Часть вторая
Та, Кто Ждет
Глава первая
Благословен будь, Господь наш...
Может быть, я не должен был говорить этого? Тогда – что? Какие слова
произносит человек, явившись в мир? Наверное, слова благодарности. Но они
должны быть к кому–то обращены. К кому?
Благословен будь, Господь наш...
Я обращался к Нему, Его не видя. Я благодарил Его, не зная, существует ли
Он на самом деле. А существовал ли на самом деле я сам?
Мысль показалась мне странной, и я раскрыл наконец глаза.
Господи, воля твоя...
Я лежал обнаженный на жестком ложе из пожухлой травы, было тепло, неудобно
и вообще странно. Глаза мои смотрели в синее небо, на котором не было ни
облачка. Солнце стояло невысоко, и я не мог понять – поднимается оно или
садится. Что сейчас – утро или вечер? Это не имело значения по сравнению с
множеством других вопросов, которые, не заданные еще, толпились в
подсознании, готовые всплыть, как только я позволю себе думать, а не
только видеть и ощущать.
Жесткие травинки впивались в кожу и мешали сосредоточиться. Я приподнялся
на локте, но ничего не увидел, кроме серо–зеленой травы и неба, твердого,
как купол собора.
Я не знал, что такое собор, но сейчас меня интересовало другое. Странный
звук послышался издалека, а может, он звучал вблизи, я не мог определить
расстояние до источника, и почему–то это раздражало меня больше всего в
новом для меня мире.
Уперевшись обеими руками, я сначала встал на колени, а потом поднялся на
ноги и увидел наконец, что травяной ковер, на котором мне было не очень
удобно лежать, простирается почти до самого горизонта, а там, вдали,
начинались строения, похожие на украшения, висевшие на елке в моей
комнате, когда я был маленьким и ходил в детский сад.
Странная эта мысль промелькнула, я успел только подумать о том, что не
понимаю значения и половины слов, пришедших мне в голову. Елка? Детство?
Разве у меня было детство – когда маленький, когда тебя кормят с ложечки,
когда ты играешь в солдатиков и строишь снежные горки? У меня не было
детства и не могло быть, потому что в мир я пришел только что и еще не
вполне уверенно пользовался словами.
Я медленно пошел в сторону домов и звука, то приседая под его тяжестью, то
вытягиваясь, когда звук поднимался ввысь, подпирая солнце.
Большой куст с широкими листьями возник передо мной, я остановился, сорвал
несколько листьев и прикрыл ими наготу – листья прилипли к телу, от них
исходило тепло, будто острые маленькие иголочки впивались в кожу.
– Эй! – услышал я высокий голос и вздрогнул. – Куда ты идешь? Потом ведь
год не отмоешься!
Я обернулся. В нескольких шагах от меня стоял мальчишка лет десяти. На нем
была широкая накидка, перевязанная в поясе. Можно было бы принять его за
бродягу, если бы не тщательно остриженные и причесанные на пробор волосы и
большое блестящее кольцо на среднем пальце левой руки.
– Ты уже знаешь свое имя? – спросил мальчик.
Я подумал. Нет, я не знал своего имени. Наверное, я слишком поторопился,
нужно было еще немного полежать и освоиться.
– Тогда понятно, – кивнул мальчик. – Иди–ка сюда. Здесь сухо.
Я подошел к мальчишке и увидел, что он стоит на плоском желтоватом камне,
потрескавшемся, будто от жара пустыни. Мальчик и не подумал протягивать
мне руку, пришлось самому отлеплять подошвы от грязи и влезать на низкий
постамент, теплый и сухой, но почему–то тоже липкий.
– Ну и замазался ты, – неодобрительно сказал мальчишка. – Я и слов таких
не знаю, чтобы камень поля от грязи поля очистить.
– Не понимаю, – пробормотал я.
– Ты лучше имя свое вспомни, – пробурчал мальчишка. – Меня, к примеру,
зовут Ормузд, и я могу многому тебя научить.
– Ариман, – сказал я.
– Что? – Ормузд поднял брови. – Это имя или слово?
Конечно, это было слово. И еще это было именем. Моим. Или нет? Скорее –
нет. Не имя это было, конечно, а код того имени, которым я пока не мог
пользоваться.
– Ариман, – повторил я. – Это слово, и это код имени. Моего.
Ощущать на ногах грязь было неприятно, я отлепил от тела лист и нагнулся,
чтобы почиститься.
– Ариман, – тихо сказал Ормузд у меня над головой, – ты знаешь, для чего
пришел в мир?
– Чтобы понять и покарать, – пробормотал я и, сказав уже, понял, что
ответил, не подумав, на вопрос, который уже задавал себе сам. – Понять и
покарать, – повторил я и добавил: – Прости, Ормузд, но я не знаю, что
говорю.
Ормузд отодвинулся на противоположный конец камня, едва не оступился, но
удержал равновесие, взмахнув руками, и сказал с легким смешком:
– Ты меня поразил. Если ты пришел именно за тем, о чем говоришь, то почему
оказался здесь, а не на поле Сардонны? Нет, чего–то ты в себе еще не
понимаешь.
– Послушай, – раздраженно сказал я, – не мог бы ты помочь мне выбраться из
этой грязи?
– Конечно, – добродушно протянул Ормузд. – Послушай, как тебя там, скажи
слово – ты же его знаешь.
– Какое слово? – удивился я.
– То, которое ты сказал недавно. Код имени.
– Зачем?
– Тебе нужно в город или нет? – рассердился Ормузд.
– Нужно.
– Так скажи слово и не делай вид, что... Погоди, – прервал он сам себя. –
Ты действительно не понимаешь разницу между словом и именем, между вещью и
названием вещи, между движением и мыслью о движении?
Мальчик оказался философом. В его возрасте я задавал себе и окружающим
вовсе не такие вопросы.
– Ну вот что, – сказал Ормузд деловито. – Так мы тут до захода простоим.
Повторяй за мной, если сам ничего не знаешь. Скажи: Ариман.
– Ариман, – повторил я, пожав плечами.
Ударил колокол, камень ушел у меня из–под ног, но я не упал, потому что
застывший воздух поддерживал меня, как подпорка поддерживает статую,
голубое небо стало сначала черным, через мгновение серым, а потом исчезло,
сверху меня накрыл тяжкий купол, пришлось напрячь спину, на плечах лежал
весь мир, а я был Атлантом, который...
Атлант?
Это не мое имя. И Ариман – не мое. Меня зовут Аркадий. Аркадий Винокур.
И сразу стало легко.
Легко и главное – понятно. Настолько понятно, что я не понял, как
существовал прежде. Здесь и сейчас я должен был существовать иначе.
По–другому. И вовсе не с той целью, о которой сказал Ормузду.
Понять? Покарать? Какое это имело значение в мире, куда я пришел взрослым
человеком с опытом младенца?
Я понял, где оказался, и получил право на отдых.
Я опустился на теплую сухую поверхность и заснул так, как не спал никогда
в жизни. Ни в той жизни, ни – тем более – в этой.
