* * *
Завтрак, накрытый в столовой зале Савелия Лукича, более напоминал
торжественный обед где–нибудь в губернаторском доме. Впрочем, и время
для завтрака было уже слишком позднее.
Вошедшему в столовую Конраду Карловичу видно было вдруг, что
хозяин, движимый побуждениями гостеприимства, а может и не только ими,
собрался закатить настоящий пир. На столе, покрытом крахмальной
скатертью, словно гвардейцы в каре, выстроились бутылки и разноцветные
графины. Буфетчик ловко выставлял возле каждого прибора по целому
строю бокалов и рюмок всех размеров. С кухни доносился звон,
шкворчание и частый стук ножей. Порою оттуда в столовую, вслед за
пробегающим слугой, проникали душистые пары самого аппетитного
свойства.
Хозяин с Петром Силычем стояли у столика с закусками и под темную
наливку, заедаемую паюсной икрой, беседовали о недавней игре у
земского судьи.
– А! Вот и приват–доцент! – оживился Савелий Лукич, завидев
Михельсона. – Знали бы вы, Петр Силыч, что это за игрок! Везуч, как
черт! Но азартен, как все молодые люди. Вчера ободрал нас с урядником,
ровно липку, да тут же все и спустил Тури...
Савелий Лукич поперхнулся.
– Да, господа! – сказал он, откашлявшись. – Прежде, чем мы сядем
за стол, я хотел бы сообщить, что жду еще одного гостя.
– Уж не Турицына ли? – криво усмехнулся Бочаров.
– А что же, Петр Силыч, хоть бы и Турицына! Я человек военный, и
решительные объяснения мне более по вкусу, чем окольные пересуды! Вам
бы нужно поговорить с ним лично и решить дело полюбовно. А то что же
это? И не по–соседски даже выходит: один злится, другой дуется... Ну
да не беда, вот я вас помирю! – после рюмки наливки к Куратову
вернулась вся его обычная живость, военная выправка и громкий
командирский голос. Щеки отставного капитана горели румянцем, а усы
уже завернулись на гвардейский манер.
– Не правда ли, Конрад Карлович? – он протянул Михельсону полную
рюмку. – Мы их помирим!
– Непременно! – кивнул Конрад Карлович, искоса поглядывая на
Бочарова.
– Помилуйте, господа! Да ведь я нисколько не прочь от того! – Петр
Силыч проглотил наливку и с хрустом закусил ее рюмкой. – Со своей
стороны я даже делал шаги... Не далее, как сегодня утром заезжал к
Турицыну, искал примирения, да мне сказали, что он болен. Будто бы
ночью случился с ним какой–то припадок или колика... А я так думаю –
просто муки больной совести.
– О болезни его я уж слыхал, – гордо заявил Куратов. – Урядник с
утра успел побывать у Григория Александровича и только что привез эту
весть. Да я расписал ему, каков будет обед, велел снова ехать и
непременно привезти Турицына... Надобно вам, Конрад Карлович, знать
нашего урядника. Ради такой закуски он мертвого на ноги поставит!
Впрочем, они с Турицыным приятели.
В эту самую минуту уже знакомый нам Прохор, инвалидный солдат,
исполнявший обязанности лакея, доложил о приезде обоих приятелей.
Урядник вошел с такой поспешностью, будто боялся опоздать к отходу
Ноева Ковчега. Если бы доблестный страж не тащил за собой под руку
Григория Александровича, так, пожалуй, вбежал бы бегом. Турицын же,
напротив, в каком–то подобии сна лишь косвенно переставлял ноги и
почти въехал в столовую на уряднике. Здесь неразлучная пара, наконец,
распалась: урядник без лишних разговоров проследовал к закускам, а
Турицын был принят в объятия хозяином.
– Душа моя, Григорий Александрович! – Куратов троекратно
расцеловал гостя, словно не виделся с ним Бог знает сколько времени. –
Скажите же, как ваше драгоценное здоровье? Все прошло, не правда ли?
– Правда... ли, – глаза Григория Александровича блуждали.
