Планета Счастья
– Пришел господин Бурбакис, – доложил киберсекретарь, и мне пришлось
оторваться от составления договора на аренду астероида Паллада. Я уже
третьи сутки пытался продраться сквозь юридические тонкости этого
документа, составленного в режиме реального отождествления – обе стороны,
подписывающие договор, на время становились астероидом, ощущали его недра
как свои собственные, а его поверхность – как собственную кожу, опаляемую
лучами Солнца. Я человек консервативный, и новомодные штучки мне не очень
нравились – зачем изображать из себя астероид, если нужно всего–то навсего
понять, велика или нормальна предлагаемая хозяином арендная плата?
Бурбакис ввалился в кабинет, будто в собственную спальню и повел себя
соответственно: скинул башмаки, в которых перемещался в космосе от одного
астероида к другому, уселся не на стул для посетителей, а на диван,
предназначавшийся вовсе не для того, чтобы на нем валялись праздные типы
вроде полоумного изобретателя планет.
– Сюда, пожалуйста, – сухо сказал я, указывая на стул, прикрепленный к
полу скобами: предосторожность была не лишней не только из–за малой силы
тяжести на астероиде, но и потому, что некоторые клиенты норовили
использовать этот предмет мебели для покушения на личность эксперта.
– А, – махнул рукой Бурбакис и повалился на диван, будто его сбила с ног
эргосфера черной дыры, – этот стул приносит посетителям одни
разочарования. Когда я на нем сидел, вы не дали положительного решения ни
по одному из моих предложений.
– Вы думаете, сменив позицию, смените и судьбу? – ехидно спросил я.
– Надеюсь, – заявил Бурбакис. – Что такое судьба человека? Всего лишь
смена его диспозиции по отношению к базовым пространственным определителям.
– Я уже отклонил шесть ваших заявок, – напомнил я, – и готов продолжить
традицию. Что у вас сейчас – опять какая–нибудь гадкая планета?
– Планета, – подтвердил изобретатель, – но почему гадкая? Планета, на
которой все счастливы, может быть названа только прекрасной. Кстати, я
назвал ее Бурбакида.
– Прекрасное название! – воскликнул я. – А как вам удается сделать
счастливыми всех жителей планеты? Надеюсь, вы не используете запрещенные
способы – например, концлагеря для инакомыслящих?
– Господь с вами, Шекет! – возмутился Бурбакис. – Коммунисты, да будет вам
известно, потерпели фиаско, вообразив, что счастье может быть
коллективным. На Бурбакиде каждый приобретает свое личное, индивидуальное,
приватное, точечное счастье.
– Вы изобрели какую–нибудь гадость вроде стимулятора наслаждений? – с
подозрением спросил я. – Имитация счастья, между прочим, запрещена
конвенцией ООН, поскольку нарушает священное право личности на свободу
выбора.
– Шекет, – кротко сказал изобретатель, – может, вместо того, чтобы
предаваться праздным рассуждениям, вы изволите посмотреть на мою новую
заявку?
– Давайте, – вздохнул я и протянул руку, чтобы взять диск с описанием
изобретения. Бурбакис привстал, но вместо стандартного компьютерного
бионосителя протянул мне небольшой приборчик с единственной красной
кнопкой на его верхней панели. Не успев ни о чем подумать, я чисто
механически на эту кнопку нажал – очень уж она удобно располагалась под
большим пальцем. В следующее мгновение я оказался на борту звездолета,
только что совершившего посадку на планете земноподобного типа. В кресле
пилота я увидел Бурбакиса, а за иллюминатором – нечто вроде дачного
поселка: виллы, деревья, пляж и парусные лодки на голубой поверхности
лагуны.
– Иллюзия? – деловито спросил я. – Для проецирования иллюзий в мозг
индивидуума необходимо его письменное согласие. Вы нарушили уголовный
кодекс, статья три тысячи двести семнадцать...
