Глава 15
– Слезай, говорят тебе! – прикрикнул Христофор.
Человек в очках немедленно повиновался. Он неуклюже слез с
постамента и встал, прижавшись к нему спиной.
– Ишь, где вздумал прятаться! – весело ворчал Гонзо. – Ты что
думаешь, я идиот? Ты думаешь, я не помню, что на этой тумбочке, – он
указал на постамент, – одни ноги торчали, и никакого памятника не
было? Конспиратор! Тебя как зовут–то?
– Очкарик, – буркнул бывший памятник и на всякий случай добавил: –
Из бригады Федула...
– Не больно–то похож ты на бригадника... – усмехнулся Гонзо.
– Погоди–ка, – отстранил его граф. – Это, значит, вот кто нас
убить хотел?
Он шагнул к человеку в очках с явным намерением превратить его в
человека без очков. И, может быть, не только без очков. А может быть,
и не в человека.
– Не... не надо! – Очкарик, не выносивший кулачной расправы,
пытался закрыться портфелем. – Я не хотел убивать! Оно само! Я не
знаю, почему так получается! Честное слово! Я вообще ничего не
понимаю... Это какой–то ужас...
Он скорчился у подножия постамента, плечи его затряслись, из–под
очков потекли слезы.
– Джек, оставь его в покое, – сказала Ольга, и Очкарик сейчас же с
надеждой посмотрел на нее.
– Я клянусь вам, это только от страха! – продолжал он, обращаясь к
Ольге. – Я сначала вообще не верил, что это происходит на самом деле,
думал – шизофрения, бред... Как бы я хотел, чтобы это был бред! Но они
действительно умирают... Я их убиваю... То есть нет! Я никого не
убиваю! Это как видение, как кошмар... Я представляю себе, что может
случиться, и это сразу случается! И невозможно остановить! Знали бы
вы, чего мне это стоит... Били меня, издевались – я терпел. Заставляли
сейфы ломать – ломал. Но зачем же убийцей–то меня сделали?! Не могу я
так жить! Мне умереть хочется. Но я и умереть не могу... Чего бы я
только не дал, чтобы все это оказалось сном! – голос его пресекся и
превратился в едва различимый шепот. – ...Вот так проснуться бы – и
ничего нет. И ничего не было. Никаких чудес. Никаких ловушек. И
главное, чтобы я никого не убивал!
Княжна подошла ближе и, несмотря на боль в ногах, опустилась на
ступеньку рядом с ним.
– Когда это началось? – спросила она.
– Когда... – Очкарик послушно наморщил лоб. – Давно... то есть, не
очень. Не помню... Все так перемешалось за это время... Да! Это
началось, как только я познакомился с Федулом.
– А как ты познакомился с Федулом? – княжна придвинулась ближе и
положила руку на его плечо. – Расскажи–ка все по порядку. Может быть,
мы сумеем помочь...
– Да, да! Конечно. Спасибо! – Очкарик утерся рукавом и, доверчиво
заглядывая Ольге в глаза, принялся рассказывать.
– Как познакомился с Федулом? Это я помню хорошо... В «Поганке».
Да. Это ресторан. У меня в тот день почему–то были деньги... не помню.
И я зашел пообедать. Там никого не было. Вообще. И тут появился Федул.
Он был пьян. То есть, почти не мог стоять на ногах, но в руке держал
бутылку коньяка. Очень дорогой коньяк. «Наполеон», знаете?
– Знаю, – сказала Ольга, – дальше.
– Так вот, – продолжал Очкарик, шмыгая носом. – Он подсел ко мне и
сказал, что этот ресторан принадлежит ему. Или, вернее, его бригаде. Я
тогда плохо разбирался. Потом он стал ругать Колупая. Это был такой
авторитет до Федула. Федул стал рассказывать про свои подвиги – на
кого где наехал да сколько взял... Он сказал, что рисковал шкурой и
лез под пули для Колупая, а в награду получил вот – бутылку. Но
ничего, говорил он, придет время, и Колупай страшно пожалеет. На брюхе
будет ползать и просить прощения. И по этому поводу мы должны
немедленно выпить. Вообще–то я не пью, но не смог ему отказать, потому
что он ничего не понимал и все время ругался... И бутылку открыть он
сам не мог – отдал мне. Помню, она была запечатана сургучом или чем–то
таким... Я соскоблил печать, и тут со мной что–то произошло. Обморок,
наверное. Я очень волнуюсь, когда меня заставляют пить...