Казалось, он не узнавал ни хозяина, ни места, куда его привезли. –
Здоровье... да. Прошло.
– И слава Богу! – заключил хозяин. – А то мы уж испугались...
– Кого испугались? – Турицын вдруг встревожился.
– За вас, за вас, почтеннейший! Ну да вам–то бояться нечего, –
поспешно добавил Куратов. – Поверьте моему опыту: один бокал вина – и
все совершенно пройдет! Вот и доктор советует...
«Я советую?" – удивился Михельсон, но ничего не сказал.
– Господа, прошу к столу! Конрад Карлович! Петр Силыч! Где же он?
Хозяин и не заметил, как Бочаров, вытянувшись в черную дымную
струю, мгновенно перетек через всю комнату к своему месту за столом.
Он поместился напротив урядника, который успел–таки сесть еще раньше.
Бутылка шампанского, обернув себя салфеткой, выстрелив в потолок
пробкой, вспорхнула над столом, чтобы наполнить бокалы. Никто не
обращал на нее внимания.
Григорий Александрович Турицын долго невидящим взором глядел через
стол на Михельсона. Затем некое подобие мысли или воспоминания
промелькнуло в его глазах.
– А! Здравствуйте, Конрад Карлович, – произнес он печально.
– Мое почтение, – ответил Михельсон, несколько удивленный
запоздалым приветствием. – Как чувствуете себя?
– Значит, вы все–таки поехали туда... – не отвечая на вопрос,
продолжал Турицын. – А ведь клялись мне, что и ногою не ступите в
лес...
При слове «Лес» свечи в канделябре, стоявшем на столе, вдруг
вспыхнули бенгальским огнем и ярко осветили лицо Турицына, хотя в
комнате и без того было светло. Никто, казалось, не заметил этого,
только Петр Силыч Бочаров придвинулся ближе и устремил на говорившего
пронзительный взгляд.
– В лес? – переспросил он. – В какой это лес?
– Ну раз уж вы сами завели об этом разговор, – обрадовался
Куратов, – значит, судьба. Господа! – он поднял бокал. – Я юлить не
умею и скажу вам прямо: мы здесь нарочно собрались, чтобы мирно, как
подобает добрым соседям, разобрать сей недостойный предмет, под коим я
разумею ваш злосчастный Легостаевский лес...
– Ради Бога, не надо! – Григорий Александрович так замахал руками,
что едва не перебил всей поставленной перед ним посуды. – Я слышать о
нем не могу больше! Пускай его забирает, кто хочет. Только вряд ли
найдется охотник владеть этим дьявольским местом, кроме одного черта!
– Кхм! Однако... – Куратов смущенно покосился на Петра Силыча, но
тот слушал Турицына в полном умилении. Трубка его, высунувшись до
половины из жилетного кармана, и приняв позу, какую принимает кобра во
время охоты, тоже слушала очень внимательно.
– Отчего же вы так скоро переменили свое мнение? – спросил,
обращаясь к Турицыну, Конрад Карлович. – Вероятно, что–то произошло
этой ночью?
В глазах Григория Александровича отразился затаенный ужас.
– Нет. Ничего, – глухо сказал он. Право, все вздор...
– Что–то, связанное с лесом? – безжалостно допытывался Михельсон.
– Не говорил ли я вам, господа! – воскликнул Петр Силыч. – Там
определенно водится нечистая сила. Напрасно вы мне не верили. О!
Чудеса натуры неисчерпаемы!
– По правде говоря, не верю я в эти чудеса.. – пробормотал
Куратов, пытаясь поймать порхающий графин рыболовным сачком. – А вот
что по этому поводу говорит наука? – он повернулся к Михельсону.
– Я со своей стороны тоже... – начал было Конрад Карлович, но
вдруг умолк. В дверях, пристально глядя на него, стояла Малаша.
– ...Впрочем, бывают разные обстоятельства... – произнес он
медленно. – Не далее как в пятницу, будучи еще в Хвалынске и обедая у
губернатора, я имел удовольствие быть представленным одной даме, о
которой говорят, что она правнучка самого доктора Фауста!
