруг собачий лай почему–то сменился воем и визгом, егеря натянули поводья, и я, не в силах сдержать лошадь, пролетел мимо них и снова оказался рядом с бароном. Собаки, с поднятой на загривках шерстью, жались к ногам его лошади. Барон держал свою пику наперевес, будто защищаясь. Я проследил за его взглядом – и обомлел.
Под пышным кустом малины лежал, свернув калачиком чешуйчатый хвост, некий фантастический, огромных размеров зверь, снабженный костяным гребешком вдоль спины и острыми, как иглы, когтями. Зверь поводил красным раздвоенным языком внутри полуоткрытой клыкастой пасти. Глаза его, круглые и желтые, как плошки, бесцеремонно изучали нашу кавалькаду.
Собаки, бравые охотничьи псы, прятали хвосты меж задних ног. Егеря пятились. Барон протянул хрипло:
– На тебе... Не ждали, не видали, и на тебе!
Он обернулся ко мне, и во взгляде его не было былого добродушия:
– Ну вот что, господин Дамир или как вас там... С роду в наших местах ничего подобного не водилось, а вы явились – и вот, пожалуйста! Я не знаю, вы его приманили или он сам прилез, но только уж будьте добры! – и он ткнул мне в руки свою пику.
– Что? – спросил я с бесхитростным недоумением.
– Что?! – подпрыгнул в седле барон. – А продырявьте его, вот что! Мне неинтересно, чтобы он возле моего дома малинку жрал!
Зверь тем временем действительно жрал малинку – вытягивал слюнявые губы и слизывал ягоды целыми пригоршнями.
– Так он травоядный, – сказал я убежденно. – Уверяю вас, господин барон, что он вовсе не опасен.
Как бы в подтверждение моим словам зверь свирепо ударил хвостом – затрещали ломаемые ветви, в земле образовалась изрядная вмятина. Собаки бросились наутек, за ними последовали наиболее трусливые егеря. Барон стал красен, как спелый томат:
– Нечего ломаться, господин колдун! Или вы продырявите его с помощью ваших чар, или я продырявлю вас, и совершенно самостоятельно!
Его пика уперлась мне в грудь. Зверь снова ударил хвостом, увеличив вмятину втрое.
– Конечно–конечно, – сказал я примирительно, руками отводя острие и одновременно вертя головой в поисках Ларта. Хозяина не было, а я между тем нуждался в нем острее, чем когда–либо.
Барон снова сунул пику мне в руки – на этот раз ее пришлось взять. Зверь, видя это, воодушевился – вытянул шею, поднял стоймя костистый гребень на холке и неприятно зашипел, подергивая красным языком. Меня передернуло.
– Отойдите подальше, – попросил я барона, – подальше, на безопасное расстояние... Я могу ранить его, и тогда, разъяренный...
– Не вздумайте бежать! – отрезал барон. Небо, он читал мои мысли.
Зверь оставил свою малину и нетерпеливо переводил взгляд с меня на барона, а с барона на меня. Я тянул время:
– Однако, господин барон, учитывая неоднозначность ситуации...
Мы могли бы долго так препираться, но зверь решил за нас. Тяжелый и изящный одновременно, он расправил крылья – ибо у него были крылья! – поднялся на когтистые лапы и двинулся на меня. Я отпрянул.
Даже десяток баронов не удержали бы меня от позорного бегства, если бы в этот самый момент в голове моей не прозвучал явственно голос Ларта: «Ты будешь играть эту роль до конца! Только попробуй струсить!" Ладони, судорожно сжимающие баронову пику, взмокли, как хребет каменотеса. Путь к отступленью был закрыт.
Зверь тем временем подходил все ближе, лошадь подо мною дрожала, как осиновый лист, но стояла на удивление смирно. Я поднял руку с пикой и сразу понял, что промахнусь.
Чудовище выбросило раздвоенный язык из клыкастой пасти и замолотило им по воздуху, будто дразня меня. Я решил, что если бить, то только в эту самую пасть.
Зверь был уже прямо передо мной. Я неуклюже размахнулся и ткнул пикой, стараясь попасть в язык.
Вслед за этим неотразимым ударом я ожидал мгновенной смерти, но чудовище, к моему удивлению, отпрянуло и вроде бы смутилось. Ободренный первой удачей, я пришпорил лошадку и ткнул пикой еще раз, норовя задеть круглый желтый глаз.
Чудовище заморгало, застучало по земле чешуйчатым хвостом и снова отступило. За моей спиной послышались ликующие крики.
Теперь чудовище пятилось, а я наступал, размахивая своим оружием и тоже выкрикивая что–то грозное и удалое. Быть героем оказалось проще, чем каждый день колоть дрова.
Ликующие крики отдалились – я, по–видимому, здорово увлекся преследованием своего страшного с виду, но робкого врага. Пора было подумать о победном возвращении.
И в этот момент зверь взлетел. Примолкнув было, свидетели нашего поединка разразились воплями ужаса.
Крылья зверя были небольшими, перепончатыми, он летал тяжело, но уверенно. Секунда – и красный раздвоенный язык полоснул меня по щеке, как лезвие. Я закрыл лицо рукой и выронил пику, а лошадь взвилась на дыбы и сбросила меня с седла.
Я лежал в высокой траве, дрожа, корчась, а надо мной нависало покрытое чешуей брюхо. Вот брюхо отодвинулось, и на его месте очутилась морда с глазами как плошки и клыкастой пастью. Я застонал от ужаса и закрыл глаза ладонями.
Ужасная когтистая лапа отодрала от моего лица сначала одну руку, потом другую. Плошки вперились в меня пристально, будто ожидая ответа на важный, только что заданный вопрос. Взгляд этот все больше наполняло раздражение, и тут я заметил, что одна надбровная дуга у чудовища выше другой и как бы изогнута. Приподнявшись на локтях, я жадно высматривал другие, не замеченные раньше детали, делавшие ужасную морду зверя неуловимо похожей на знакомое мне до мелочей лицо. И, наконец, со всхлипом облегчения рухнул назад в траву:
– Хозя... ин...
Одновременно с облегчением пришла обида, горькая обида за пережитый страх ожидания смерти. Я лежал в траве и плакал.
Чудовище отпрянуло, поднялось над землей и описало круг. Потом, снова нависнув надо мной, не терпящим возражений взглядом указало на валявшуюся рядом пику.
Всхлипывая, я встал и подобрал оружие. Зверь поднялся повыше и с оглушительным воем ринулся на меня. Обливаясь слезами, я механически выставил пику перед собой. Немного не долетев до нее, чудовище имитировало смертельный удар, отскочило, сотрясаясь от гребня до хвоста, несколько раз метнулось – нарочито театрально – и, сотрясая воздух предсмертным ревом, улетело прочь.
Зрители, наблюдавшие эту сцену издалека, вторили ему победными криками.
После чествования, после публичного баронового признания, что магия, мол, есть величайшее сокровище живущих, после поздравлений, восхвалений моему мужеству и волшебному мастерству я остался, наконец, с Лартом наедине.
Топился камин. Я смотрел в огонь, а Ларт расхаживал по комнате у меня за спиной. Слушая его шаги, я бессознательно водил пальцами по длинной жгучей царапине у себя на щеке – там, где коснулся кожи раздвоенный красный язык.
– Это было необходимо, – сказал Легиар из темноты.
Я не ответил.
– Ты вел себя хорошо, – повысил голос Ларт.
Я смотрел в огонь. Тогда он подошел и уселся рядом – на пол.
– Послушай, – сказал он напряженно. – Это ОЧЕНЬ важно. Над миром нависла угроза... Теперь я почти уверен в этом. Ты помнишь Орвина? «Огонь, загляни мне в глаза»? Он первый понял, в чем дело, когда заржавел золотой амулет... Я слишком долго не верил... Теперь она на пороге. Она, эта проклятая Третья сила. Она ищет своего Привратника. А знаешь, кто годится в Привратники? Маг, который не маг. А кто это?
Он перешел на шепот. Я пока не понимал, к чему он клонит.
– Ну подумай, что значит – маг, который не маг? Я вот думал...
Он вскочил и опять принялся расхаживать, нервно потирая руки и смятенно бормоча. До меня долетали обрывки фраз:
– Если это не... Он подходит, конечно. Но – нет. Там все кончено, он вышел из игры... Вышел, сметен с доски, его мы во внимание брать не будем... Все! – он тряхнул головой, будто выбрасывая из нее ненужную мысль. Потом подошел и снова уселся рядом:
– Маг, который не маг... Возможно, сейчас это – ты.
Я поднял на него расширившиеся глаза.
– Возможно, я сказал... Есть вероятность... Откуда мне знать, как она отбирает этого своего Привратника? Может, она интересуется всеми магами, которые не маги? Я устроил ей это... как мог. Пусть она заинтересуется тобой, пусть она себя проявит... Мы ловим Третью силу на живца, а что остается делать?
Он перевел дух и увидел наконец выражение моего лица. Вздохнул в сердцах, сказал другим тоном:
– Послушай, неужели ты на самом деле думаешь, что какая–то тварь способна навредить человеку, который находится под защитой у Легиара? Будь она Третьей силой или даже Четвертой, ты меня просто оскорбляешь своим страхом! Твое дело – держаться роли... Теперь ты понимаешь, НАСКОЛЬКО это важно?
В этот момент в дверь быстро, смятенно заколотили:
– Господин волшебник! Вас хозяин зовет!
Барон, окруженный домочадцами, стоял посреди обеденного зала в мятом халате. Он поднял нам навстречу смятенные, полные страха глаза:
– Господин волшебник... Что это?
Перед ним лежала на столе груда золотой фамильной посуды, сплошь в бурых пятнах ржавчины.
Замок был парализован ужасом. Заржавело обручальное колечко баронессы, золотой колокольчик у входа, все драгоценности в шкатулках, все золотые монеты в кошельках. Парадные гобелены, вышитые золотом, роняли на пол крупинки ржавчины.
– Знамение, – шептал Легиар бледными губами, – это – знамение.
Он тяготился, если приходилось переночевать дважды под одной крышей. Дорога стала ему родным существом, она грела ему пятки, шутила, петляя и неожиданно сворачивая, развлекала и хранила. Попутчики делились с ним хлебом, он делился с ними всем, что успевал заработать, останавливаясь ненадолго в деревнях и местечках. Если оставалось в котомке немного еды, он мог и не проситься на ночлег, а просто шел всю ночь, не уставая, ничего не боясь. Дорога помогала ему.
Однако, случилось так, что на закате солнца в котомке не осталось ни крошки, а впереди, чуть в стороне от дороги, показалось людское поселение. Руал подумал, подумал и свернул.