Очкарик неуверенно улыбнулся сквозь слезы. Граф и Гонзо удивленно
переглянулись. И это – ифрит?! Однако Ольга слушала очень внимательно
и даже, казалось, с сочувствием. Очкарик, обращаясь именно к ней,
продолжал:
– Когда я пришел в себя, Федул уже требовал у официантов другую
бутылку. Я спросил, может быть, нам хватит этой? Он захохотал и
сказал, что для двоих она маловата, и раз уж я залез в эту бутылку, то
он мне ее дарит, а себе купит отдельную и тоже в нее залезет... В
общем, он нес околесицу, а когда увидел, что я его не понимаю,
протянул бутылку мне. Да ты, говорит, загляни в горлышко! Я заглянул и
чуть второй раз не упал в обморок. Там был...я. Вернее, сначала я
увидел только глаз. Большой глаз на маленьком лице. Но там было не
только лицо, там было все: плечи, руки, туловище, ноги... ноги совсем
малюсенькие, будто их вытянули куда–то в неимоверную даль. И все это
было мое, я сразу узнал. Лицо мое, пиджак мой и глаз. Он был больше
всего остального. Он смотрел на меня и не мигал...Тут Федул отобрал у
меня бутылку и сказал, что теперь я у него в руках. Ему как раз нужен
человек, который может показывать такие фокусы. Я не показывал ему
никаких фокусов. Но этот глаз... Он сказал, что это моя душа, и если я
буду капризничать, то ей не поздоровится. Я, конечно, не поверил в
этот бред, и тогда он начал меня бить. Ну, пришлось с ним согласиться.
Когда бьют, так на все согласишься, правильно?...
Очкарик искательно посмотрел на всех по очереди, но не дождался
ответа.
– Простите, – сказал он, – я понимаю, вы думаете иначе. Но что
поделаешь? Так уж я устроен. Во мне совсем нет агрессивности. И когда
на меня кричат, я совершенно теряюсь. Да разве я один такой? Нам всем
с детства объясняли, что агрессивным быть плохо. Задиристым быть
нельзя, ай–яй–яй! Скандальным быть стыдно и мелочно. А добрым быть
хорошо. И послушным быть хорошо. Только одни этого не поняли, другие
не поверили, третьи не послушались – и спаслись. А те, кто понял,
поверил и послушался, стали такими, как я... Мы не выносим скандалов,
даже простых ссор. Мы всегда готовы уступить, даже неправому, лишь бы
не обострять отношений. Я уже не говорю о драках. Когда назревает
драка, мне просто делается плохо. И еще. Нас постоянно используют.
Нами командуют все, кому не лень, нам угрожают и бьют нас только
потому, что мы не можем ответить тем же... Ну что плохого в человеке,
который не может ответить злом на зло? Кому он мешает? Я вас не
трогаю, и вы меня не трогайте! Но так не получилось...
Очкарик рассеянно снял очки и принялся протирать их грязной полой
пиджака. Подслеповатые глаза его невидящим взглядом уставились в
пространство.
– ...Сначала он потребовал убрать Колупая. Я сказал, что не могу.
Он пригрозил разбить бутылку и уничтожить мою «душу». Я все равно
отказался. Тогда он ударил меня в ухо, и я согласился. Только я не
знал, как это делается. Он показал мне машину Колупая и сказал, что
остальное – моя забота. Колупай сидел в машине вместе с охранниками.
