Глава шестнадцатая
Вдохновенная–Любовь–Управляющая–Вселенной была несчастна. Она знала себя –
в ней не было ничего, способного вызвать ощущение недовольства и тем более
несчастья. Конечно, в мире жили идеи несчастий любого рода, это были изгои
идей, в диспутах они обычно либо не участвовали, оставаясь наедине с
собственным неумением общаться, либо проигрывали любые споры, поскольку ни
одно из несчастий не умело подать себя так, чтобы стать привлекательным.
Тем не менее Вдохновенная–Любовь–Управляющая–Вселенной была несчастна и не
желала ни с кем не только спорить об этом своем состоянии, но даже
сообщать о нем. Она была несчастна и теперь уже знала причину – любить
Миньян она не могла. Она хотела любить, это было ее призванием и сутью,
она любила все идеи Вселенной, но Миньян был материальным созданием, а она
не умела любить так, как это было нужно Ариману с Даэной или Генриху
Подольскому с Натальей Раскиной.
Миньян ничего не знал о том, что происходило с
Вдохновенной–Любовью–Управляющей–Вселенной. Он жил своей жизнью – расширил
границы тверди, чтобы закаты и восходы солнца выглядели более
привлекательно и разнообразно: каждый вечер и каждое утро он поворачивал
твердь относительно им же самим выбранной траектории светила, и
получалось, что оранжевый диск опускался то за крутой горой, то в широком,
покрытом травой поле, то нырял в черную на закате воду заливчика, а еще
Миньян создал колодец – деревянный на вид сруб, поднятый из наследственной
памяти Абрама, – и когда у него возникало такое желание, он аккуратно
опускал солнце в колодец, где оно, как ему казалось, вздыхало и гасло,
чтобы утром – а утро наступало тогда, когда Миньяну надоедал ночной мрак,
– появиться из того же колодезного сруба, будто и не было никакого
вращения тверди. Впрочем, когда Миньян того желал, твердь действительно
переставала вращаться.
В отличие от Вдохновенной–Любви–Управляющей–Вселенной, Миньян в кои–то
веки был счастлив. Он находился в полной гармонии с собой на всех
бесконечных уровнях его наследственной памяти. Он был самодостаточен и
упивался этим ощущением. Чухновский, потерявший себя–прежнего, мог бы
сказать, что он наконец соединился с Творцом в его Божественном свете и
познал всю доброту десяти сфирот, одной из которых оказался сам. А
безбожник Генрих Подольский мог бы возразить на это, что все куда проще: в
развитии организма достигнут идеальный конечный результат. Обо всем этом,
впрочем, Миньян не рассуждал – он играл с созданным им миром, не ощущая
себя в нем Богом, хотя, возможно, и был им.
Счастье Миньяна прервалось, когда взошедшее утром солнце заговорило с ним
мыслью Спасителя.
«Твое присутствие разрушает мир», – сказал Спаситель.
«Нет, – возразил Миньян. – Если бы я не пришел в мир, не родились бы
Создатель и Вдохновенная–Любовь–Управляющая–Вселенной, и ты, называющий
себя Спасителем, тоже не появился бы».
«Это так, – согласился Спаситель. – Ты выполнил свое предназначение во
Вселенной. Теперь ты должен исчезнуть».
«Нет, – возразил Миньян. – Материя не может исчезнуть. Материя может стать
духовной сутью, идеей, полностью слиться с идеями твоего мира. Это не
означает – исчезнуть».
«Это так, – согласился Спаситель. – Материя может исчезнуть из Третьей
Вселенной, вернувшись во Вторую или Первую».
«Нет, – возразил Миньян. – Я не могу вернуться во Второй мир, из которого
был изгнан Учеными. И в Первый мир я не могу вернуться, потому что там я
умер, а мертвые не возвращаются».
«Это так, – согласился Спаситель. – Не возвращаются мертвые, но ты стал
иным. Разве ты – это составляющие тебя части, носящие свои имена? Ты иной.
И разве ты выполнил свое предназначение в Первом мире? Я – Спаситель
Третьей Вселенной. Меня не было бы, если бы в этот мир не явился ты –
Спаситель Первого мира».