Бродили куры по пустынным улицам, рылись в земле, разлетались с кудахтаньем из–под Руаловых ног. Плотно закрыты были резные ставни больших бревенчатых домов. Пустовали скамейки у заборов, ни души не было у колодца, а между тем цепь на вороте была еще влажной, и примята была трава там, куда ставили ведро. Руал оглянулся – где–то стукнул ставень.
Он поежился, пытаясь понять, почему так странно и тягостно на душе. И понял – тишина. Невероятная для сельской улицы тишь.
Не лаяли на чужака собаки, не мычали во дворах коровы, не орали петухи, не тюкал топор. Ветер, ворота поскрипывают – будто кладбище.
Он побрел дальше, не решаясь постучать в какую–нибудь калитку, чувствуя настороженные взгляды из–под закрытых ставней, напрасно пытаясь поймать хоть один такой взгляд. Поспешный стук закрываемой задвижки – и снова тишина. Руал был голоден – и все же ему захотелось немедленно уйти.
– Эй, парень!
Руал присел, как от пушечного выстрела, хотя к нему обратились почти шепотом. Немолодой уже крестьянин выглядывал в чуть приоткрывшуюся калитку, манил Ильмарранена пальцем:
– Поди сюда... Ты чей? Что надо?
– Я странник, – отозвался Руал, и тоже шепотом.
Крестьянин плюнул:
– Так что ж ты улицами шатаешься?! Иди сюда, быстро!
Он схватил Руала за рукав и попросту втянул во двор, тут же заперев калитку. На пороге дома стояла встревоженная женщина:
– Скорее в дом... В дом, Гаран, и парня сюда...
Она не успокоилась, пока за Руалом и его проводником не закрылась дверь.
Ильмарранен неуверенно огляделся – кроме приведшего его крестьянина и встревоженной женщины, в прихожей переминались с ноги на ногу двое молодых, похожих друг на друга парней, да застенчиво выглядывала из комнаты смуглая девочка лет десяти.
– Ты кто? – тихо спросила женщина.
– Странник, – сказал Ильмарранен и улыбнулся. Она не ответила на улыбку, внимательно вглядываясь в его лицо.
– Он нездешний, – объяснил шепотом мужчина. – Он ничего не знает.
Женщина подумала и кивнула, приглашая гостя войти в дом.
Вслед за женщиной Руал прошел узким коридором в просторную кухню с бревенчатыми стенами, где мерно, уютно поскрипывал забившийся в щель сверчок. За ним вошли приведший Руала крестьянин, оба парня и девочка.
– Ты голоден? – спросила женщина.
И, не дожидаясь ответа, кивнула дочери. Та ловко достала из печи чугунок с остатками каши и с полки – хлеб, завернутый в тряпицу, доверчиво улыбаясь Руалу, поставила на стол.
– Мы уже поужинали, – сказала женщина. – Ешь.
Благодарный Руал, ни слова не говоря, взялся за кашу. Ему стоило труда сдержаться и не проглотить ее сразу, всю. Парни, сопя, топтались в дверях, женщина присела напротив на скамейку, девочка, широко открыв глаза, смотрела, как Руал ест. Приведший Руала мужчина, видимо, хозяин, хмурился и потирал подбородок, покрытый редкой седеющей бородой. Сверчок, примолкший было на минуту, выдал длинную нежную руладу.
Наевшись наконец, Руал поблагодарил. Потом оглядел обращенные к нему лица – тревожное у женщины, хмурые у парней, усталое у пожилого и любопытное у девчонки – и спросил осторожно:
– Что за несчастье у вас, люди?
Громче засопели парни, переглянулись женщина и пожилой. Потом женщина поднялась и бросила девочке:
– Давай–ка, собирайся спать.
Та, хоть ей было любопытно, послушалась и тихонько выскользнула, бросив на прощанье взгляд в сторону сверчкова убежища.
– Расскажи, Гаран, – сказала женщина пожилому.
Тот помялся, теребя подбородок, и сказал наконец:
– Несчастье, да. Сколько живу, такого не помню. Нам–то еще ничего, повезло вроде...
– Покаркай, – одернула его женщина.
– Да, – со вздохом продолжал Гаран, – кто знает, что еще ему в голову взбредет... Сейчас он сватается – то каждый вечер ходит, а то по неделям не бывает... И все к новым.
Женщина вздохнула:
– Ему лет сто, наверное, он при прадеде моем был уже... А туда же – свататься...
– Свататься? – переспросил Руал.
Гаран покивал:
– И все к новым... А в подарок невесте приносит... Букет из дохлых гадюк. Подарочек...
– Кто он такой? – вздрогнув, спросил Ильмарранен.
Мужчина и женщина опять переглянулись.
– Колдун он, – сказали от двери.
Руал обернулся – говорил младший из парней, лет шестнадцати, невысокий, тонкогубый:
– Колдун он. Страшный колдун. Ты про таких и не слышал, какой страшный!
Брат толкнул его в бок.
– Он в пещере живет, – сказала после паузы женщина. – Лет сто живет, а может, и двести. Отец, бывало, рассказывал, что он смирный был, спокойный, помогал даже, если нужда была... Потом его лет двадцать никто не видел. Он в своей пещере затворился.
– Мы еще пацанами к этой пещере бегали, – нервно сказал старший парень, на вид крепче и здоровее брата. – Там внутри тихо, тихо, а потом как зашипит – будто водой на горячую сковородку...
– И вот он вышел, – продолжала женщина, – да какой... Будто что–то в него вселилось. Половину леса сжег просто так, походя... Потом хуже. Обернется плугом старым и водит борозды по улице... Без лошади плуг идет, виляет, камни из земли выворачивает и хихикает тонко... Люди седели, когда этот плуг на улице встречали.
– А потом он неделю из земли вырастал, – вступил в разговор Гаран, вздрагивая и оглядываясь. – Будто бы дерево... На площади посреди села сначала земля зашевелилась, потом руки показались, потом голова... Люди, что по соседству жили, дома свои бросили и попрятались, кто куда!
– А потом, – снова вступила женщина, – запустил в озеро чудовище, пиявку такую величиной с бревно, а на пиявке – вымя коровье и рога... С тех пор рыбу никто не ловит и не купается...
– Близко подойти страшно! – выдохнул старший парень.
– Потом он в пещере колдовал, – шептала женщина, – а теперь вот...
– Теперь свататься надумал, – перебил Гаран. – У кого девки на выданье – вот кому беда, вот кто дрожит сейчас. Приходит, стучит в ворота – и попробуй не открыть. Гадюк приносит целый клубок. Не приведи небо его на улице встретить, оттого прячутся все... Тебе повезло. Ему ведь наплевать, свой или пришлый.
– Спасибо, – медленно сказал Руал. – Вы меня спасли, оказывается...
Помолчали. Тихонько, как бы вполсилы, поскрипывал сверчок.
– А что бывает с девушками? – хрипло спросил Ильмарранен.
– С девушками?
– К которым он сватается.
– Да ничего пока... Выбирает он, вроде. Посватается да и уходит, девки только страху набираются. Невесту, говорит, в дом свой введу... Да пока не увел никого.
– У нас, слава небу, невесты–то нет, – сказал Гаран со скрытым торжеством. – Сыновья у меня во какие, видишь? А Гарра пока что мала, к счастью. Потому нам везет еще...
– Покаркай, – оборвала его жена и решительно поднялась: – Ну, поболтали – хватит. Будем укладываться. Завтра у соседей спрошу, выходил он сегодня или нет.
– Да нет, наверное, – с деланной уверенностью заметил младший парень. – Его уже дня три как нет... Может, и помер вовсе.
– Помолчи, – испуганно прикрикнул на него отец. И добавил шепотом: – Он бессмертный, говорят. А бессмертный потому, что когда ему приходит время умирать, за него другие... Ну, понимаешь. Другие за него мрут, вроде бы взамен.
Женщина вся передернулась:
– И охота языками чесать, да еще на ночь... Пойдем, – обратилась она к Руалу, – пойдем, я тебе с мальчишками постелю.
Все вместе вышли из кухни, парни сразу поднялись по лестнице наверх, Гаран отправился запирать входную дверь, а женщина скрипнула дверцей низкого шкафчика и извлекла оттуда пару чистых простыней.
Ее вдруг напряженно, сдавленно окликнул муж:
– Лита, Лита... Подойди...
Она вздрогнула и чуть не выронила белье:
– Что?!
– Подойди...
Женщина быстро вышла в прихожую, за нею следом вышел и Руал.
Гаран стоял, приникнув к небольшому квадратному окошку, вырезанному в дверях. Пальцы его на дверной ручке сжимались и разжимались:
– На нашу улицу свернул, – он старался говорить как можно тише и спокойнее.
Женщина оттолкнула его и взглянула сама. Охнула:
– Светлое небо... К кому это?
– К Мартам, наверное... – шептал Гаран. – У них целых две взрослых дочки...
– Что ж он, двоих посватает?
– Можно мне посмотреть? – спросил Руал из–за их спин.
Они обернулись разом. Потом женщина посторонилась и дала Ильмарранену подступить к окошку.
Серединой улицы медленно, то приплясывая, то замирая, двигалась до смешного нелепая фигура – длинный, когда–то роскошный камзол, красные башмаки с бантами, пышный кружевной воротник, в пене которого то ныряла, то выглядывала на поверхность маленькая, обтянутая морщинистой кожей старческая голова в черном кудрявом парике, из–под которого свисали длинные седые патлы. Злой колдун то насвистывал безгубым ртом, то напевал что–то тонким, сладким голосом, то принимался подскакивать на месте с задорным мальчишеским азартом. В правой руке его болтался темный клубок, в гуще которого Руал, покрывшись холодным потом, разглядел змеиные головы.
– Не смотрите, – сказал Гаран. – Он посватается к Мартам и уйдет. Это наши соседи.
– Справа или слева? – шепотом спросил Руал.
– Справа, – отозвалась женщина.
Руал молчал. Он видел, что колдун уже миновал соседний справа двор, но не стал говорить об этом.
– Что он делает? – напряженно спросил Гаран.
Колдун тем временем поравнялся с воротами его дома.
– Что он делает? – спросила женщина и отодвинула Руала от окошка. Руал кусал губы.
– Нет, – сказала женщина громко.
В ворота постучали.
– Долго ходили, долго бродили, а след к вам привел! – донесся от калитки дребезжащий голосок. – У вас товар, у нас купец, дородный молодец!
Женщина пошатнулась. Руал подхватил ее – боялся, что она упадет.
– Не открывайте, – сказала женщина. – Это ошибка.
В ворота снова постучали – громко, трижды.
– У вас золотая курочка, у нас красный петушок! Открывай, хозяин, снаряжай дочкину судьбину!
