*** *** ***
– Да фиг с ним, на ходу выпрыгну, – беспечно сказал Арчи. – Первый раз
что ли?
Офицер–махолетчик виновато развел руками:
– Ты извини, мне ж никто заранее не сказал, что тебя сбрасывать
придется... Так бы мы поплавки взяли.
Генрих сокрушенно вздохнул и покачал головой:
– Бардак. Почему у вас, у русских, всегда и во всем бардак?
– Это не у русских, – проворчал Лутченко. – Это у служивых. Да и
вообще, где начинается авиация, там кончается порядок. Слышал о сем
прискорбном факте?
– Видел, – невозмутимо сообщил Генрих. – Точнее, вижу. Прямо сейчас.
– Мужики, – снова примирительно вставил Арчи. – Я ж говорю, не
грузитесь. Прыгал я с махолетов, черт знает сколько раз прыгал. Не проблема.
Офицер поглядел на Арчи с немой благодарностью.
– Вода холодновата, – зачем–то заметил Ваня Шабанеев. – Сентябрь уже.
Словно операцию могли отменить по причине холодной воды... Арчи махнул
рукой – бесполезно что–то доказывать, не поймут. Спецов по операциям на воде
кроме него самого на борту больше не было.
– Так, повторим. Тебя сбросят на курсе «Вадима». Капитан по идее обязан
тебя подобрать. Подберет, как думаешь?
– Подберет, – убежденно сказал Арчи. – Вадик – обязательно подберет.
– Знакомство с ним не афишируй, – наставительно посоветовал Шабанеев,
отрываясь на секунду от терминала.
– Не буду, – послушно пообещал Арчи.
– Ты не смейся, – фыркнул Ваня. – Они хоть и ученые, а умные. Мы даже
не знаем – вооружены ли они.
– Почему это не знаем? – удивился Генрих. – Охранение в пансионате
разве не повязали?
– Повязали, – сказал Лутченко. – Только охрана о багаже ничего толком
не знает. Они ж не мамочки биологам чтоб чемоданы им паковать.
– Бардак, – с отвращением промолвил Генрих. – Чем дальше на восток –
тем больше бардака.
– Это ты сибирякам расскажи, – хмыкнул Шабанеев. – Они дальше к
востоку, им приятнее будет это слышать.
Арчи тем временем облачился в шорты. Больше ему ничего не полагалось.
По легенде. Впрочем, цепочку с номерным жетоном вэ–эровца ему все же вручили
и пришлось ее прятать в спецкарман. Дурацкие законы, но они законы...
– Шериф, – проникновенно сказал Лутченко. – Я тебе не говорил пока. В
случае непредвиденных обстоятельств ты должен будешь этого Ицхака Шадули
убить. И ученичков его – тоже. Но в первую очередь старика.
– Это еще зачем? – опешил Арчи.
Лутченко взглянул ему в глаза.
– Шадули умеет делать волков. Этого никто на Земле не должен уметь.
Арчи молчал почти полминуты.
– Волков, Виталий, делают не генетики, а генералы и президенты. Если ты
еще не понял.
Лутченко виновато вздохнул.
– Да я–то понимаю. Но так уж сложилось, что мы обязаны выполнять
приказы. И мы будем их выполнять. Сегодня – ты. Завтра – я. Это разведка.
Это политика.
– Черт бы побрал разведку с политикой на пару, – угрюмо сказал Арчи.
– Поберет. Но это все равно не отменяет приказов и необходимости им
подчиняться. Увы.
– Заходим, – предупредил махолетчик из кабины. – Пятиминутная
готовность.
– Слушайте, – спросил вдруг Генрих. – А зачем вообще нужна эта комедия?
Что нельзя было просто послать за яхтой катер с пограничниками? Ну, или с
нами в конце концов?
– Нельзя, – пояснил Лутченко. – Во–первых, при нормальном ветре катер
яхту просто не догонит. Такую во всяком случае. И еще – по нашим данным в
патруле есть люди Варги. И мы не знаем что они могут выкинуть. Понимаешь?
Если мы затеем операцию перехвата, мы можем быть атакованы. А сие чревато
неожиданностями. Золотых же страшно не любит неожиданности.
– Можно подумать, что я от неожиданностей буду застрахован, – угрюмо
заметил Арчи. Он вообще выглядел угрюмо, причем с каждой минутой мрачнел все
больше и больше.
«Как бы он не сломался, – озабоченно подумал Лутченко. – Неужели,
подведет?»
А вслух сказал:
– У тебя будет фора. В принципе, всю эту шатию можно просто
притопить...
