*** *** ***
На закате помощник сибирского босса по фамилии Чеботарев откинул
гибкий полог–подкрылок и вошел в палатку. Синеватая химическая лампа
наполняла полусферический купол даже не светом, нет – отсутствием
тьмы. Воздух под куполом казался густым и фосфоресцирующим.
– Ну, что, гвардия? Готовы? – напряженным голосом спросил
Чеботарев.
Китаец–шарпей молча встал и вогнал в механический пистолет черный
прямоугольник обоймы. Казалось, он родился и вырос в этом комбинезоне
с обилием карманов, в каждом из которых таилось что–нибудь
смертоносное.
«Интересно, – подумал Генрих, – а он хоть немного нервничал после
первого «фитиля»? По–моему, нисколько.»
– Что, поехали? – мрачно осведомился долговязый прибалт–дог.
– Ага. Через пять минут кольцо начнут стягивать. Ваш выход,
супермены.
Второй прибалт, туранец, россиянин Баграт и четверка сибиряков,
похожих на бультерьеров–переростков тоже поднялись с шезлонгов–коек.
Себе Генрих выбрал многозарядный пулевик, но не длинноствольный,
как пограничные иглометы, а смахивающий на большой пистолет. Штуку
достаточно смертоносную и невероятно скорострельную –
иглометам–селектоидам такая и в первом приближении не снилась. Правда,
имелась у этого и оборотная сторона: все карманы пришлось набить
запасными обоймами, да еще обмотаться специальным ремнем–патронташем.
Обойм, помимо примкнутой, Генрих взял аж восемь, а выпотрошив ремень
можно было снарядить еще шесть.
Никогда прежде Генриху не приходилось вооружаться так
основательно. И та его часть, которая не переносила людской смерти,
напряглась и задрожала, но Генрих привычным усилием воли подчинил ее
мрачной скорлупе–оболочке, которую вылепили европейские психоинженеры
перед заданием.
«А ведь если разобраться, – отстраненно подумал Генрих, –
психоинженеры просто делают из нас шизофреников. И те, у кого
сдерживающая сущность оказывается слабее сущности побудительной,
становятся агентами. Чем сильнее разрыв между сущностями, чем легче
удается подчинить сдерживающую сущность – тем ценнее агент. И тем
больше он может натворить.»
Это не значит, что агент–шизофреник не в состоянии сойти с ума
после очередного убийства. Просто он может вынести больше убийств
подряд – без профилактической промывки мозгов. Без сдирания старой
скорлупы и торжественного запихивания в новую. Только–только
вылепленную.
Один за другим они выходили из палатки в вечернюю комариную муть.
После неживого химического освещения все казалось преувеличенно темным
– и таящийся в зарослях мрак, и последний закатный росчерк на небе, и
даже луна, полускрытая символическими облачками.
У палатки стояли Золотых, россиянин Коршунович и
майор–пограничник. Лица их тоже казались темными; Генрих видел только
слабые отсветы в глазах.
Чуть поодаль вытянулся в шеренгу взвод российского мобильного
спецназа. Те, чью судьбу нынешней ночью придется разделить.
Полковник Золотых сделал маленький шаг вперед – Генриху на секунду
показалось, что он готов разразиться неуместной напутственной речью,
но сибиряк произнес всего две фразы:
– Постарайтесь притащить хотя бы одного живьем. И все, считайте
свою миссию выполненной.
Прибалты коротко переглянулись. Эти явно привыкли понимать друг
друга без слов. Генрих решил для себя, что там, в лесу, постарается
держаться к ним поближе.
Кольцо вокруг оцепленной зоны было тройным. Пограничники – все с
регулярными сибирскими иглометами – провожали спецназовцев и передовую
группу уважительными взглядами. Генрих под каждым кустом замечал
отблески прожекторного света в глазах. Заметил он и то, что
ребятки–пограничники очень умело прятались по этим самым кустам и
слегка даже позавидовал навыкам истого лесовика. Врожденного. Сейчас
такие навыки очень ему пригодились бы.
До предполагаемой границы базы оставалось около километра, когда
Генрих уловил слабенький запах озона.
«Начинается," – успел подумать он, и в тот же миг над лесом
вспыхнуло зеленоватое зарево парящих осветителей, а спустя пару секунд
тишину распороли далекие хлопки ракетниц. А потом заросли впереди
ожили. Просто ожили. Шарпей–китаец переломился пополам, но все же
успел выстрелить; и тут за спинами очнулись ребята с распылителями.