С топотом скатились с лестницы парни – полуодетые, перепуганные. Младший кинулся к матери и, как ребенок, зарылся лицом у нее на груди.
– Не открывайте, – повторила женщина.
Из дальней комнаты выглянула маленькая Гарра – в длинной ночной сорочке, с голыми детскими руками, босиком.
– Что там? – спросила она тонко.
– Назад, – крикнул ей отец. – В постель, быстро!
В ворота постучали в третий раз:
– У вас монетка – у нас кошелек! У вас пуговка – у нас петелька! Открывай, хозяин, готовь дочкино приданое!
– Он покричит – и уйдет, – дрожащим голосом сказал Гаран. – Сколько уже раз так было... Небо, она же ребенок!
– Надо открыть, – прошептал старший из парней. – Надо открыть, иначе он не отстанет... Дом сожжет, как Ложкарям!
– Сейчас, – бормотал Гаран, – вы будьте здесь, я с ним поговорю...
Трясущимися руками отодвинув засов, он приоткрыл дверь и крикнул:
– У нас нет невесты! Не выросла еще невеста для вашей светлости!
– Ай–яй–яй! – укоризненно пропел тонкий старческий голос у калитки. – Из зернышка да росточек, из яичка да пташечка! Уж мы ходили, уж мы следили, да нареченную и высмотрели!
И крепко запертая калитка распахнулась вдруг, будто порывом ветра.
Руал ощущал все свое тело, каждую сведенную судорогой, мучительно бесполезную мышцу. В поединке с магом могла иметь значение только сила другого мага. Руал здесь не имел шансов.
– У вас пальчик – у нас колечко! – старик был уже во дворе. Приоткрытая входная дверь медленно раскрывалась настежь вопреки воле держащего ее Гарана.
– Мама... – растерянно шептал младший сын. Старший метался, не зная, что делать. Их мать неподвижно стояла, тяжело опершись о стену.
Старик шагнул на порог – он был густо нарумянен и напомажен, парик сбился на ухо, неровное дыхание распространяло вокруг густой сладкий запах:
– У вас камушек – у нас оправа...
Отступая, пятился Гаран. Старик, приплясывая, переступил порог. Протянул унизанную кольцами тощую узловатую руку, поманил крючковатым пальцем... Гарра, как была, в ночной сорочке, пошла к нему, будто на привязи. Как деревянные, стояли у стен Гаран и сыновья. Старик довольно засмеялся – смех его был подобен глухому бульканью. С кряхтением он нагнулся к Гарре и потрепал ее по щеке:
– У вас товар, у нас... – и вдруг подхватил девочку на руки и закинул к себе на плечо, не выпуская при этом связки дохлых змей.
– Мама! – сдавленно крикнула Гарра.
Старик повернулся, и, рассеянно поглаживая девочку по спине, пошел прочь. Молча рванулась мать – муж и сыновья одновременно в нее вцепились.
Руал стоял у стены – бесполезный, бессильный, чужой.
Младший сын плакал в углу. Он рыдал всю ночь, безутешно, горько, то затихая, то снова без остатка отдаваясь слезам. Руал уже не мог слышать этих безнадежных, горестных всхлипов.
Старший сын поднялся наверх, и из его комнатушки не доносилось ни звука.
Гаран ходил по дому, заламывал руки, иногда пытался обратиться к Руалу с бессвязной, бессмысленной речью. Руал опускал глаза.
Женщина Лита, жена Гарана, сидела за пустым столом, глядя прямо перед собой и не слыша длинных, ласковых трелей ни о чем не подозревающего сверчка.
Догорели свечи, побелели щели в наглухо закрытых ставнях и, наконец, узкими лучиками в дом пробилось восходящее солнце.
– Бабы, – сказала женщина. Это было первое ее слово за всю ночь.
Встрепенулся Гаран, осторожно коснулся ладонями ее плеч:
– Поспи, Лита... Поспать надо...
Она отшвырнула его руки. Тяжело поднялась, обвела красными сухими глазами рыдающего сына в углу, мужа с трясущимися руками и прислонившегося к стене Ильмарранена.
– Вы отдали ее, – сказала она без всякого выражения, голос ее был подобен деревянному стуку. – Вы отдали ее.
У Руала волосы зашевелились на голове от звука этого голоса.
С новой силой зарыдал мальчишка. Гаран болезненно кривил рот в еще более поседевшей за ночь щетине:
– Это... Это будто бы смерть, ну как не отдать... Как смерти можно не отдать? Это... Ты потерпи, Лита... Потерпи.
Жена перевела на него тяжелый, остановившийся взгляд.
– Отдали, – сказала она снова. – Вы все отдали ее.
Гаран грохнулся перед ней на колени:
– Так ведь нельзя было, нельзя было... Не отдать... Никто в мире не отнимет у него... Никто... Подумай, что он сделал бы... С нами сделал...
– Гарра, – медленно сказала женщина.
И Гаран разрыдался тоже, и Руал вышел, чтобы не слышать этого и не видеть.
Во дворе светило солнце, у калитки переминались с ноги на ногу, горестно кивали, перешептывались любопытные. Завидев на крыльце Руала, жадно кинулись к нему, обступили, чуть не отдавив ноги:
– Забрал? Унес, да? А змеи были?
– Гарра, вот ужас–то...
– Сколько ей? Десять? Одиннадцать?
– Лита убивается, верно...
– Парень, ты сам видел?
– Парень, пойдем, закусим, поговорим... Расскажешь, как было.
– Людочки, значит, он мою–то девку не тронет уже?! О–ой!
Его тянули за рукав, заглядывали в глаза, переспрашивали что–то друг у друга, возбужденно галдели вполголоса, то и дело оглядываясь на онемевший от горя дом с наглухо закрытыми ставнями. Руал оторвал от своей одежды чьи–то умоляющие руки и, отшатнувшись от толпы, вернулся в темноту прихожей. На секунду ему привиделась девочка – так, как он увидел ее впервые, застенчиво выглядывающая из–за дверного косяка.
Лита сидела по–прежнему прямо, смотрела иссушенными глазами в стену напротив и мерно повторяла:
– Отдали. Вы отдали. Вы отдали ее.
Гаран, завидев Руала, кинулся к нему, как к спасителю:
– Она помешалась, – твердил он в ужасе, сам сейчас похожий на помешанного.
Невпопад вскрикнул сверчок.
Женщина вздрогнула, медленно, как кукла, повернула голову и взглянула в глаза Руалу. Ильмарранена будто ударили в лицо.
– Вы отдали ее! – сказала женщина. – Ее не вернуть.
– Да, ее не вернуть, Лита! – захлебнулся Гаран за Руаловой спиной. – Я не маг и никто здесь не маг, и ее не вернуть, ты потерпи, ты свыкнешься...
Женщина так же медленно отвернулась, а Гаран все причитал:
– Я же не маг... Никто ее не вернет, это не под силу... Не маг я, небо... Ну за что... Я не могу, я не маг...
– Я – маг, – сказал Ильмарранен.
Стало до невозможности тихо. Лицо женщины, застывшее, как маска, дрогнуло. Быстро задышал Гаран:
– Парень, ты что... Спятил? Кто – маг?
– Я, – сказал Руал.
Он ненавидел себя. Он проклял себя страшным проклятием. Он просил у неба одной милости – скорой смерти от руки колдуна. Только бы не новые мучения в обличье полочки для обуви.
Он проклинал себя, шагая улицами поселка в сопровождении притихшей толпы. То и дело кто–то говорил громко: «Не пускайте его! Всем будет хуже!" Но впереди шли Гаран и Лита, и никто не решался заступить им дорогу.
Потом толпа отстала, и отстал Гаран, и Лита указала Руалу путь к пещере колдуна. Дальше он пошел один – пошел узкой, неровной дорогой, поросшей крапивой с обочины до обочины.
Эта нехоженная и неезженная тропа обрывалась у входа в пещеру – вернее сказать, пещера поглощала ее своим разинутым беззубым ртом. Руал постоял, обозвал себя безмозглым выродком и шагнул вперед.
Ни одной мысли не приходило ему, ни одной спасительной мысли. Внутри пещеры, в двух шагах от входа, он наткнулся на добротную тяжелую дверь с железной ручкой.
Приложив к двери ухо, он расслышал тихое металлическое позвякивание, будто хозяйка помешивала деревянной ложкой в медном котле. От этого позвякивания по спине продирал мороз.
Руал мучительно задумался – что он сделал бы, будь он магом? Что он сделал бы сейчас?
На секунду ему увиделось, как огромная, покрытая броней рептилия сносит с петель колдунову дверь, врывается вовнутрь, прижимает старикашку к полу, освобождает Гарру... Нет, девочка бы испугалась. Если, конечно, она еще жива.
Ильмарранен перевел дух и попробовал толкнуть дверь. Та вдруг поддалась – неожиданно легко. Руал облизнул запекшиеся губы, стиснул, как талисман, фигурку ящерицы за пазухой и вошел.
Колдуново жилище было освещено изнутри – освещено слабым, неестественным мутным светом. На стенах темнели подернутые паутиной четырехугольники в рамах, обрывки ветхой ткани клочьями свисали с потолка, под ногами хрустело, будто пол был усеян ореховой скорлупой. Странный металлический звук то отдалялся, то приближался вновь. Руал стоял, ожидая в отчаянии, что вот–вот его присутствие будет замечено и наглая безрассудность понесет наконец заслуженное наказание. Однако ничего не происходило – мерно повторялось глухое звяканье, тяжело колыхались свисающие с потолка лоскутья и где–то в глубине пещеры мерцал мутный свет.
Тогда Руал решил с надеждой, что, может быть, ему удалось войти сюда незамеченным, и тогда само спасение девочки становится хоть чуть–чуть менее безнадежным. Задержав дыхание, он двинулся вперед – туда, откуда пробивался свет.
Он шел анфиладой комнат – больших, полутемных, подернутых паутиной. Он никогда не думал, что внутри человеческого жилья возможны эти горы замшелых камней, древние пни, вцепившиеся в пол крючьями корней, и втершиеся между ними нагромождения из витых стульев, бархатных кресел, комодов и туалетных столиков с пустыми баночками из–под румян, с черными мраморными плитами на месте зеркал.
Он шел и не мог представить себе размеров этого жилища, угнездившегося в толще земли. Где–то в путанице переходов и комнат колдун держал маленькую Гарру, босую, в ночной сорочке, с голыми детскими руками. Ребенок и чудовище.
Эта мысль подстегнула Руала, он пошел быстрее, почти побежал, лавируя между горами мебели и грудами камней. Он даже осмелился позвать вполголоса: «Гарра! Гарра!»