– Глупости, – отрезал Бурбакис. – Никаких иллюзий, я вам не шарлатан
какой–нибудь.
Я обратился к собственным ощущениям и обнаружил, что все мои органы
восприятия свидетельствуют однозначно: нет, мир Бурбакиды вовсе не
иллюзорен, мы действительно прибыли на планету, где каждый должен быть
счастлив, согласно прогнозу изобретателя.
Никаких признаков счастья – учащенного дыхания, скажем, или, на худой
конец, пустоты в мыслях я не испытывал. Не было здесь и тех внешних
признаков, с какими у меня ассоциируется понятие простого человеческого
счастья: мягкого кресла, например, в котором приятно пораскинуть мозгами,
или любимой женщины, приносящей кофе в постель и сопровождающей это
простое действие словами:
– Любимый, я так по тебе соскучилась...
Планета как планета. Красиво, ничего не скажешь. Может, Бурбакис и
чувствовал себя здесь счастливым, но на меня Бурбакида с первых минут
пребывания навеяла скуку.
Изобретатель, конечно, увидел выражение кислого разочарования на моем лице
и потому сказал быстро:
– Терпение, Шекет, планете нужно некоторое время, чтобы перестроиться от
стандартного режима на индивидуальный.
Что–то щелкнуло то ли в небе Бурбакиды, то ли в моем сознании, и мир
изменился как по мановению волшебной палочки.
Я сидел в моем любимом кресле, на мне была моя любимая пижама, на коленях
лежала моя любимая книга «Создатель Акела», компьютеризованное издание
2088 года, по стерео показывали мой любимый фильм «Космос, дорога в
бесконечность», а моя любимая женщина стояла рядом и держала поднос, на
котором я увидел чашку с ароматным кофе – моим любимым, приготовленным
так, как могу готовить только я и как никому пока еще приготовить не
удавалось. А на противоположной стене висел забранный в рамочку диплом о
присвоении мне почетного звания Академика Главной Галактической Академии
Наук и Технологий.
Мою любимую женщину звали Ингой, и она родилась в моем любимом городе
Иерусалиме в самый любимый мой день в году – 18 мая, день, когда родился я
сам.
Неужели Бурбакис все–таки использовал гипнотические методики, запрещенные
законом? Впрочем, все мои органы чувств утверждали: гипноза нет, ничего
нет, кроме голой реальности, данной нам в ощущениях.
Но не стал же Бурбакис ради моего счастья создавать целый мир? Если же он
сконструировал только одну планету счастья – Бурбакиаду, – то как он
намерен справиться с наплывом клиентов? Ясно, что, если я дам
положительное заключение по изобретению, то желающих жить здесь, только
здесь и нигде больше, окажется так много, что не хватит не только
Бурбакиады, но и сотен аналогичных планет.
Между тем, Инга присела на подлокотник кресла, поставила поднос мне на
колени и прижалась ко мне своим жарким, упругим и желанным телом. Мое
счастье перешло на еще более высокую ступень, и тут, в дополнение ко
всему, раскрылся потолок, и я увидел в черном небе сверкающую звездами
спираль галактики Андромеды – я уже давно стремился попасть туда, но все
не получалось, и вот теперь я мчался, сидя в любимом кресле и с любимой
женщиной в объятьях, к давней своей мечте, которая неожиданно стала
доступной, как доступен полет на Луну в каботажном челноке.
И очарование пропало. Пропало ощущение счастья. Пропал вкус романтики на
губах, оставленный поцелуем моей дорогой Инги. И сама Инга неожиданно
показалась мне такой же женщиной, как миллиарды других. И кофе – что кофе,
обычная бурда, напиток для укрепления духа, не более того. И фильм, что
шел по стерео – подумаешь, нормальная бодяга. Что мне могло нравиться в
этой банальной истории о путешествии дервиша Махмуда на край Вселенной?
Все убило единственное слово: доступность.