Волков было четверо. Белесые фигуры, до странности напоминающие
призраков, внезапно стали видимыми. Взвесь добросовестно облепила их
костюмы, и хитрый полупрозрачный камуфляж перестал растворять волков в
ночи.
Прибалты дали дружный залп и одновременно упали на землю. Генрих
тоже залег. Чуть в стороне. Очень вовремя, потому что сзади принялись
беспорядочно стрелять спецназовцы, да и пограничники со своими
иглометами моментально набежали с трех сторон.
Но волки молниеносно разобрались в ситуации и дружно отступили;
Генрих заметил, что двое поддерживали третьего, а четвертый прикрывал.
Чтобы исчезнуть им понадобилась какие–то три–четыре секунды.
Стрельба не утихала еще секунд двадцать. Потом один из сибиряков
из передовой группы предостерегающе поднял руку. Генрих, прильнувший к
сухой таежной подстилке, ненадолго прикрыл глаза. Над кронами
продолжали вспыхивать и светить ракеты, и мир оттого казался
резко–контрастным.
Вскоре стрельба разгорелась немного в стороне, но и там она
довольно быстро стихла. Похоже, что волки нащупывали слабину в кольце
окружения.
Потом кто–то из россиян–спецназовцев расшвырял светляков – лес в
отдалении стал просматриваться гораздо лучше. Прибалты проползли
вперед, к неловко лежащему у молоденького кедра шарпею. Кажется,
шарпей был еще жив.
Генрих тоже пополз вперед. Он слышал, как сержант докладывает
кому–то по рации, что вылазка волков пресечена, но есть потери, около
двадцати человек, и что никого из волков не удалось ни пленить, ни
устранить.
Он так и сказал – «устранить», а не «убить».
«Двадцать человек! – подумал Генрих озабоченно. – За несколько
секунд. Дьявол! Да если волков много, они нас постепенно передавят
всех, как клопов. И никакое оцепление не спасет.»
Единственное, что порадовало – никто из людей не впал в шоковое
оцепенение после стрельбы. Все–таки накрутили всех как следует. Если и
погранцы подготовлены так же, то есть даже небольшие шансы на успех.
Наверное...
Рядом оказался россиянин Баграт; задумчиво перезаряжая
короткоствольный «Самум» он сказал, обращаясь куда–то в пустоту:
– А с распылителями это они здорово придумали...
– Здорово, – фыркнул из густой тени туранец. – Лучше бы огнеметы
принесли, чем распылители.
«Н–да, – подумал Генрих. – Нравы у них вполне сарацинские, там, в
Туране. Да и в Халифате тоже.»
– Эй, сержант! – негромко позвал спецназовца прибалт Цицаркин. –
Буди своих, и двинули! Цепью. У кого осветители?
– У нас! – с готовностью отозвались два терьера–йоркширца, похоже
– близнецы.
– И у нас, – добавил кто–то из темноты.
– Давай! Осветители – вперед, швырнули – подтянулись. И хренью
своей поливайте, не мешкайте!
– Слышали? – с нажимом спросил сержант. То ли он полностью
согласен был с советами прибалта, то ли просто слегка растерялся и
поэтому рад был, что инициативу проявил кто–то другой. – Давай,
двинули!
По его команде цепочка передовой группы двинулась к центру
оцепленной зоны. Медленно, крадучись, обильно расшвыривая по дороге
хемоосветители и оставляя за собой праздничный лес. Сияло сверху,
сияло в подлеске, в крови бушевал адреналин, и от этого Генриху
почему–то неудержимо хотелось чихнуть.
Перестрелки вспыхивали там и сям, то справа, то слева, то где–то
далеко, по ту сторону волчьей базы, где тоже смыкались цепочки
спецназа и пограничников. Но все время ненадолго, словно волки
осторожно пробовали сжимающееся кольцо на прочность. На разрыв.
Впереди, за стволами мачтовых сосен и лиственниц уже угадывались
просветы. Поляна или вырубка, и причем большая.
«База», – только и успел подумать Генрих, а в следующий миг
навстречу ему рванулось целое море огня. Навстречу ему и навстречу
всем, кто находился рядом. Сплошной алый поток, сначала похожий на
вспухающий пузырь, а потом – на стену. На стену выше самых высоких
деревьев, выше осветительных ракет. На стену, поднявшуюся до небес.
Мысли оцепенели, но тело среагировало само. Несколько прыжков
прочь, в сторону низинки и нырок туда, в спасительную ложбину, на
острые хрустящие сучки. Из–под кучи веток с визгом рванулась какая–то
зверюга, визг этот утонул в сплошном грохоте, сверху на Генриха кто–то
тяжело свалился, и стало жарко, нестерпимо жарко.