Ему показалось, что там, куда удалилось позвякивание, пропел что–то тонкий старческий голос. Потом снова – «Та–тах... Та–тах..." – заколотился тупой металлический звук, который доносился все отчетливее. Руал, похоже, приближался к его источнику.
– Пти–ичка! – снова пропел дребезжащий голос старика. – Пта–ашечка!
Та–тах, та–тах...
Руал присел.
– Пти–ичка... Чик–чирик! Чик–чирик!
Руал бесшумно перебежал и притаился за поросшим лиловыми побегами дверным косяком.
Колдун был здесь – Руал увидел сначала тонкие ноги в башмаках с бантами, потом неопрятные полы длинного камзола с поблекшим галуном, потом огромный кружевной воротник, из которого едва высовывалась покрытая завитым париком голова.
Старик вышагивал по кругу, в левой его руке был небольшой медный колокол, и Руал поразился, потому что колдун держал его за язычок. Он звонил, потряхивая рукой, и массивная чаша колокола билась о его кулак, производя тот самый глухой металлический звук: «Та–тах... Та–тах...»
Руал гадал несколько секунд, какое магическое действие производит старик, потом решился заглянуть дальше и увидел Гарру.
С потолка на четырех цепях свисал железный обруч, на обруче укреплен был большой стеклянный шар со срезанным верхом, на треть заполненный зеленой водой с бурыми, слабо шевелящимися водорослями. Над самой поверхностью воды качалась перекладина, подобная птичьей жердочке, а на жердочке сидела, вцепившись в нее пальцами, заплаканная Гарра.
– Пти–ичка... – бормотал старик нежно, потрясая своим колоколом. – Ку–ушай... – И свободной рукой рассыпал по полу не то зерно, не то шелуху, которая ложилась неприятно хрустящим под ногами слоем. – Ку–ушай...
Руал сидел, напряженный, сбитый с толку, не решаясь пошевелиться.
Старик тем временем приостановился, тряхнул рукой с колоколом и вытянул другую руку вперед, будто указывая кому–то на девочку.
– Мама! – вскрикнула Гарра.
Руал заскрипел зубами.
– Чик–чирик! – пропел колдун и принялся вдруг сыпать сбивчивыми, неразборчивыми заклинаниями. Ильмарранен тщетно вслушивался, пытаясь понять, к чему клонит старик, но в этот момент протянутая к девочке узловатая рука стала покрываться черно–рыжими перьями. В перьях разинулся красный крючковатый клюв, испуганно закричала Гарра, старик удивленно поднял пегие клочковатые брови и посмотрел на свою руку укоризненно. Клюв пропал, и перья как бы нехотя опали на пол, превращаясь на лету в блеклые засушенные маргаритки.
– Пти–ичка... – протянул колдун огорченно и обиженно. Рука его с колоколом неуверенно опустилась, и Руал, вжавшийся в дверной косяк, увидел, что рука эта окровавлена от ударов чаши колокола о старческий кулак.
Старик тоже только сейчас обратил на это внимание – покачав сокрушенно головой, он с некоторым усилием вывернул медный колокол наизнанку. Язычок теперь болтался снаружи и слабо дребезжал, катаясь по крутым колокольным стенкам.
– Пташка нежно поет, – сказал колдун удовлетворенно, – друга в гости зовет... Чик–чирик! Чик–чирик!
Он выпустил колокол из рук – грохнув на пол, тот растекся маслянистой лужей.
– А уж весна, – пробормотал старик рассеянно, вытряхнул из рукава деревянную лодочку и, кряхтя, пустил ее в эту лужу. Лодочка качнулась, повернулась на месте и утонула, скрывшись из глаз, хотя лужица была цыпленку по колена.
Старик снова покачал головой и погрозил Гарре пальцем. Девочка затряслась на своей жердочке, всхлипывая и кусая губы. Колдун опять вытянул по направлению к ней руку – Руал, весь напрягшись, подался вперед.
– Горлица в домике, – пропел старик, – сидит на соломинке... – и снова зачастил заклинаниями, в которых Руал мог разобрать только отдельные слова.
Старик то возвышал надтреснутый голос, то почти шептал, и чем дольше Ильмарранен слушал это неровное бормотание, пересыпанное бессмысленными обрывками заклинаний, тем явственнее становилось чувство, что он находится на пороге непостижимой и одновременно очевидной тайны.
Между тем слова старика возымели, наконец, действие – из лужицы, где утонула деревянная лодочка, выбралась красная птичья лапа – одна, без туловища. Неуклюже подпрыгивая, лапа принялась разгребать насыпанную стариком на пол шелуху, напоминая своими движениями о курице в поисках корма. Старик увидел ее и разочарованно замолчал. Потом слабо хлопнул в ладоши – лапа испуганно присела, дернулась и рассыпалась горстью деревянных пуговиц.
Руал не мог пока определить, что хочет сделать старик с девочкой. Одно было ясно, хоть на первый взгляд и потрясало невероятностью – старик был не в состоянии добиться того, чего хотел.
Ильмарранен бездействовал за дверным косяком, а старик тем временем возобновил свои попытки. На этот раз околесица заклинаний привела к тому, что пол во всей комнате покрылся крупной, твердой чешуей.
– Рыбка... – пробормотал старик. – Рыбка в пруду, пташка в саду... А мне скоро восемнадцать, свататься пойду, – он вдруг улыбнулся и приосанился.
Руал схватился за голову. Неясное чувство, давно уже им владевшее, в один миг обернулось твердой уверенностью. Ильмарранен тер лоб, еще и еще проверял себя, всматривался в старика, будто впервые его видел.
Превратившись в плуг, распахивал улицы... Рос из земли, подобно дереву... Запустил в пруд гигантскую пиявку с коровьим выменем... Сватовство с дохлыми гадюками, потом аквариум с птичьей жердочкой... Перья, чешуя, эта постоянная бессвязная болтовня, которая казалась издевательством, а на самом деле...
Колдун был явно, полностью и давно безумен.
То, что казалось угрозой, было на самом деле проявлением старческой немощи. Бедняга пережил свой разум, и его магический дар был теперь бесполезен, как книга в руках у слепца.
Пораженный своим открытием, Ильмарранен должен был теперь решать, как поступить. Выйти из укрытия? Пожалуй. Говорить с безумцем? Как и о чем? Внутри стеклянного аквариума дрожит девочка – она не знает, что ее мучитель скорее жалок, чем страшен. Каждая секунда промедления приносит ей новые слезы... И кто знает, чем обернется для нее очередная старикова бессмыслица? Похоже, придется подкрасться и просто–напросто огреть колдуна камнем из тех, что в избытке валяются под ногами. Оглушить или убить. Разом избавить деревню от страха.
Ильмарранен глубоко вздохнул, сосчитал до десяти и тихо, тонко засвистел, подражая птичьему пению. Колдун вздрогнул и обернулся.
Руал только сейчас увидел, как слезятся эти подслеповатые глаза, как беспомощно шлепают губы, как трясутся узловатые руки. Старик смотрел на него недоуменно, растерянно, но никак не злобно.
Руал шагнул ему навстречу, присел, раскинув руки, потом подпрыгнул и пропел:
– Вью я гнездышко на ветке, червячка ношу я деткам...
Колдун неуверенно топтался на месте, утопив голову в кружевном воротнике. Маленькая Гарра – Руал взглянул на нее мельком – так и обомлела на своей жердочке.
Руал подпрыгнул еще, взмахивая руками, как крыльями, и продолжил громче, решительнее:
– Птичка в клетке затоскует, ее гнездышко пустует... Чик–чирик! Чик–чирик! – и таинственно поманил старика пальцем.
Тот не мог решить пока, что такое Руал. Однако, заинтригованный, он забыл о девочке и занялся незнакомцем – осторожно приблизился, вытянул дрожащую руку, намереваясь коснуться Руалового лица.
Ильмарранен увернулся, присел, подобрал несколько деревянных пуговиц, вызванных неудачным стариковым колдовством, подбросил одну вверх:
– Чик–чирик!
Пуговица со стуком упала на чешуйчатый пол. Старик поднял кустистые брови. Руал бросил вторую – под взглядом старика она обернулась черным птичьим пером и падала долго.
Затаив дыхание, смотрела на странное действо маленькая Гарра.
Ильмарранен бросил третью пуговицу.
Она описала в воздухе дугу и зависла вдруг без движения. Колдун буркнул заклинание – пуговица пискнула, взмахнула короткими крыльями и вылетела прочь. Старик, удивленный своей удачей, покосился на Руала, пожал плечами, потом стянул кудрявый парик, отчего голова его в объятиях воротника стала похожа на темную горошину в центре столового блюда.
– Чик–чирик, – сказал старик хрипло и подбросил парик.
Парик обернулся огромной, старой, линялой вороной. Ворона тяжело опустилась на пол и бросила на старика томный, таинственный взгляд. Потом хлопнула крыльями, поднялась невысоко над полом и зигзагами вылетела из комнаты, скрывшись где–то в лабиринте коридоров. Старик усмехнулся довольно и заковылял следом, забыв, по–видимому, о Руале и о Гарре.
Девочка всхлипнула на своей жердочке. Ильмарранен смотрел вслед старику. Его охватило острое, пронзительное, никогда раньше не испытываемое чувство.
Все видели, как невесть откуда явившийся незнакомец вынес из пещеры колдуна похищенную накануне девочку. Все слышали сбивчивый, полубессвязный девочкин рассказ и ни одна собака в деревне не смела теперь усомниться, что на огонек к Гарану и Лите забрел великий, могущественный маг.
Когда накрывали столы, когда просили разрешения дотронуться, когда шептались, галдели, заглядывали в глаза и заискивающе улыбались, когда произносили здравицы и целовали руки, ему казалось, что немыслимым образом судьба забросила его в прошлое. Но, засыпая на лучшей перине в поселке, он вспомнил вдруг слезящиеся растерянные глаза, угловатые стариковские плечи и трясущуюся маленькую голову на широком кружевном воротнике. И снова пронзительная, незнакомая раньше, почти физическая боль сдавила ему горло. Что это, жалость?
Он глубоко вздохнул, повернулся на другой бок – и услышал тихий, издевательский смешок, будто бы внутри головы. Небо, опять. Это похоже на сумасшествие.
Мы покинули замок барона, и через пару дней перед нами распахнулась степь.
Я никогда раньше не был в степи, и на меня сложное впечатление произвели эти огромные лысые пространства, покрытые жесткой, выжженной солнцем травой. Здесь редки были поселки, и мы теперь часто ночевали у костра под открытым небом.
Я целую неделю болезненно привыкал к своей роли наживки на крючке, а потом внезапно успокоился и даже испытал некоторое облегчение. Во всяком случае, быть в неведении еще хуже, а за страхи, иногда все же меня посещавшие, с лихвой вознаграждали наши изменившиеся, потеплевшие отношения с Лартом.