Они поджидали кого–то на стоянке у заправочной станции. У них это
называется «стрелка». Вокруг – ни души, только мы с Федулом. Но они
нас не видели, потому что мы прятались в кустах. Был очень жаркий
день. Солнце раскалило асфальт, он стал такой мягкий, что мне даже
пришло в голову: вот сейчас он расплавится и потечет. И как только я
об этом подумал, асфальт действительно расплавился. На месте стоянки
образовалось асфальтовое озеро. Я сначала этого даже не понял. Только
вдруг вижу – машина Колупая стала тонуть. Она сначала наклонилась
капотом вперед, а потом косо ушла в асфальт. Никто даже не закричал –
не успели. Только большой черный пузырь надулся и лопнул на
поверхности, и тут же асфальт снова застыл – как будто ничего и не
было... Вы мне, наверное, не верите?
– Верим, – сказала Ольга. – Но у нас мало времени. Вы говорите,
что бутылка была у Федула?
– Да. И он всегда мне ее показывал, чтобы заставить что–нибудь для
него сделать. Говорил, что я у него в руках. Я сначала не верил, а
потом и правда стал бояться. Ведь что–то такое от меня там точно было!
А вдруг он разозлится и разобьет бутылку? Что будет со мной? Я ничего
об этом не знал, но старался его не злить. А он снова и снова
заставлял меня убивать... Началась война с Амиром. Амир – единственный
человек, с которым я ничего не мог сделать. Он сам мог вытворять какие
угодно чудеса и убивал наших людей. Я имею в виду людей из бригады
Федула. А я должен был защищать бригаду, но для этого мне приходилось
убивать людей Амира. Я совсем запутался. Мне хотелось самому умереть,
чтобы никого больше не убивать, я даже пытался застрелиться, но ничего
у меня не вышло. Я не смог нажать на спуск. Потом пришел Федул и
отобрал пистолет. Он ударил меня по лицу и с тех пор не подпускал к
оружию... Но все равно заставлял убивать. А я не могу! Не могу я жить
и считать себя убийцей. Я хочу остановить это любой ценой. Помогите
мне! Убейте, что ли! Только не больно...
Очкарик умолк и закрыл лицо руками. Плечи его снова мелко
затряслись.
– А где теперь эта бутылка? – спросила Ольга.
Не переставая всхлипывать, Очкарик расстегнул свой портфель и
несмело, только до половины, вынул оттуда знакомую бутылку с золотой
этикеткой.
– Вот. Федул бросил, когда убегал...
– Разрешите–ка... – княжна протянула руку к бутылке, но Очкарик
испуганно отпрянул.
– А вы меня... не заставите снова... а?
– Дай сюда! – оборвала его Ольга, и Очкарик немедленно отдал ей
бутылку.
Княжна повертела ее в руках, заглянула в горлышко и с одобрением
кивнула.
– Здесь он!
– Кто? Ифрит? – удивился Гонзо.
– Почему ифрит? Настоящий... – тихо ответила княжна. – Вот ведь
какая штука! Даже не знаю, что делать...
– Как это не знаешь? – Гонзо склонился к Ольге и зашептал ей в
ухо. – Ты что, не можешь его вытащить?
– Вытащить этого не трудно, – прошептала княжна, еще раз заглянув
в бутылку, – трудно того посадить...
– Почему? – спросил Христофор.
Ольга как–то странно, беспомощно захлопала своими длинными
ресницами.
– Жалко...
– Да ты что?! – просипел ей в ухо Христофор. – Соображаешь, что
говоришь? Это же ифрит!
– Я понимаю, – горько покивала княжна. – И все равно – жалко.
– Да как можно такого жалеть?! – горячился Христофор, не особенно
даже понижая голос. – Слизняк! Манная каша! Таких надо в стаде
держать, чтобы удобней было доить.
– Ошибаешься, – прошептала в ответ княжна. – Это тоже характер. И
не такой уж слабый. Даже ифрит ничего не смог с ним сделать – он как
был Очкариком, так Очкариком и остался. У него в крови отвращение к
убийству и насилию, а ифриту такие чувства вообще недоступны. И
потом... он такой несчастный! Не могу я просто так его в бутылку
загнать!
– Вот женщины! – пробормотал Гонзо. – Найдут же кого пожалеть! Я,
может быть, тоже несчастный! Почему меня никто не жалеет?