Я не знал пока, что именно использовал господин изобретатель, чтобы
доставить жителям своей планеты ощущение полного счастья – скорее всего,
все–таки не гипноз, не стал бы Бурбакис так явно и грубо нарушать закон!
Конечно, это была филигранная работа, надо отдать должное Бурбакису. Но –
доступность... Даже если он станет продавать дома на Бурбакиде за миллиард
шекелей, это ничего не изменит в сути его изобретения. Чтобы стать
счастливым, раньше нужно было прожить жизнь во всем ее многообразии:
счастье любить и быть любимым отличается от счастья создания нового
романа, а счастье от сидения в любимом кресле – это не то счастье, которое
испытываешь, катаясь на яхте в пене прибоя. Нет у человека
одного–единственного счастья, когда все желания исполняются разом. Нет и
быть не может. А если случается такое, то это уже не счастье, а
обыденность, вызывающая лишь легкое раздражение от своей доступности.
– Нет, – сказал я, сбросил с подлокотника Ингу, а с колен – поднос с
чашкой кофе. Книгу я запустил в передатчик стерео, обвел внутренним
взглядом стены комнаты, увешанные картинами моих любимых
художников–экспрессионистов, обнаружил под одной из картин панель
управления всем этим великолепием, и задействовал сенсорный отключатель,
поскольку Бурбакис предусмотрел, конечно, аварийную ситуацию – что ни
говори, а изобретателем он был опытным и привыкшим к ошибкам и неудачам.
В следующий момент я понял, что все еще (или уже?) сижу за своим
собственным (вовсе не любимым) столом на Церере, а господин Бурбакис
восседает на моем диване, тоже не очень любимом, но, во всяком случае,
привычном, как привычен рассвет.
– Ну что? – нетерпеливо спросил изобретатель. – Надеюсь, сейчас вы не
сможете сказать, что мое изобретение непрактично или не нужно человечеству?
– Разумеется, скажу, – буркнул я. – Кстати, как вам удалось преуспеть в
создании столь великолепной виртуальной реальности? Сначала я подумал
было, что это гипноз...
– Да вы что, Шекет? – возмутился Бурбакис. – Я изобретаю планеты, и вы это
знаете! Я не изобретаю иные реальности, это не мой профиль!
– Вы хотите сказать...
– Я хочу сказать, что Бурбакида распознает желания живых существ и создает
их – в недрах ее для этого достаточно необходимых веществ.
– Нет, – с сожалением сказал я. – Не могу дать положительного решения по
вашему изобретению. Во–первых, счастье для всех и разом – жуткая штука, вы
этим убьете всякое стремление человечества к прогрессу. Во–вторых, вы что,
будете продавать дома на своей планете за деньги? Если да, то именно
деньги заменят человечеству счастье – они станут единственной целью
существования. И в–третьих, счастье, поставленное на конвейер, тут же
перестанет быть счастьем, надеюсь, вы это понимаете? Нет, господин
Бурбакис, я вынужден...
– Шекет, – удивился Бурбакис, – вы действительно не хотите счастья? Не
говорю о других – хотя бы для себя?
– Это взятка? – осведомился я.
– Ни в коем случае, – пошел на попятную Бурбакис. – Мне бы и в голову не
пришло...
– Вам многое в голову не приходит, – сухо сказал я. – Вы, изобретатели,
ограниченный народ. Кроме идеи, пришедшей вам в голову, не видите ничего.
О последствиях пусть думают другие. Я не только вас лично имею в виду.
Думал ли о последствиях Маркони, изобретая радио? Или Даймлер, изобретая
проницатель пространства?
– Это называется разделением труда, – попытался объяснить Бурбакис.
– Ну так я подумал вместо вас и решил не давать вам патента на планету
счастья, – заявил я.
– Вы ретроград! – воскликнул изобретатель. – Я буду жаловаться!
– Желаю вам счастья в этом вашем начинании, – любезно сказал я и вернулся
к составлению договора, предоставив Бурбакиса его судьбе.