Днем мы по очереди правили каретой, а вечерами, разложив костер и поужинав, вели беседы. О Третьей силе, по негласному договору, не было сказано ни слова. Я, расчувствовавшись, вспоминал детство, а Легиар рассказывал смешные и страшные магические байки, главным героем которых был всегда один и тот же человек – я скоро догадался об этом, хотя Ларт называл его все время по–разному. Вероятно, они были друзья с этим человеком – у Ларта странно светились глаза, когда он говорил о нем:
– У всех бывают дурацкие желания. Я как–то летом заскучал по зиме, взял да и засыпал свой двор снегом... Ну и что? А один дружок мой нашел вулкан на побережье и взялся разогревать извержение. Не сходи с ума, говорю... Знаешь, что он мне ответил? Я хочу быть лавой. Лавой быть хочу, чтобы почувствовать, как это.
Ларт смотрел в огонь, огонь играл в его глазах, и мне показалось – только на секунду показалось! – что глаза эти отражают свет костра неровно, будто увлажнившись.
– Знаешь, всякий маг рискует, превращаясь во что–то... Чем могущественнее и сильнее твое новое обличье, тем больше риск, что ты не сможешь вернуться в прежнее. Быть магом не значит быть всемогущим, каждое серьезное магическое деяние требует усилий, а усилия эти сокращают жизнь даже самых великих... Итак, я сказал ему – не сходи с ума. Зачем тебе эта игра с вулканом? И знаешь, что он мне ответил? Я должен почувствовать, как это.
Он замолчал. В пламени костра я увидел вдруг лес, потом дом, потом фигурку человека в чем–то, напоминающем лодку.
– И он стал лавой? – спросил я шепотом.
Ларт кивнул:
– Он всегда делал, что хотел. Он влез в вулкан и растекся по склону, сжигая траву и кусты. Я стоял и смотрел, как дурак... А потом он вернулся в свое обличье. И знаешь, что сказал?
Он снова замолчал, и я вынужден был спросить:
– Что же он сказал?
Ларт оторвал глаза от огня и посмотрел на меня:
– Он сказал: НИЧЕГО ОСОБЕННОГО. И пошел в какой–то портовый кабачок пить плохое вино и купаться нагишом при свете факелов, и портовые девки визжали, а он превращал их волосы в струйки воды... У каждой девки на голове бил фонтан. Я сказал: пойдем домой. А он сказал – отстань... Если бы кто–нибудь в мире смел мне сказать – отстань!
Огонь затухал, я подбросил веток. Ларт не видел уже ни меня, ни костра – он весь пребывал там, где куражился этот его дружок...
– Ну, теперь ты расскажи, – сказал Легиар после паузы.
Я пожал плечами:
– Да про что же?
– Про что хочешь...
– Ну, у меня брат есть двоюродный... Когда мы были маленькими, и вся семья сидела за столом, и на ужин была рыба–щепка... Знаете, есть такая мелкая, вкусная рыба... Он выбирал на блюде тех рыбешек, что случайно лишились головы, и делал это незаметно.
Я замолчал.
– А зачем он это делал? – спросил Ларт.
– Чтоб головы не оставались на тарелке... Мать смотрела, кто сколько съел, по рыбьим головам. А у него на тарелке не было голов, и ему давали добавки.
Снова повисла пауза.
– А почему вы не съедали эту рыбу с головами? – спросил Ларт.
– А–а! – протянул я радостно. – Так у щепки–рыбы головы горькие!
Фыркали в темноте наши кони. Догорал костер.
Через пару дней перед нами замаячили горы, а еще три дня спустя мы подобрались к ним вплотную. Здесь, в предгорьях, приютился древний и довольно большой поселок, в котором, как утверждал Ларт, жил старый и могущественный маг. Легиар очень надеялся, что старик знает о Третьей силе больше, чем мы.
Гостиницы в поселке не было – и не мудрено, мы были здесь первыми гостями за полгода. Встречали нас радушно, и поселковый староста, богатей, любезно предоставил в наше распоряжение один из трех своих домов.
Уготованное нам жилище помещалось на околице, у самого горного подножья, в достаточно живописном, на мой взгляд, месте. Пока Ларт, по–прежнему в обличье слуги, командовал нашим размещением, чисткой кареты и кормежкой лошадей, я стоял у калитки и глазел на горы. Мощные, массивные изломы вызывали у меня в памяти то образы сказочных зверей, то воспоминания о слоеном торте, а прицепившиеся к ним кое–где чахлые деревца восхищали своей отвагой.
Потом я перевел взгляд на горку поменьше, упиравшуюся основанием в дорогу, увидел, как откуда–то сверху по почти отвесному склоны струйкой стекают песок и камушки, и вообразил было, что идет лавина. Но, подняв голову повыше, я убедился, что камни летят из–под ног человека, спокойно спускающегося по тропе, в существование которой мне трудно было поверить – таким неприступным казался склон. Я задрал голову еще выше и увидел дом – настоящий дом, прилепившийся к горе, как ласточкино гнездо. Когда я перестал наконец удивляться и разглядывать его, спускающийся человек уже спрыгнул со своей тропки на ровную дорогу.
Это был мальчишка, щуплый мальчишка лет тринадцати, в когда–то черной, а теперь сильно выгоревшей одежде, с пустой корзинкой по мышкой. Он шел легко, хоть и неторопливо, лицо его казалось осунувшимся, мрачным и усталым. Мне стало любопытно; когда он, не глядя, проходил мимо меня, я сделал шаг вперед и хлопнул его по плечу:
– Ты отчего же не здороваешься?
Он тяжело поднял на меня глаза. Помолчал, потом спросил медленно:
– А кто ты такой, чтобы здороваться?
– Я? – Я расправил плечи. – Я великий маг по имени Дамир!
Он смотрел на меня непонимающе. По–видимому, этот забитый сельский мальчик вообще не знал, кто такие маги.
– Ну, волшебник! – объяснил я снисходительно. – Чудеса делаю!
– Ты? – спросил он со странным выражением.
– Магам следует говорить «вы», – сказал я со вздохом.
Он вдруг сощурился:
– Дурак... Мартышка ты, а не... – он сделал странное движение бровью, и я вдруг увидел под самым своим носом буро–зеленый кустик какой–то колючей травы.
Я не сразу сообразил, что лежу, уткнувшись носом в землю. Главное, я никак не мог понять, как очутился в этом неудобном положении. С трудом поднялся – голова кружилась – и увидел, как мальчишка спокойно уходит по дороге, ведущей в поселок.
Я все еще смотрел ему вслед, когда из дома вышел озабоченный Ларт, а с ним румяный мужичок из людей старосты. Мужичок неторопливо, значительно указал на дом, прилепившийся к скале:
– Там он жил... Хороший был человек, помогал, если что. Жалко...
– Плохо дело, – сказал мне Ларт. – Старик–то умер, оказывается.
– Умер, умер, – охотно подтвердил мужичок. – А знатный был волшебник, вроде, – он неуверенно на меня глянул, – вроде вас...
Я поднял голову и посмотрел на дом.
Что ж, никто там не живет? – спросил Ларт.
– Отчего же... Живет. Мальчишка, ученик евойный.
Меня передернуло.
Взбираться на гору было страшно и очень неудобно – сыпался песок из–под подошв поднимающегося впереди Легиара, круто задиралась тропа, щекотала в носу мелкая белая пыль, пальцы метались по гладкому камню и не находили опоры. Странно, как этот мальчишка ходил тут чуть не каждый день.
– Ну, давай же! – подгонял меня Ларт.
Глянув по глупости вниз, я охнул и оцепенел, прижавшись к скале в нелепой скрюченной позе. Ларт, как тисками, ухватил меня за запястье и вытащил на ровную площадку, изрядно исцарапав по дороге о каменный гребешок.
Почуяв твердую почву, я осмелился подняться.
Мы стояли на круглом каменном пятачке, откуда открывался впечатляющий вид на предгорья и разбросанный в них поселок. Крыши, улочки, дворы – все было как на ладони, и если б у старого мага была подзорная труба, то он вполне мог бы собирать местные тайны, и, как бабочек, накалывать их на булавку.
А с другой стороны плоской площадки помещался дом – небольшой, добротный, окруженный крохотным двориком и палисадничком, в котором что–то зеленело. Над входной дверью приколочено было выкованное из железа птичье крыло.
Калитки не было, мы вошли во двор без спроса. Впрочем, и спрашивать–то не у кого было – мальчишка ушел в поселок с пустой корзинкой.
Двор был чисто выметен, в углу лежало на земле несколько поленьев, рядом мучилось в твердой глинистой почве недавно политое деревцо – и все. В палисаднике доцветали три чахлых ромашки.
– Интересно, – сказал Ларт за моей спиной. – Посмотри.
Я подошел к нему и посмотрел туда, куда он указывал. В отвесной стене, примыкавшей к пятачку, была выдолблена, похоже, могила. Ее отверстие было намертво закрыто четырехугольным тяжелым камнем, и на камне угадывались очертания все того же крыла.
– Мир тебе, – сказал Ларт, обращаясь к могиле, – Ты меня должен был помнить... Орлан. Я Легиар. Я шел к тебе, но опоздал.
Сухо шуршал ветер по камню. Ларт отвернулся.
– Посмотрим в доме, – сказал он со вздохом.
Я преодолел свою робость, шагнув вслед за ним в темный проем двери. Проходя под железным крылом, я непроизвольно нагнулся.
Дом старого мага погружен был в полутьму – окна прикрывались тяжелыми тканями. В комнатах стояла гнетущая тишина, и в тишине этой наши шаги казались оглушительно громкими. Гостиная служила одновременно и библиотекой, тяжелые тома невозмутимо поблескивали позолотой, будто бы ожидая возвращения хозяина. Такой же, как у Ларта, стоял на столе стеклянный глобус с огарком свечки внутри, и пыльный бок его исказил до неузнаваемости мое отражение. Мебель, простая, как в обыкновенном сельском доме, покрыта была сверкающей черной парчой – во всех комнатах, кроме одной, маленькой, с деревянной кроватью и грубо сколоченным столом. Дом был в трауре, и носил этот траур со сдержанным достоинством.
В комнате, служившей, по–видимому, кабинетом старому волшебнику, Ларт поднял край тяжелой ткани, закрывающей окно, и в свете пробившегося сквозь щель вечернего солнца принялся изучать содержимое массивного письменного стола. Я, подавленный темнотой и тишиной, задыхающийся в густом воздухе этого дома, двинулся к выходу – и на пороге лицом к лицу столкнулся с мальчишкой.
