Леонид
Через пять минут я усну, И проснусь – кем? Самим собой? Всемогущим
джинном? Или просто гармонической личностью с уравновешенным характером и
хорошим пищеварением? Нс знаю. Лучше бы сейчас ни о чем не думать. Не думай!
Не могу. Уж так я устроен. И вообще самое труд–нос – не думать об обезьяне.
Зря я ввязался в это дело. Ввязался? Я же сам все это затеял. Но нужно было
бы еще попробовать... Не могу я больше пробовать – это мой единственный
шанс.
Вот уж нс думал» что я так тщеславен. Тщеславен. И жажду, чтобы мое имя
вошло в анналы. Может быть, завтра войдет...
Еще четыре с половиной минуты. Нет, надо успокоиться. Упорядочить
мысли. Так я, того гляди, и не усну. Может, это мне стоило проглотить
триоксазин? Давай упорядочивать мысли.
Пожалуй, все началось с шефа. Или с Таньки? С шефа и Таньки. Вечером
Танька сказала, что ей надоело со мной, что из меня никогда не выйдет не
только ученого, но и просто мужа. И ушла. Это она умеет – уходить. «Всегда
надо уйти раньше, чем начнет тлеть бумага» – так она сказала и изящно
погасила папиросу. Курила она только папиросы. Когда ребята ездили в Москву,
то привозили ей польские наборы: сигареты она раздавала, а папиросы
оставляла себе. Впрочем, курила она совсем немного.
Тогда я пошел в аспирантское общежитие, и мы с ребятами до утра
расписывали «пульку» и пили черный кофе пол–литровыми пиалами. А утром меня
вызвал шеф.
Я его люблю, нашего шефа И уважаю – до глубины души. Только ему–то
этого не скажешь: он великий. Вообще, по–моему, все ученые разделяются на
три категории – великих теоретиков, гениальных экспериментаторов и вечных
лаборантов. Шеф – великий теоретик. Я вечный лаборант, и это меня не
слишком огорчает. Ведь всегда нужны не только великие, но и такие, как я.
Собиратели фактов. Меня это вполне устраивает. Больше, я люблю это. Когда
остается один на один с делом нудным и противным, когда тебе нужно сделать
тысячу энцефалограмм, изучать и делать выводы из сопоставления которых будут
другие, – вот тогда ты: чувствуешь, что без тебя им не обойтись. И тысяча
повторений одной и той же операции уже не рутина, а работа. Так вот, меня
вызвал шеф.
– Леня, – он у нас демократ, наш шеф. – Леня...
Я уже знал, что за этим последует. Да, конечно, меня держат на ставке
старшего научного сотрудника. У меня же до сих пор нет степени. И ведь я
умный парень, мне ничего не стоит защититься в порядке соискательства. И
языки я знаю, а ведь это как раз камень преткновения у большинства. И тем у
нас хоть отбавляй. Вот, например: «Некоторые аспекты динамической цифровой
модели мозга» – это же замечательно! Чем не «диссертабельная» тема? «И в
самом деле, – подумал я, – почему бы не взяться?»
– Владимир Исаевич. – сказал я, – давайте. «Некоторые аспекты
динамической цифровой модели мозга» – это же замечательно!
Шеф онемел. Он уже столько раз заговаривал со мной об этом, но я всегда
изворачивался, ссылаясь на общественные нагрузки и семейные
обстоятельства...
Наконец шеф обрел дар речи.
– Молодец, Леня! – прочувствованно сказал он. – Только ведь она
нудная, эта модель. Вы представляете, сколько там...
– Представляю, – сказал я. – Очень даже представляю.
Шеф сочувственно посмотрел на меня и кивнул. Я тоже кивнул, чтобы
показать, что оценил его сочувствие.
– Ну что ж, – сказал шеф, – беритесь, Леня, а мы вас поддержим. Всю
остальную работу я с вас снимаю, занимайтесь своей темой. Года вам хватит?
– Хватит, – не сморгнув глазом, соврал я. – Безусловно, хватит.
На этом аудиенция кончилась. И начались сплошные будние праздники.
В качестве моделируемого объекта я решил взять собственный мозг.
Во–первых, всегда под рукой; во–вторых, другого такого идеально среднего
экземпляра нигде не найдешь; и не болел я никогда, и не кретин, и не гений,
сплошное среднее арифметическое.
Так прошло девять месяцев – вполне нормальный срок, чтобы родить
модель. И тогда меня заело: работа сделана, модель построена. А дальше что?
Какая из этого, к ляду, диссертация? Выводы–то хоть какие–нибудь должны
быть! А выводы, как известно, не по моей части.
Конечно, есть шанс защитить и так. Недаром на каждого кандидата
технических, филологических и прочих наук приходится минимум три медицинских
– статистика вещь великая. Но надеяться только на нее?.. Противно.
И тогда я вспомнил про Кольку. Мы с ним учились еще в школе. Потом
вместе поступали на физмат. Он поступил, а я не прошел по конкурсу и подался
на биофак.
Я пришел к Кольке с папкой, в которой могла бы уместиться рукопись
первого тома «Войны и мира» и с бутылкой гамзы. Мы посидели, повспоминали.
Потом я спросил:
– Слушай, можешь ты посчитать на своей технике?
– Что посчитать? – Колька всегда на вопрос отвечает вопросом.
Я объяснил. Мне нужны были хоть какие–нибудь аналогии, закономерности,
алгоритмы.
– А для чего все это нужно? – спросил он.
– Надеюсь, что такое электроэнцефалограмма, ты знаешь? Ну вот. А это
запись электрической активности каждой клетки мозга в течение сорока минут
жизнедеятельности.
– Популярно.
– Как просил.
– Ладно. – сказал Колька. – Оставь. Посмотрим, что из этого можно
сделать.
На этом мое участие кончилось. Собственно, это всегда бывает так, и
иначе, наверное, просто не может: я собрал факты, а выводы должен сделать
кто–то другой. Только на этот раз выводы уж больно сумасшедшие... Что ж,
скоро выяснится, достаточно ли они сумасшедшие, чтобы быть истиной, как
сказал кто–то из великих.