– С тобой после, – жестко сказала княжна. – А сейчас... у меня,
кажется, появился план...
Она повернулась к Очкарику и протянула ему бутылку.
– Я думаю, нам незачем играть в кошки–мышки, – сказала она. –
Лучше будет, если вы узнаете всю правду.
– Правду? – со страхом переспросил Очкарик. – О чем правду?
– О самом себе, – сказала Ольга. – Дело в том, что вы не
человек...
Гонзо схватился за голову.
– Оля, что ты делаешь?! – тихо произнес он. – У тебя
переутомление!
Очкарик нахмурился.
– В каком смысле – не человек?
– В прямом. Вы – существо из другого мира. Конкретно – из
пространства ТИОН–500.
– Да какое еще существо? Вы о чем?
– В вашем мире такие существа известны как джинны или ифриты.
Читали «Тысячу и одну ночь»? Там они довольно подробно описаны.
– Постойте! – Очкарик нервно усмехнулся. – Вы что, хотите сказать,
что я джинн, что ли? Из лампы? Что за бред?!
– И я говорю – бред, – вставил Гонзо.
– Я бы сказала точнее: вы – ифрит. Из бутылки. Вот из этой самой.
Очкарик недоверчиво покачал головой.
– Знаете, эту бутылку я в первый раз увидел совсем недавно. А
себя, извините, помню с раннего детства...
– Не себя. У вас чужая память.
– Как это – чужая?
– Вы скопировали память того человека, которого вместо себя
посадили в бутылку.
– Просто сумасшествие какое–то! Кого это я посадил в бутылку?
– Настоящего Очкарика.
– Что–то не припоминаю!
– Разумеется, вы не припоминаете, ведь сначала вы его посадили, а
затем, по обычаю всех ифритов, сами стали Очкариком. У вас его тело,
его сознание и память. Различия существуют только на молекулярном
уровне. Да еще разве что вот это...
Ольга быстро наклонилась к ботинкам Очкарика и дернула за шнурок.
Со звонким щелчком шнурок отломился – он, как и весь ботинок все еще
оставался каменным.
– Вы не припомните за собой в детстве способности превращаться в
памятник? – спросила Ольга, протягивая Очкарику обломок шнурка.
Тот покосился на шнурок, но в руки не взял.
– А мастерить мышеловки из каменных плит ? – продолжала Ольга. –
Не приходилось в детстве? Ведь нет? Эта способность появилась у вас
недавно. Именно после знакомства с Федулом. В тот день, когда вы
встретились в ресторане, Колупай подарил ему бутылку «Наполеона». У
Колупая было две таких бутылки, полученных с Дороги Миров. Знаете,
кому он подарил вторую?
– Кому? – живо спросил Очкарик.
– Амиру, – ответила Ольга.
– Вот черт! – пробормотал Очкарик. – Но откуда вы знаете?
Ольга подозвала графа и вынула у него из сумки вторую бутылку.
– Вот она. Амир открывал ее сам, поэтому ифрит превратился именно
в него.
– И где же теперь настоящий Амир?
– Вот это мне не известно, – призналась Ольга. – Наверное, для
него нашелся более удобный сосуд. По правде говоря, у меня нет желания
его разыскивать и освобождать – город проживет как–нибудь и без Амира.
Главное, что мне удалось поймать ифрита и посадить его обратно в
бутылку.
– А зачем он вам?
– Это не важно. Он мой. Он был у меня украден. Также, как и
второй...
Ольга в упор посмотрела на Очкарика. Тот понимающе кивнул.
– Значит, теперь пришла моя очередь? Я, значит, ифрит, а здесь, в
бутылке – настоящий Очкарик. Так?
– Да, – просто сказала Ольга. – Вон он сидит. В сжатом,
искривленном пространстве и во времени, замедленном в тысячи раз...
Сидит с того самого момента, как соскоблил печать и выпустил из
бутылки ифрита.
– Постойте! – Очкарик поднялся на ноги. – Так он ничего и не
знает? О том, что было потом...
– Конечно, не знает. Он заморожен во времени.