– Да что вы говорите! – удивился Савелий Лукич, живо
интересовавшийся всякого рода знаменитостями, особенно из числа дам. –
Правнучка Фауста – и в нашей губернии? А как ее зовут?
– Мадам Борщаговская. И должен сказать, господа, правнучка вполне
достойна своего великого прадеда. Спиритические сеансы, которые дает
она по временам в первых европейских столицах, снискали ей славу самой
таинственной женщины и самого сильного медиума в Европе. Общение с
душами умерших столь же привычно для этой дамы, как для нас разговоры
с трактирной прислугою.
– И что же, она хороша собою? – жадно допытывался Куратов.
– И хороша собою, и умна, – ответил Конрад Карлович, положив себе
на тарелку ломоть проплывавшей мимо семги. – Лучшие петербургские
фамилии наперебой зазывали ее в гости и почитали за честь, если в их
доме давала она свой сеанс. И представьте, какое совпадение: именно
сегодня будет проезжать она здешним уездом, направляясь к святым
местам язычников на Тибете, и даже остановится в местной гостинице.
– Помилуйте! – вскричал Куратов. – Зачем же в гостинице? У любого
из нас дом всегда открыт для столь исключительной персоны! Ей–богу,
будь я лично знаком, немедля поехал бы в уезд за мадам Борщаговской!
Ах, надо было мне напроситься на обед к губернатору в пятницу!
– Не тревожьтесь, Савелий Лукич! – успокоил его Михельсон. – Я не
только познакомился с Борщаговской, но даже получил приглашение
навестить ее сегодня в Новокупавине.
Куратов порывисто схватил руку Конрада Карловича и прижал ее к
сердцу.
– Я не смею просить вас о том, – сказал он с волнением, – но почту
себя обязанным вам по гроб жизни, если вы привезете эту особу ко мне.
– Но почему же к вам, Савелий Лукич? – Бочаров ревниво заерзал на
стуле. Ему тоже хотелось принять у себя персону, из–за которой
волновался весь Петербург. – У меня и просторнее, и меблировка новая,
а у вас, глядите, все стулья рассохлись...
Раздался сухой треск и звук падения, после чего уряднику пришлось
отряхнуть сюртук,пересесть на другой стул и налить себе еще рюмку.
– Ах, нет! Уж вы, пожалуйста не мешайтесь в это, Петр Силыч! –
поморщился Куратов. – И потом, в доме вашем нет ни одной дамы, чтобы
принять гостью, как того требует приличие. А у меня все же хоть
матушка...
В кухне раздалось громкое кудахтанье и хлопанье крыльев.
– Матушка яйца несет... – умильно проворковал Савелий Лукич.
Из кухни показалась Аграфена Кондратьевна с лукошком яиц.
– Вы, батюшка, будете сегодня в городе? – обратилась она к
Михельсону. – Так не откажите в милости, поклонитесь от меня вот этими
яичками священнику отцу Феоктисту! Его дом всякий знает...
– Непременно исполню, сударыня! – Михельсон поднялся со своего
места и с поклоном принял от Аграфены Кондратьевны лукошко.
– Поезжайте же, любезный Конрад Карлович! – говорил Куратов, едва
ли не силой провожая его до дверей. – И непременно привезите ее ко
мне!
В передней Михельсон подозвал к себе кучера с женой.
– Что ты задумал, Христо? – тихо спросила Ольга.
– Мы устраиваем сеанс спиритизма, – ответил Гонзо. – Ты сможешь
взять это на себя?
– Ну, если будет кое–какое оборудование... А зачем тебе
понадобился спиритизм?
– А затем... – Христофор нежно обнял девушку за плечи и, притянув
к себе, зашептал ей что–то на ухо.
– Правда! – Ольга просияла и бросилась на шею Гонзо.
– В чем дело? – сердито спросил кучер. – Чего вы взялись
целоваться?
– У нас хорошие новости, – сказал Гонзо, с сожалением выпуская
Ольгу из объятий. – Скорее запрягайте, мы едем в город. Да! Заодно
отнесите в коляску вот это... – и он вручил графу Бруклину лукошко с
яйцами.
