Глава третья
Я всегда любил сны, потому что в снах мне обычно все удавалось. В детстве,
если доводилось поссориться с кем–нибудь из сверстников и быть битым, я
прибегал домой зареванный, на мамины расспросы отвечал невнятно или не
отвечал вовсе, и сразу ложился спать на диванчике в большой комнате, где
стояло основание стереовизора. Засыпал я быстро и в любой позе, стоило
только положить голову на подушку, и мне начинало сниться, будто я одной
левой побеждаю Димку–буравчика, и будто Зина из параллельного класса брала
меня под руку и мы шли по школьному коридору, и все, даже ребята из
выпускной группы, смотрели нам вслед и говорили: «Какая замечательная
пара!»
Став старше, я научился сны программировать. Не думаю, что мне
действительно это удавалось, но впечатление было именно таким: ложась
спать, я задумывал сон – приключения, скажем, или любовь, или что–нибудь
спокойно–возвышенное, – и все получалось, как я хотел. Как–то я рассказал
об этом своему психоаналитику в районной поликлинике, и он, выпытав у меня
такие детали, о которых я даже себе не всегда напоминал, глубокомысленно
заявил:
– Аркадий Валериевич, у вас сильна эйдетическая память, вы не сны умеете
конструировать, а свои воспоминания о снах, которые вам даже, может быть,
и не снились вовсе.
– Как это возможно? – удивился я.
– Такое бывает, – продолжал настаивать психоаналитик. – Люди обычно не
запоминают снов. Точнее, сны конструирует и запоминает подсознание, это
особый процесс, с сознательной деятельностью связанный весьма
опосредованно. Просыпаясь, вы помните обрывки последнего быстрого сна –
процентов пять–десять информации, не более. Но лакуны не остаются пустыми:
включается ваша фантазия – зачастую опять–таки бессознательная, – и
мгновенно заполняет пустоты сна желаемыми образами. Понимаете? Вы
говорите, что хорошо помните вчерашний сон, а я уверяю вас: не сон вы
помните, а свою фантазию, порожденную обрывками, оставленными сновидением.
– Поэтому в снах мне всегда все удается?
– Конечно. Вы не можете допустить собственного поражения, придумывая
реальность мира, в котором вам хотелось бы жить.
Я промолчал, но в ту же ночь заставил себя увидеть во сне, как я овладеваю
самой красивой женщиной на планете Айолой Лампрам из Эритреи, она
выступала несколько дней назад в вечерней программе «Люби меня» и поразила
той экзотической красотой, когда тело невозможно расщепить на элементы –
лицо, шею, грудь, бедра, – все это по отдельности выглядело не очень
привлекательным, но вместе... Помню, Алена тогда сказала:
– Аркаша, у тебя взгляд самца.
Я не спорил. Мужчина, который не смотрит на женщину, как самец, хотя бы
изредка, теряет в своей мужской сути куда больше, чем если он не может
вбить гвоздь в пластилитовую стену.
В тот вечер мне было хорошо с собственной женой, как никогда прежде, а
потом я заснул, и во сне мне было хорошо с Айолой Лампрам – я был уверен,
что видел именно созданный мной сон, а не подсознательную фантазию,
явившуюся в момент пробуждения. Конечно, моя уверенность ничего не значила
для психоаналитика, но мне было все равно.
А когда я увидел в своем последнем сне стоявшую у подножия холма
обнаженную женщину и понял, что люблю ее больше всего на свете – больше
той жизни, которую я к тому времени прожил, и больше всех жизней, которые
мне, возможно, предстояло еще прожить, – я точно знал, что она не могла
быть порождением фантазии, сексуальной мечтой подсознания. Женщина была
так же реальна, как реален сон, который потом сбывается, и ты не понимаешь
причинно–следственной связи между этими явлениями, да и понимать не
хочешь, тебе достаточно факта: ты видел, и это случилось.
Жаль, что тогда – в мире – мне пришлось умереть, встретив во сне свою
мечту.
За все нужно платить. За большую любовь – хотя бы за понимание того, что
она существует, – приходится платить смертью, и это еще не самая большая
плата, если в конце концов получаешь то, что казалось нереальным и
далеким, как планета Плутон.