Арчи как раз вгонял в узкий карман на бедре метательный нож.
– ...но лучше, к примеру, ножичком. Для верности.
– А иглы с парализатором не лучше?
Лутченко недовольно поморщился.
– Шериф, живой генетик, который знает как делаются волки, может попасть
под дурное влияние. Его могут похитить. У него могут похитить жену и детей,
чтобы вынудить его делать то, что вздумается каким–нибудь психам вроде
Варги. А мертвецы забывают все, что знали. Напрочь забывают. Такие дела.
– Так что мне, игломет вовсе не брать?
– Не бери. Не будет лишнего искуса.
– Большое спасибо! – едко поблагодарил Арчи. – Фитиль на семь персон!
Место в психушке мне уже забронировали?
– Арчи, – взмолился Лутченко вполголоса. – Не нужно, а? У тебя же
семнадцать фитилей за кормой, пусть даже почти все сухие, ты один из
наиболее опытных агентов Земли. Если ты не сломался в начале, зачем тебе
ломаться теперь? Неужели непонятно: лучше сейчас убить семерых, чем потом
эти семеро наделают волков, которые убьют тысячи?
– Прекрати меня лечить, – Арчи неожиданно даже для себя окрысился. –
Срал я на всю нашу лицемерную мораль, понятно? Я своей любви в глаза хочу
смотреть, и чтобы при этом стыдно не было и взгляд опускать не хотелось! Это
ты в состоянии понять?
Лутченко явно хотел напомнить, что вышеупомянутая любовь Арчибальда
Рене де Шертарини и сама далеко небезгрешна. Но что–то подсказало ему: не
стоит. Именно сейчас – не стоит.
И Виталий Лутченко промолчал.
Промолчал и Генрих, который вдруг подумал, что последнее время слышит
от Арчи много трескучих фраз и при этом фразы далеко не так бессмысленны,
как пытается выставить тот же россиянин Лутченко. Генриху и самому иногда
становилось не по себе. Многое, во что он верил в течение долгих лет,
внезапно оказалось не крепко вросшим в землю зданием, а эфемерным карточным
домиком, и было сметено первым же легким порывом ветра.
А еще ему вдруг стало отчетливо ясно: чтобы хранить жизни своих
соотечественников нужно непременно отнимать жизни других соотечественников.
Потому что иначе просто не получается. И неважно, что защищая интересы
Европы он убивает, к примеру, туранца или американца. Туран и Америка
греются под одним солнцем и одни и те же звезды поочередно смотрят на Туран
и Америку с высоты. Пока человек жив – его можно называть как угодно –
американцем, туранцем, зулусом. А когда жизнь у него отнимают – становится
безразлично кем он был.
Генриху мучительно захотелось бросить свое ремесло, от которого он еще
совсем недавно получал удовольствие. Только как–то уж слишком сложно и
стремительно обернулись события, и пришлось убедиться, что до сих пор жил с
полупрозрачной пеленой перед глазами, и пелена эта пропускает далеко не все.
Если бы Генрих узнал насколько точно его мысли совпадают с мыслями Арчи
– он бы, наверное, удивился. А возможно, и не удивился бы. Он проработал во
внешней разведке достаточно долго, чтобы не удивляться, когда подтверждается
очевидное, хоть и кажущееся невероятным.
– Елы–палы, – ругнулся из кабины офицер–махолетчик и содрал с головы
шлемофон. – Серега, заведи–ка на громкую!
В тот же миг в натянутую тишину ворвался гул сразу нескольких голосов и
еще масса сливающихся звуков.
– ...идут на форсаже! Два штурмовика сбито!
– Первый, первый, прошу помощи, тонем!
– «Отпор», эвакуируйте экипаж!
– Что, черт возьми творится? – Лутченко требовательно взял офицера за
локоть.
– Несколько катеров в Береговом откололось от эскадры; они расстреляли
звено европейских штурмовиков. Прямо в воздухе. Потом потопили два своих же
катера и подбили еще четыре. Мятеж. Они отсекли яхту от берега и от воздуха.
Собственно, мы единственные, кто сейчас дальше от берега, чем яхта. Наших
ученых неплохо охраняют...
– Кэп! – испуганно доложил один из пилотов. – Президент на связи...
Офицер вытаращил глаза и снова припал к шлемофону. Потом поднял
ошалелый взгляд на Арчи.
– Вас...
Арчи обреченно взял шлемофон.
– Слушаю.
– Агент де Шертарини?
– Он самый.
– Говорит президент России. Надеюсь, вам знаком мой голос.
– Знаком.
Арчи не стал добавлять обязательно–уставное для служащего разведки
«господин президент».