Ударная волна засыпала их трухой, прошлогодней хвоей, горящими
ветками. В ушах оглушительно звенело. А на краю поляны уже занялся и
принялся резво скакать с кроны на крону скорый пожар–верховик. После
мертвенного света ракет и хемоосветителей рыжее пламя казалось живым и
едва ли не одушевленным.
Рядом сдавленно выругались по–балтийски, кажется это был Рихард;
секундой позже послышался хрип Цицаркина:
– Туда! В болотце!
Генрих вскочил, еще ничего не соображая. Просто потому, что
вскочили оба прибалта, счастливо спасшиеся в той же ложбинке.
Вероятно, они для себя тоже решили держаться поближе к Генриху.
Бежали они как сумасшедшие, подгоняемые ревом и треском пламени.
Бежал и еще кто–то, впереди и с обеих сторон беспорядочно метались
хаотичные тени. Кто–то горел и кричал от боли, кто–то молча несся
сквозь стонущий лес...
В болотце – округлую, метров десяти в диаметре лужу, сплошь
заросшую ряской – они вскочили с ходу и забрались по самые брови. Ноги
по колено ушли в клейкий ил, со дна поднимались веселые вереницы
пузырьков, активно пахло какой–то органической дрянью. В болотце уже
сидело человек двадцать, и со всех сторон сбегались новые спецназовцы.
Некоторые даже с оружием.
И тут верховик с ревом прошел с боков и над ними. Генрих
зажмурился и нырнул в мутную жижу. Даже там, под поверхностью, он
почувствовал неистовый жар. Или, может быть, это только показалось?
Пулевик свой Генрих впопыхах утопил. Да и немного от него было бы
толку после купания.
Ошеломленные и растерзанные, мокрые, словно жертвы паводка, они
выбрались из спасительного болотца только спустя двадцать минут. Жижа
нагрелась чуть ли не до температуры человеческого тела, а стрелки
камыша обгорели и поникли, уронив сигарообразные утолщения в уцелевшие
лужицы. Поголовье местных лягушек смело могло счесть сегодняшнюю ночь
локальным армагеддоном.
На месте волчьей базы осталась только конусообразная воронка, чуть
не доверху засыпанная бархатистым пеплом; а вокруг раскинулось еще
отдающее теплом пожарище. Остро и удушливо пахло сгоревшей органикой.
Генрих зачарованно глядел на этот ад и зачем–то пытался оттереть от
грязи лицо, но только впустую размазывал грязь.
– Ну, дела, – прошептал дог–Рихард.
– Что же это получается, – недоуменно спросил туранец, тоже
уцелевший в непредвиденной передряге, – они себя взорвали? Как в
Берлине, умираем, но не сдаемся?
– Рация у кого–нибудь есть? – мрачно осведомился Цицаркин.
Очумевший пограничник–спаниель протянул ему селектоид. Голова и
уши у пограничника были опалены, а рация даже с виду казалась
совершенно сбитой с толку. Цицаркину понадобилось целых полторы
минуты, чтобы ее успокоить и заставить работать.
В эфире царило нездоровое оживление, больше похожее на легендарный
пекинский паноптикум. Кто–то причитал, словно ребенок, всхлипывая и
шмыгая носом, кто–то орал в ответ и грозил всеми земными карами,
кто–то пытался орущего урезонить...
Досталось всем – в этом можно было не сомневаться.
Через некоторое время стало ясно, что волкам так и не удалось
прорвать кольцо, и что они либо продолжают укрываться где–то посреди
пожарища, либо погибли все до единого при взрыве.
Европейцы–спецназовцы и первое пограничное кольцо выгорели процентов
на тридцать–сорок – таких потерь за такое короткое время Земля не
знала со времен биокоррекции. Даже во время самых свирепых стихийных
бедствий. Второе и третье кольца почти не пострадали, пограничники
успели принять меры и даже сумели остановить огонь – почти везде. Лишь
в трех местах пожар добивали конкретно в текущую минуту. Командование
склонялось к мнению, что надо дождаться утра и лишь после этого
начинать копаться в воронке. И предварительно просветить почву на
предмет пустот и новых смертоносных сюрпризов.
Уцелевшим спецназовцам и пограничникам, а также передовой группе
предлагалось незамедлительно возвращаться к штабу операции для отчета
и оказания помощи.
«Веселая выдалась ночка, – подумал Генрих разбито, и только сейчас
сообразил, что смерть в очередной раз прошлась в нескольких шагах от
него. Всего лишь в нескольких шагах. – Исключительно веселая. Чего
угодно ожидал, но не этого...»