Он прожимал к груди корзинку, в которой лежала буханка хлеба и завернутый во влажную тряпочку кусок сыра. Увидев меня, он переменился в лице, отпрянул и прошипел сквозь зубы:
– Опять ты... Ладно...
Наверное, я вскрикнул, потому что за моей спиной моментально вырос Ларт. Я прочел его присутствие в глазах мальчишки – готовый уже поквитаться со мной, он вдруг подался назад, сжался в комок и поднял руку, как бы защищаясь.
– Отойди, Дамир, – сказал Ларт из–за моей спины, отодвинул меня рукой и пошел прямо на мальчишку. Тот, пятясь, отступил во двор, споткнувшись на пороге. Ларт встал в дверях – под птичьим крылом.
– Это мой дом, – хрипло сказал мальчишка. – Все, что в доме, принадлежит мне, и здесь могила моего Учителя. Что вам надо?
– Опусти руку, – сказал Ларт холодно.
– Что вам надо? – выкрикнул мальчишка и поднял дрогнувшую руку еще выше.
– Опусти руку в знак того, что ты сдаешься на милость сильнейшего. Разве твой учитель не учил тебя законам и приличиям?
– Вы ворвались в мой дом и говорите о законах?! – мальчишка весь подобрался, как зверек, готовый к прыжку.
– Я считаю до трех, – Ларт говорил, не повышая голоса. – В поединке у тебя нет шансов. Раз.
Я наблюдал за происходившим из–за Лартова плеча, и, несмотря на мальчишкино ко мне отношение, сочувствовал ему.
Мальчишка тем временем отступил еще, выронил корзинку и изо всех сил сдерживал дрожь в занесенной руке.
– Два, – сказал Ларт. – Подумай. Твой учитель должен был тебе кое–что рассказать о подобных ситуациях. Два с половиной.
Занесенная грязная рука в последний раз дрогнула, потом ослабела и медленно опустилась.
– Хорошо, – кивнул Ларт и сразу, без перехода, наклонился и поднял корзинку, хлеб и сверток с сыром. – Давай войдем в дом.
Мальчишка не двинулся с места, подавленный, понурившийся. Легиар взял его за плечо и втолкнул в двери.
Сгущались сумерки. Я развел огонь в холодном пыльном камине, и кабинет старого волшебника стал хоть немножко напоминать людское жилье. Ларт сидел, закинув ногу на ногу, в деревянном кресле с подлокотниками. Мальчишку он усадил в такое же кресло напротив. Мне досталась табуретка перед камином.
– Ну, смотри, что ты делаешь, – говорил Ларт вполголоса. – Незнакомый маг, соперник не по твоим зубам, прямого нападения нет – что ты делаешь? Поднимаешь руку для заклинания, что означает – «я готов к поединку и сумею с тобой справиться». Так или нет?
– Так, – чуть слышно отозвался мальчишка.
– Что делаю я, или что делает кто угодно на моем месте? Нападает. Выворачивает тебя наизнанку, пожимает в недоумении плечами и уходит. Правильно?
Мальчишка молчал.
– Я тебя не укоряю, – сказал Ларт со вздохом. – Я знал когда–то твоего учителя. Орлан был тонким и умным магом, он не мог не объяснить тебе таких вещей... Это могло бы стоить тебе жизни.
– Он объяснил, – прошептал мальчишка.
– А ты? Забыл?
– Нет... Я увидел, что он, – тут мальчишка кивнул на меня, – что он в моем доме... И разозлился. А потом увидел вас... И испугался.
– И не подумал, потому что испугался?
– Не то чтобы... Просто не смог овладеть собой, хотел быть сильнее.
Ларт присвистнул:
– Ну, знаешь... Я знал только одного парня, который в твоем возрасте хотел быть сильнее. Но он–таки был сильнее многих – раз, и никогда не терял самообладания – два... И потом, он все равно плохо кончил.
Легиар замолчал, и молчал долго. Мальчишка сидел, сгорбившись, и водил пальцем по шву на своем рукаве. Тени обоих, оживленный горящим камином, плясали на темных стенах.
– К делу, – сказал Ларт, как бы очнувшись. – Меня зовут Ларт Легиар.
Мальчишка вздрогнул и удивленно на него уставился. Потом, вспомнив что–то, пробормотал:
– Меня зовут Луаян... Или просто Лан, если вам трудно произносить.
– Мне не трудно произносить, – одернул его Ларт. Тот опустил голову:
– Извините...
– Вот что, Луаян, – продолжал Ларт серьезно, – я сейчас занят делом, которое считаю важным. Поэтому мы явились в твой дом без спроса, что, конечно, само по себе плохо и недостойно. Я приношу тебе свои извинения. Ты их принимаешь?
Мальчишка проверил, не издеваются ли над ним, кивнул и снова потупился.
Ларт продолжал:
– Я надеялся на встречу с твоим учителем, но встреча не состоится... Или состоится позже. Теперь я вынужден надеяться на тебя... Понимаешь?
Мальчик кивнул, не поднимая головы.
– Как давно ты у него? – спросил Ларт.
– Три года. Три года исполнилось за день до того, как... – Луаян опустил голову еще ниже.
– Понимаю, – пробормотал Ларт. – Как это случилось, Луаян?
Мальчишка всхлипнул. При первом взгляде на него я не сказал бы, что он вообще способен плакать. А Ларт, пожалуй, мог бы и пощадить парня – ясно же, что он обожал старика и теперь очень переживает.
– Орлан был маг из магов, – задумчиво сказал Легиар. – Власть никогда не интересовала его, он искал истину... А это благородное, но неблагодарное занятие. Ему всегда претили отношения «сеньор–вассал», он сторонился меня из–за моего тщеславия... У тебя был достойный учитель, Луаян. Теперь расскажи мне, как он умер.
Мальчик прерывисто вздохнул и поднял голову:
– Он смотрел в Зеркало Вод... Он умер, когда колдовал.
Стукнуло деревянное кресло – Ларт поднялся. Мальчик хотел встать тоже, но Легиар уронил руку ему на плечо и усадил снова:
– А что он ХОТЕЛ увидеть в Зеркале Вод, Луаян?
Мальчишка сжался под его рукой:
– Он не говорил мне...
Легиар вдруг присел так, что его лицо оказалось на уровне лица сидящего Луаяна:
– Вспомни. Что он делал за пару дней или недель до смерти, о чем он говорил? Может, его что–то беспокоило?
Мальчишка смотрел, не мигая, Ларту в глаза:
– Да. Он был сам не свой. Он говорил... Что–то про Завещание.
– Первого Прорицателя?
– Да.
– У него была эта книга?
– Да. Но с ней случилось несчастье. Она упала в камин и сгорела.
Я заерзал на своем табурете.
– Что он о ней говорил? – продолжал допрашивать Ларт.
– Что она не лжет.
– А точнее?
– Он так и сказал – Завещание не лжет. Огонь...
– Что огонь?
– Не помню. Он иногда поминал огонь, когда ворчал.
– Хорошо. А в тот день, когда он смотрел в Зеркало Вод?
– Он был веселый. Смеялся и шутил.
– Ты смотрел с ним?
– Сначала – да. Потом он меня отправил.
– Расскажи, как все было. Не пропускай ничего.
– Был вечер. Он сказал – самое время развести чары. Он всегда так говорил, когда был в хорошем настроении. Взял чашу – она разбилась потом, а ведь была серебряная! – взял чашу, наполнил водой из пяти источников, тут как раз пять источников в поселке, и заговорил ее... Я ему помогал. Зеркало вышло – как хрустальное.
Сидящий перед мальчишкой Легиар взял его за запястья:
– Дальше?
– Дальше мы зажгли три свечи и стали смотреть... Но видно было не очень хорошо. Какой–то человек шел... Лица не видно, вроде молодой. Потом... Стало страшно. Знаете, как бывает, когда видишь в зеркале обыкновенную жизнь, только... по–настоящему. Видишь то, чего люди не замечают, а оно есть. Понимаете? – он вопросительно заглянул Ларту в глаза. Тот кивнул, и мальчик продолжал: – Этот человек шел, смеялся, говорил с другими... А ОНО шло по пятам. Смотрело на него, говорило с ним, но он не понимал, кто с ним говорит... И тогда Учитель меня отправил.
– А потом? Ты лег спать?
– Нет... Мне было интересно. Я виноват... Я подкрался и смотрел через дырку в портьере. И видел, как Учитель наклонился над Зеркалом, как схватился за горло, захрипел... Чаша упала и разбилась. Серебряная чаша! Учитель лежал на полу... Я пытался помочь ему. Но у него, наверное, разорвалось сердце.
Стало тихо. Невыносимо тихо, я боялся шелохнуться на своем табурете.
– Он умер... От страха? – шепотом спросил Ларт.
Мальчишка покачал головой:
– Он ничего не боялся... Я же говорю, у него сердце разорвалось.
Ларт помолчал, потом спросил осторожно:
– Ты помнишь, как он выглядел? Тот человек, в Зеркале? Ты бы его узнал?
– Нет, – вздохнул мальчишка.
– Он был один?
– То один, а то с кем–то... С разными людьми.
– А ОНО? На что это было похоже?
– Глаза... ОНО смотрело.
Я не выдержал и громко, со свистом, вздохнул. Оба быстро на меня взглянули. Потом Ларт тяжело поднялся и спросил Луаяна:
– Кстати, почему ты невзлюбил моего слугу?
– Он врун... – протянул мальчишка. – Зачем он болтал, что он маг?
– А ты сразу понял, что это не так?
Мальчишка пожал плечами:
– За версту.
Всю ночь они вполголоса разговаривали, сблизив головы над письменным столом. Поднимая иногда тяжелые веки, я видел, как Ларт водит пальцем по желтым от времени свиткам, разглаживает их ладонями, что–то объясняет серьезно, как мальчишка доверчиво касается его плеча, задавая непонятные мне вопросы. Они беседовали, как равные, и я с горечью сознавал, что мне никогда не вызвать у Ларта такого неподдельного интереса, какой освещает сейчас изнутри его обычно холодные глаза. Два мага говорили на общем языке, а один охламон слушал и не понимал ни слова.
Потом ненадолго стало тихо, и мальчишка спросил шепотом:
– А правда, что вы когда–то остановили чуму?
Я тут же вынырнул из дремоты.
– Мне учитель рассказывал, – пробормотал мальчик, будто смутившись.
Ларт не ответил – во всяком случае, вслух не ответил.
Я снова закрыл глаза. Чума. Я был еще совсем малышом, окна занавешивались рогожей, нас, детей, не выпускали на улицу, и дни слились в один долгий бред... А потом чума исчезла внезапно и необъяснимо, и в нашей семье умерли только дядька с женой, разом осиротив моего двоюродного брата, любителя рыбы...