– Вы должны немедленно высадиться на судно с беглецами и устранить
Ицхака Шадули и его учеников! Физически устранить! Любой ценой! Это приказ,
категорический приказ! Наделяю вас исключительными полномочиями, можете
приказывать всем, кто сейчас вместе с вами! Там ведь есть сотрудники вэ–эр?
– Есть. Двое.
– Командуйте ими! Командуйте также сотрудником европейской вэ–эр, с
Европой все согласовано! Приступать немедленно! Вам понятно?
– Понятно, – глухо отозвался Арчи. – Приступаю.
Он опустил шлемофон.
– Поздравляю, – сообщил он, глядя на Лутченко. – Теперь операцией
командую я. И нам приказано немедленно устранить Шадули и его учеников.
– Мне приказано оказать вам любое возможное и невозможное содействие, –
поддакнул офицер–махолетчик. Глаза у него оставались круглыми, как у совы. –
Приказывайте...
Генрих тем временем тоже выслушал в шлемофоне отрывистую тираду
по–немецки.
Арчи осмотрел свое новоявленное войско. Четыре человека. Он сам,
Шабанеев, Лутченко и Генрих. Если учесть, что противостоят им
семидесятилетний старик и горстка кабинетных очкариков, можно счесть задание
увеселительной прогулкой.
– Ну, за него я молчу, пусть себе с компом обнимается, – зло сказал
Арчи, кивнув на Шабанеева. – А вот ты пойдешь? Пойдешь со мной убивать
одного деда и шестерых яйцеголовых?
Арчи в упор глядел на Лутченко.
– Туранская эскадра на подходе, – упавшим голосом сообщил один из
пилотов. – Война, люди, война...
Лутченко, побледнев, втянул в голову в плечи.
– Что, сжалась душонка? – презрительно сказал Арчи. – Своими–то руками
кровушку проливать тяжко...
– У меня был фитиль когда–то... – пробормотал Лутченко и отвел взгляд.
– Хрен с тобой, оставайся, – Арчи махнул рукой.
– Я пойду, – очень спокойно сообщил Генрих. – Только я помимо ножа
возьму еще и огнестрелку. А ты как хочешь.
– А я – ножом, – Арчи угрюмо похлопал себя по карману. – Чтоб потом все
это красненькое по телеку показали. Облачайся, Генрих.
Генрих быстро сбросил одежду и натянул такие же, как у Арчи, шорты.
– Ты плавать–то хоть умеешь? – осведомился Арчи.
– Умею. Не беспокойся.
– Вижу яхту, дистанция четыре с половиной, идут на нас, – крикнул из
кабины пилот.
– Снижайся, – велел ему Арчи.
Как всегда перед операцией, когда решение уже принято, пришло
спокойствие и уверенность. Руки и не думали дрожать. В душе стало гулко и
пусто. Она будет потом болеть, душа. Когда удовлетворенно притихнет то, что
ведает в человеке пресловутым профессиональным долгом.
До чего же алчно и неистребимо оно, это что–то, ведающее в человеке
профессиональным долгом...
– Снижайся... Готов, Генрих? Прыгай ногами вниз, высоты не бойся, удара
о воду тоже. Смотри только не плюхнись плашмя. В воде сразу раскинь руки и
всплывай. Береги уши, зальет – хана тебе, не выплывешь. На, вот, шапочку
натяни, как всплывешь – выбросишь.
– Спасибо, – поблагодарил холодный и невозмутимый, как скала, Генрих
Штраубе. Агент Немец. Пока несостоявшийся друг, и, возможно, будущий
молчаливый собутыльник по заливанию спиртом саднящей человеческой совести.
– Огнестрелку сюда, в герметик.
– Спасибо, я знаю как этим пользоваться.
– Все, ниже не получится, – донеслось из кабины. – Зачерпнуть можем...
– Ниже и не нужно. Открывайте люк...
От воды махолет отделяло метров пятнадцать. Пятиэтажный дом.
– Готов, Генрих?
– Готов.
– Давай!
Арчи хлопнул напарника по плечу. Тот натянул шапочку и пристегнул пакет
с пулевиком к лямке на поясе.
Генрих на миг замер перед люком, выглянул и шагнул в пустоту.
– Удачи, – робко пожелал в спину Лутченко.
– Удачи, – эхом повторил махолетчик. Пилоты, кажется, тоже что–то
пожелали.
Но Арчи уже не услышал. Он оттолкнулся и в несчетный раз за свои
неполные тридцать лет жизни ухнул навстречу оглушительно синей морской
глади.
Только море умеет так обнимать.