Лицо Очкарика вдруг просветлело.
– Так он ничего и не делал... – прошептал неудачливый ифрит. –
Значит он... нет, не он, а я! Настоящий Я – никого не убивал! Он, то
есть я – невиновен! А джинн из бутылки... какая разница, что натворил
какой–то там джинн? Он в него и не поверит. Я ведь и сам не верю.
Джинн сделал свое дело, джинн может уходить. Черт, над этим стоит
поразмыслить...
Он задумчиво прошелся туда–сюда по ступеням.
– А вы можете его выпустить?
– Могу. Вы этого хотите?
Очкарик снова уперся спиной в постамент.
– Хочу.
– Но готовы ли вы к такому зрелищу? – с сомнением спросила Ольга.
– Не хватало мне только нервной истерики у ифрита...
– Ничего, – сказал Очкарик. – Истерики не будет. Я тут за
прошедшее время разных зрелищ насмотрелся... – он поставил бутылку на
ступеньку и отступил на шаг. – Начинайте! Должен же я проверить вашу
историю на прочность...
Ольга произнесла короткое заклинание над бутылкой, затем передала
ее графу:
– Ударь кулаком в донышко.
Граф продемонстрировал знакомство с предметом и ударил, как
следует. Вероятно, гвардейцы герцога Нью–йоркского упражнялись в этом
искусстве не реже, чем гусары Александра Первого.
С резким хлопком бутылка испустила клуб белого дыма, и через
мгновение перед публикой предстал второй Очкарик – точная копия
первого, но, разумеется, без каменных шнурков и с гримасой крайнего
изумления на лице. Он едва устоял на ногах и в первую минуту был лишен
дара речи. Огромные глаза, часто мигая, рассматривали окружающих
сквозь стекла очков, пока не остановились на ифрите.
– Ой! – сказал Очкарик–два. – Кто это?
Он подался вперед, навстречу своему двойнику, разглядывающему его
не менее внимательно. Могло показаться, что близорукий человек просто
захотел рассмотреть что–то у себя на лице и подошел к зеркалу.
И тут до него дошло.
– Так ведь это же... – пролепетал Очкарик–два, растерянно
оглянувшись на Ольгу.
Выпуклые глаза его вдруг подернулись туманом и съехались к
переносице. Слабо отмахнувшись рукой, он осел в траву.
– Обморок, – сказала Ольга.
Очкарик–один подошел и склонился над своим прототипом, заслужившим
пока только второй номер.
– Да, – вздохнул он, – слабоват...
Ольга пощупала пульс лежащего.
– Ничего, скоро он придет в себя. Просто перенервничал в бутылке.
Ему надо отдохнуть...
– Тогда не будем терять времени, – сказал Очкарик.
Княжна удивленно подняла голову.
– В каком смысле?
– Вам же нужно вернуть своего ифрита? Он и так достаточно
набедокурил в этом, как вы его называете, пространстве. Правильно? Вот
и приступайте... И не надо изображать изумление! – может быть, первый
раз в жизни Очкарик выглядел рассвирепевшим. – Я же знаю, вы
рассчитывали на то, что я именно так и решу! Но мне наплевать.
Настоящий Очкарик – он. И он никого не убивал! Вы должны будете ему
это подробно объяснить, слышите? А я вернусь в бутылку. Для меня...
нет, для него – это единственный шанс все начать сначала и не стать
тем, кем стал я...
Ольга с трудом поднялась и, подойдя ближе, заглянула ифриту в
лицо.
– Но я должна вас предупредить: вернувшись в бутылку, вы навсегда
перестанете быть Очкариком. Вряд ли у вас сохранятся даже
воспоминания, ведь ифриты – негуманоидные существа, и никто не знает,
о чем они думают. И думают ли вообще...
Очкарик вздохнул, поглядел в рассветное поле, простиравшееся по
одну сторону постамента и в туман над констраквой, лежащей в
противоположной стороне.
– Тем лучше, – решительно сказал он. – Не вспоминать и не думать –
это именно то, что мне нужно. Читайте ваши заклинания! Я готов.