– Слушай, Марран, – начал было Ларт, и все мои воспоминания мгновенно оборвались.
– А? – удивился мальчик.
Зависла пауза. У меня не осталось сна ни в одном глазу.
– То есть Луаян, – проговорил Ларт глухо. – Я хотел сказать – Луаян.
Стало тихо – и очень надолго. Далеко, в поселке, переругивались собаки.
Потом я, наконец, в очередной раз провалился в тяжелый сон, и, очнувшись, застал уже совсем другой разговор:
– ...У нее часто зубы болят, я ей зубную боль заговариваю, а она меня подкармливает... – неторопливо рассказывал мальчишка. – Они все хорошо ко мне относятся, только вот не принимают всерьез... Это и понятно. Я совсем сопливый был, когда сюда попал... – Он добавил что–то совсем тихо, я не разобрал.
– А дальше? – сумрачно спросил Ларт. – Что ты будешь делать дальше?
– Подожду, пока они привыкнут, что я теперь тут хозяин... Подучусь, соберусь с силами, выйду на площадь и вызову гром.
– Хочешь, чтобы тебя боялись?
– Нет... Просто пусть они знают, что я уже не ребенок, – в голосе мальчишки скользнуло упрямство.
– А, – усмехнулся Ларт, – хочешь быть сильнее?
Мальчишка помолчал. Потом спросил шепотом:
– А разве это плохо?
Снова стало тихо; они сидели у стола, теперь уже без света. Ларт медленно сказал наконец:
– Поедем со мной. Здесь тебе будет слишком трудно.
Мальчишка вздохнул, скрипнул креслом и ответил не сразу:
– Не могу... Не могу оставить Учителя одного.
Близилась осень, и вода в озере лежала пластами – в нежное парное молоко вдруг врывалась пронзительная осенняя струя, от которой Ильмарранен вздрагивал, фыркал и плыл быстрее.
Круглое как тарелка озеро сплошь окружено было лесом – сейчас стволы корабельных сосен подсвечивались закатным солнцем и горели красным, как восковые свечи. Руал заплыл на самую середину и слушал, как блаженствует в воде его натруженное за день тело.
Сегодня он переколол полсарая дров и накопал три мешка крупной желтоватой картошки, и помогал носить корзины с яблоками, и много еще трудных и почетных дел взял на свои плечи. Его никто не заставлял – сам напросился. Не зря же, постучавшись на одну ночь, он жил в избушке над озером уже вторую неделю.
Избушка стояла, окруженная стволами, как колоннадой. Вся она, до последней щепки, сложена была руками своего хозяина по имени Обри. Он же расчистил место для огорода, повыкорчевал пни и переехал сюда из деревни вместе с молодой женой. Сейчас у кромки озера носился по колено в воде их пятилетний первенец.
– Эй! – время от времени звал мальчишка и махал Ильмарранену рукой. – Остоложно! Не плыви далеко, водяной утащит!
Руал повернулся, наконец, и поплыл к берегу. Меркли закатные краски, синие сосны отражались в озерном зеркале, Ильмарранен разбивал их отражения ударами рук по воде. У того, противоположного берега, робко вякнула первая лягушка.
Малыш был на берегу уже не один – его мать, жена Обри по имени Итка, извлекла мальчишку из воды и теперь обувала, вытирая маленькие озябшие ноги полотняным полотенцем. Она отвернулась, чтобы не смотреть, как Руал будет вылезать из воды.
Ильмарранен отошел в сторону и оделся. Лягушки у того берега по очереди выдавали рулады, будто настраиваясь перед ответственным концертом.
– Устал? – спросила Итка, улыбнувшись Руалу. – Дров теперь на полгода хватит...
Малыш танцевал вокруг матери на остывающем влажном песке.
Руал улыбнулся в ответ.
– Сейчас Обри вернется, – сказала Итка. – Я уже управилась, ужин готов, хлеб еще остался, а завтра новый испеку...
Обри был удачливым охотником и незаурядным рыболовом. Огород, ухоженный маленькими Иткиными руками, три яблони, корова, куры – а муку приходилось покупать в поселке.
– Мы с Руалом сегодня молодцы, – сказала Итка сыну. А ты, Гай?
Тот воодушевленно закивал и, не в силах сдержать беспричинной радости, умчался по берегу, высоко подпрыгивая и повизгивая от полноты чувств.
Итка присела на ствол поваленного дерева, старого, лишенного коры. Устало вытянула ноги, посмотрела на тот берег – лягушки гремели слаженным хором – и тихо засмеялась вдруг:
– Знаешь, у Обри шесть братьев... И все женились по воле отца. Плакали, локти кусали, а ни один не воспротивился... – тут она улыбнулась так гордо и значительно, что Руал догадался – с Обри было по–другому.
– Его отец, знаешь, какой? – продолжала с той же улыбкой Итка. – Вот так, – и она сжала крепкий кулачок, показывая, какой у Обри отец. – У него ферма, три дома в поселке, стадо, прядильня, красильня и персиковый сад. Семь сыновей, Обри младший. Одних работников сотня... И ни одна душа, представляешь, ни одна собака никогда не смела ему перечить. Ну слова молвить поперек не смели, просто слова сказать!
Она раздухарилась, даже в сумерках Руал видел, как пылают ее щеки и горят глаза. Помолчала, улыбаясь каким–то своим мыслям, и продолжала с едва сдерживаемой похвальбой:
– А Обри сказал, что на мне женится. Ужас, что было! Только Обри и не подумал сдаваться. Он младший... Старик на стенку лез. И первый раз в жизни вышло не по его воле... Выгнал он Обри из дому, выгнал и проклял нас. Бабы старые каркали – не будет вам счастья. А только вот!
Из сгущающейся темноты с какой–то песенкой вылетел Гай, бесцеремонно взгромоздился на Руала верхом:
– Но–о, поехали домой!
Обри, что спускался уже от избушки, засмеялся и крикнул с притворной суровостью:
– Хозяин пришел, где же ужин?
Гай свалился с Руала и кинулся на шею отцу:
– Папа, ты зайца пйинес?
Уводя мальчика в дом, Обри завел длинную историю о зайце, хитростью избежавшем участи попасть в жаркое. Идя следом, Итка смотрела на их спины с нежностью, переходящей в поклонение.
Далеко отсюда темноволосая, усталая женщина сидела перед лоскутком с каплями крови, и удивлялась тому, как ярко, как ровно они светятся, и нет–нет, а в душе ее царапалось что–то, похожее на обиду – неужели сейчас ему может быть так хорошо? С кем же? Не может быть...
Утром Обри не пошел на охоту. Все вместе позавтракали за летним, вынесенным на крылечко столом. Гай обожал сироп, приготовленный отцом из меда диких пчел, и то и дело протягивал опустевшую чашку к кувшину. Обри мазал хлеб сметаной, посыпал сверху солью и отправлял в рот, закусывая луковицей. Итка накидала хлеба в кружку с молоком и время от времени ухитрялась скормить ложечку сыну, отгоняя подбирающихся к медовому сиропу ос. Молоко делало подбородок Гая похожим на кремовый пирог, Итка ловко подхватывала на лету падающие капли, малыш корчил рожицы, Обри укоризненно качал головой.
Руал смотрел на них, жевал поджаристую корочку и рассеянно улыбался в осеннее, плотно–синее небо. Ему еще ни разу в жизни не доводилось бывать героем пасторали.
– Еще! – потребовал Гай, подставляя чашку.
Обри плеснул ему медового сиропа, малыш схватил чашку двумя руками. В эту минуту Итка сбила осу, кружащуюся над лицом мальчика, оса шарахнулась и, падая, угодила прямо в чашку.
– Гай! – крикнула Итка испуганно, но малыш уже пил, жадно, большими глотками, и прежде, чем мать успела выхватить у него чашку, случилось страшное.
Гай вдруг широко раскрыл глаза, глубоко вдохнул и закричал, разинув рот. Оса ужалила его в горло, там, изнутри.
Упала на стол и покатилась чашка с медовым сиропом. Отлетела в сторону табуретка, на которой сидел Обри, схватила ребенка Итка, принялась дуть ему в рот, чтобы хоть как–то уменьшить боль. Руал, пытаясь помочь, ринулся наливать воду в кружку:
– Может, воды... Может, вода поможет...
Но Гай не мог глотать, не мог уже кричать – он только широко раскрывал глаза, из которых катились крупные слезы.
А тем временем в горле ребенка, там, куда укусила оса, стремительно росла опухоль. Мальчик стал задыхаться.
– Обри! – крикнула Итка. – Коня, в поселок, врача, скорей!
Ни один врач не успел бы спасти Гая. Лицо его уже заливалось синевой, глаза закатывались – ребенок умирал, умирал здесь, сейчас, в муках удушья, на руках у матери.
– Сынок! – рыдала Итка, пытаясь вдохнуть ему воздух в рот. Обри побежал–таки за лошадью – безумие, до поселка полчаса бешеной скачки. Мальчик умрет через несколько минут.
Гай хрипел, Итка билась над ним, не в силах помочь, а Руалу вдруг явилось видение.
Он увидел сводчатую комнату, где поблескивают на полках корешки фолиантов, стол, заваленный кипами книг, самоуверенного подростка за столом и еще кого–то – Ларта Легиара! – бросающего на стол перед подростком массивный том.
– Ну зачем мне это надо? – оттопыривал губу мальчишка. – Ты из меня лекаря хочешь сделать? Да я пару заклинаний ляпну, и какой лекарь со мной сравнится?
– Ты что, читать не умеешь, Марран? Кому будет хуже, если ты хоть чуточку поумнеешь? – допытывался Легиар.
На первой странице был нарисован голый розовый человек, испещренный кружками и надписями, дальше тот же человек как бы изнутри, потом сердце, коричневая печень... Не то. Было же что–то, иначе зачем это вспомнилось? Надорванная страница... Роды... Небо, при чем тут роды? Они молоды, у них еще будут дети... «Бабы старые каркали – не будет вам счастья»... Что там было еще, в этой книге, которую я не хотел читать?!
– Сыно–ок, сыно–ок... – голосила Итка. Блуждающий взгляд Руала уперся в нож на столе.
Столовый нож.
Вот что там было – ребенок, больной дифтерией. Он не мог дышать, и тогда скальпелем...
Руал протянул руку и взял нож со стола. Рукоятка удобно легла в ладонь.
Небо, я не сумею. Я никогда не делал ничего подобного.
Я боюсь крови.
Я буду просто убийцей.
– Дай мне его, Итка, – сказал Руал чужим голосом.
Она не услышала, или не поняла. Тогда он сказал громче:
– Я знаю, что делать. Дай мне ребенка.