«Нет, – возразил Миньян. – Я не могу быть Спасителем Первого мира, потому
что никогда не вернусь обратно. Путь закончен».
«Это так, – согласился Спаситель. – Закончен путь духовного возвышения. И
теперь должен начаться обратный путь – возвращение к истокам. Только так
будут спасены миры, составляющие Тривселенную».
«Нет, – возразил Миньян. – Между Третьим миром и Первым есть еще Второй.
Спаситель должен появиться и там, но Ученые изгнали меня, лишив памяти».
«Это так, – согласился Спаситель. – Но память ты обрел заново, и если бы
не бой с Учеными, не смог бы этого сделать. Если бы не Ученые, ты не
оказался бы здесь и не стал тем, кто ты есть. Во Второй Вселенной есть
Спаситель, не знающий о своем предназначении, но делающий все для его
выполнения. Ты еще не понял, о ком идет речь?»
«Ученые?" – поразился Миньян.
«Ты и раньше знал это», – укорил Спаситель.
«Они утверждали, что я несу гибель их миру, а ты утверждаешь, что я могу
его спасти!»
«Верно и то, и другое. Не наполнив себя идеями Третьего мира, ты был
опасен для Второго и бесполезен для Первого. Сейчас только ты можешь
спасти Тривселенную – ты, способный жить в трех мирах».
«Разве живя в мире идей, я стал их частью? – с горечью сросил Миньян. –
Разве я живу вашей жизнью и помню вашей памятью? Я создал себе твердь и
солнце, и воздух, свой материальный мир в вашем духовном. Разве не ты
утверждаешь, что своим присутствием я разрушаю твой мир?»
«Это так, – согласился Спаситель. – До рождения
Вдохновенной–Любви–Управляющей–Вселенной, до рождения Создателя, до моего
появления ты был лишним в этом мире. Сейчас ты его часть. Войди, возьми и
иди. Войдя, ты поймешь. Взяв, обретешь себя. Уйдя, спасешь – не только
себя, но и наш мир, и мир Ученых, и свой мир, мир Земли».
«Войти?" – переспросил Миньян.
«Да!" – сказал Спаситель мыслью, изображенной на золотом диске давно
взошедшего солнца. Светило неподвижно висело над горной цепью, полдень не
наступал, а вечер не приблизился ни на один квант времени.
Красота созданного Миньяном мирка была совершенна, насколько мог быть
совершенным материальный идеал, не наполненный светом духовности. Ормузд в
душе Миньяна противился уничтожению светлого мира, Ариман в душе Миньяна
желал тьмы, Абрам Подольский и Пинхас Чухновский в душе Миньяна стремились
возвыситься наконец до божественного света и насытить общую память идеями
Третьего мира. Даэна в душе Миньяна любила, и Натали в душе Миньяна любила
тоже, Антарм и Генрих Подольский в душе Миньяна желали знать истину, а
Виктор с Владом в душе Миньяна стремились этой истиной овладеть.
Миньян потянулся к солнцу и стер с его горевшего лика мысль Спасителя,
начертав свою.
Миньян протянул руки свои к горам и сохранил о них память, и память о
реке, текущей молоком и медом, он сохранил тоже, а еще память о небе и
облаках, звездах и терпком утреннем воздухе, наполненном запахами
покинутой Земли.
Свет Ормузда растворился во мраке души Аримана, впитавшем в себя любовь
Даэны и Натали, стремление к божественному воплощению Абрама и Пинхаса, и
жажду познания Антарма и Генриха он впитал тоже вместе с деятельной
активностью Влада и Виктора. Вдохновенная–Любовь–Управляющая–Вселенной
приникла сутью своей к этому существу, и Спаситель вошел в него, и
Создатель в нем растворился, утратив личность, но обретя наконец истинную
способность создавать несозданное.
«Я знаю свое имя, – подумал Миньян. – Мое имя – Мессия».
Мрак вернулся, но это был другой мрак, не тот, что принял десять душ,
вырвавшихся из–под купола Ученых. И безмолвие стало иным, а отсутствие не
было отрицанием материи в духовном мире, но отсутствием чужести,
разъединявшей три Вселенные.
Мрак. Безмолвие. Отсутствие.