Он отобрал у нее мальчика и положил на траву. Гай был без сознания. Нет, не здесь. В доме. Только в доме.
Он поднял безжизненное тельце и бегом направился в дом. Итка преградила ему путь:
– Куда ты его несешь?!
– Я спасу его, ясно? – заорал он в ответ, отбросил Иткины руки и вошел.
На кровать? Нет, на стол...
Нож прыгал в его мокрой руке. Кажется, здесь, на шее...
– Не–ет! – закричала Итка и схватила его за руку, вцепилась в лицо. – Не режь, не трожь негодяй, мясник!
Руал стиснул зубы и отшвырнул ее к стене.
– Обри! – изо всех сил закричала она.
Руал подхватил мальчика и кинулся по лестнице наверх, на чердак. Его схватили за ногу, он отбился, ворвался в чердачную комнатку и задвинул за собой засов. Небо, ребенок–то жив еще?
– Обри, Обри! – надрывалась Итка.
Здесь, на шее. И рисунок был в книге. Но он может захлебнуться кровью.
А если не попробовать, он умрет наверняка! Может быть, он уже умер!
И Руал провел ножом по горлу мальчика.
Еще. Еще. Небо, сколько крови. Еще. Убийца. Давай. Не хлопнуться бы в обморок. Еще...
Тяжелые удары обрушились на дверь. Обри крушил ее молча, отрешенно, отчаянно.
– Кровопийца! – кричала Итка. – Убей его, Обри!
Трясущимися пальцами Руал раздвинул разрез на шейке ребенка. Огляделся, поискал глазами... Полки на стенах, банки, лопаты и грабли в углу, метла, масляная лампа... Жестяная воронка. Скорее.
Он еще раздвинул разрез и узким концом ввел в него воронку. Так. Так.
– Людоед! – рычал за дверью Обри.
Дверь трещала, поддаваясь.
Неужели Лартова книга врала?!
И тут мальчик захрипел.
Вздохнул.
Он дышал через дыру в горле, дыру, исходящую кровью, и через воронку, открывшую доступ воздуху. Вдох. Хрип. Он может захлебнуться. Выдох. Дышит.
Упала дверь. Влетел Обри с безумными, белыми глазами. Увидел окровавленного ребенка с воронкой в горле и зашатался.
– Он дышит!! – закричал Руал. – Посмотри, он же дышит! Он дышит!
Обри тяжело шагнул вперед, отбросил Руала, наклонился над мальчиком.
Ребенок оживал, страшная синева сползала с его лица.
– Итка! – хрипло позвал Обри.
Вдвоем они стояли над своим первенцем, глядя, как поднимается и опускается его залитая кровью грудь.
Ильмарранен сидел в углу, глотал слезы и повторял, не помня себя:
– Дышит... Он дышит. Он живой.
Лицо его исполосовано было Иткиными ногтями.
– Я не забуду, – сказал Обри. – Я клятвой клянусь, что ты отныне мой брат и все, что имею я, принадлежит тебе. До старости, до смерти ты можешь жить в моем доме. Все, что ни попросишь, я исполню, хотя бы и ценой жизни.
По лужайке перед домом ходила Итка, покачивая на руках сына с перевязанной шейкой.
– Спасибо, – сказал Руал, следя за ней глазами. – Я тоже не забуду. Но мне надо идти. Мне все равно надо идти.
Они помолчали.
– Где бы ты ни был, – сказал Обри, – помни, что здесь тебя ждут.
Руал подошел к Итке с мальчиком. Гай широко ему улыбнулся, а Итка вдруг передала ребенка мужу и упала перед Ильмарраненом на колени. Ему еле удалось ее поднять.
Он вышел на дорогу, и когда дом скрылся за колоннадой сосен, кто–то вдруг явственно сказал ему, не то на ухо, не то изнутри головы: «Ай–яй–яй! Ты мне нравишься, удачливый Марран!»
Он вздрогнул. Он боялся этого. Ему снова показалось, что за ним наблюдают.
Мы покинули поселок, когда солнце стояло уже высоко. Луаян не пошел нас провожать, а у меня мороз продирал по коже, когда я думал об одиноком мальчишке в темном доме с могилой во дворе.
Мои глаза слипались, однако Ларт, не спавший ни секунды, был собран и сосредоточен. Он сразу же взялся правит упряжкой, мою вялую попытку разговора пресек и отправил меня в карету.
Под стук колес я заснул, скрючившись, на обитых вытертых бархатом подушках. Сон мой был беспокойным и душным, я долго хотел проснуться и не мог. Наконец, мне удалось разлепить веки, и я увидел над собой мерно покачивающуюся парчовую занавеску на окне кареты.
Я разогнулся с трудом и сел, забросив ноги на противоположное сиденье. Болела голова, все путешествие казалось бессмысленным и не было желания жить.
Я открыл окно и сунул голову в поток свежего ветра. Это немного меня взбодрило, и я решил перебраться к хозяину на козлы. Крикнул – ответа не было, тогда я поставил ногу на подножку, свесился из двери и посмотрел вперед, на возницу.
На козлах, полуобернувшись ко мне, сидело ОНО. Я видел только желтые, сосущие глаза. Пальцы мои, вцепившиеся в поручень, свело судорогой, а ОНО ухмыльнулось и сказало сухим, царапающим голосом:
– Ну вот.
Тогда я сумел, наконец, заорать.
Я орал и орал, и ничего уже не видел перед собой, и отбивался руками и ногами, и сорвал нависшую над головой парчовую занавеску. В окно хлынуло солнце, и я, наконец, проснулся.
Карета замедлила ход и остановилась. Дверца резко распахнулась, на пороге стоял Ларт:
– Что?
Я смотрел на него бессмысленными глазами. Он взял меня за шиворот и встряхнул:
– Чего орешь?
– Клюнула... – прошептал я в ужасе. – Она на меня клюнула!
Он насупился:
– Кто?
– Т... т... ретья сила, – выдавил я с трудом.
Он вздрогнул, нахмурившись еще больше:
– Что ты болтаешь?
Заикаясь и путаясь в словах, я пересказал ему свой сон. По мере моего рассказа напряжение и озабоченность уходили с его лица, и, когда я закончил, он вздохнул с облегчением:
– Нет... Это не так. Ты просто перетрусил.
Я все еще смотрел на него затравленно. Он усмехнулся, вытащил меня из кареты на солнце и посадил рядом с собой, на козлах.
Мы ехали степью, дрожал над землей разогретый воздух, резво бежала шестерка вороных.
– Третья сила тобой не интересуется, – сказал Ларт.
– Правда? – спросил я с надеждой. – Правда–правда?
– Правда–правда, – устало отозвался Легиар. – Она следит за другим человеком, тем, кого видели в зеркале вод Луаян и его учитель.
Я уже не слышал – меня захлестнули до краев степные запахи, лавина солнца и ослепительная небесная синева. Чувство облегчения, подобного которому я ничего раньше не испытывал, на несколько минут вытеснило из моей головы Луаяна, и его учителя, и самого Ларта. Мне казалось, что я ничего уже в жизни не испугаюсь, что я заново родился и вышел сухим из воды. Кажется, я даже пел.
Однако, сладкое чувство освобождения от опасности длилось не так долго, как мне хотелось бы.
– Что–что? – переспросил я, опомнившись. – А кого они видели в зеркале?
Ларт ударил по лошадям:
– Я думаю, это был Привратник.
Счастье мое улетучилось так же мгновенно, как и накатило.
– А кто он, Привратник? – спросил я, замирая.
Ларт мрачно на меня взглянул и на ответил.
Спустя несколько дней мы остановились ненадолго на постоялом дворе. Первой же ночью я проснулся от пронизывающего, леденящего ужаса.
Я лежал на пуховой перине в лучшей комнате гостиницы, пустой и темной.
И что–то бесформенное, тяжелое и холодное сидело у меня на груди.
Я попытался проснуться – и не смог. Я стал убеждать себя, что это снова сон – и не верил себе, слишком ясным было ощущение склизкого прикосновения и отвратительного, гнилостного запаха.
То, что на мне сидело, взглянуло мне в глаза своими мутными плошками и неспешно, глухо чавкая, двинулось вперевалку к моему горлу. Я бился, как пойманный кролик, и хватал воздух, из последних сил пытаясь позвать Ларта. Но крик не желал вылетать из моего горла, я не мог выдавить даже писка.
В эту минуту дверь, закрытая на засов изнутри, отлетела к стене. На пороге стоял некто с узким блестящим лезвием в опущенной руке. Сидящее у меня на груди вдруг раздулось, как пузырь, и лопнуло с негромким сухим хлопком. Внутри это оказалось неожиданно пустым – только оболочка отлетела на пол. Все это я видел, как в тумане.
Ларт подцепил то, что лежало на ковре, на кончик шпаги. Оболочка, похожая на жабью шкуру, неуверенно шевелилась. Ларт прошептал слово – и шкура эта вспыхнула и загорелась зеленоватым пламенем. Легиар швырнул ее в пустой и холодный камин.
Двумя широкими шагами хозяин подошел ко мне. Я скулил, как щенок. Он плеснул в кружку воды из кувшина и дал мне напиться.
– Хозяин, – сказал я, трясясь, – это не сон. Это уже не сон.
Глаза его светились в темноте, и свечение это понемногу угасало.
– Это не то, что ты думаешь, – сказал он терпеливо. – Это – не то, что видели в зеркале Орлан и Луаян. Это – мерзкое, страшное, но в общем–то не очень опасное существо из тех, что всегда были и будут на земле. Их полно. Обычно они прячутся от людей. Это порождения ночи... Но Третья сила–то причем? – он говорил, кажется, сам с собой.
Он хотел подняться, но я с неожиданной силой и смелостью ухватился за его руку:
– Хозяин, не уходите...
Он сел рядом со мной. Помолчал. Сказал, раздумывая:
– Вероятно, они чувствуют ее приближение. Они тревожатся, они шевелятся и наглеют. Они лезут из своих щелей... Или нет? – он вопросительно на меня посмотрел.
Я сказал как мог убедительно:
– Хозяин. Я плохая приманка. На меня клюет не то, что надо. Только всякая дрянь. Пожалуйста, снимите меня с крючка. Я больше не могу.
Он вздохнул и вдруг положил мне руку на плечо. Я замер – это было второй раз в жизни.
– Дамир, – сказал он, – неужели ты думаешь, что я могу тебя отдать?
Я всхлипнул и ткнулся в его руку.
– Успокойся, – бормотал Ларт в темноту, – считай, что я снимаю тебя с крючка.

© Марина Дяченко
Сергей Дяченко


Разрешение на книги получено у писателей
страница
Марины и Сергея Дяченко
.
 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 13/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList