Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Павел Амнуэль
Тривселенная
 < Предыдущая  Следующая > 
Глава тринадцатая
Яков Гохберг вошел в свою комнату, быстрым движением закрыл дверь на ключ и прислонился к косяку. Ноги дрожали. Его выпустили, но потому ли, что следователь поверил? Следователь не мог поверить ему на слово и не поверил наверняка. У него были улики против кого–то другого? Не могло быть у него таких улик, потому что только Яков знал...
Наверно, следователь просто пожалел его. Понял, что до суда он все равно не сбежит, побоится. Пожалел – еврея? Пожалел – украинец? А что, и среди украинцев есть приличные люди...
Яков опустился на стул. Голову на руки, вот так, и нужно посидеть немного, прийти в себя. Подумать. Хотя о чем тут думать? Следователь был прав, когда сказал ему:
– Послушайте, Гохберг, вас могли бы засудить и при этих–то уликах. Вы же знаете, судья отберет нужных присяжных, и дело решится в пять минут.
Конечно – именно в пять минут. «Виновен». Убийство первой степени. Нож в груди. Кровь на рубахе. А то, что удар он нанес в мертвое уже тело, – кого это волнует? И сказать правду он не сможет. Никогда. Потому что...
Якову стало холодно. Знобило так, будто в комнате мела метель, хотя на самом деле было довольно тепло, сыро вот только, но это потому, что печь давно не топили. На дворе весна, солнце припекает, отчего же так холодно в груди?
Он никому не может сказать.
Яков пришел к хозяину как обычно, в девять. Дверь в дом не была заперта – тоже как обычно, когда Фейга с детьми отправлялась погулять, а Абрам спал в своем кабинете.
Он поднялся наверх и еще с лестницы услышал голоса. Говорили двое. Один голос Яков узнал легко – это был голос хозяина. В последнее время Яков приучил себя думать об Абраме именно так: хозяин. Если он мысленно произносил «Абрам», то мгновенно и независимо от желания уносился в юность, в те дни, когда Хая была его невестой и когда Абрам сделал все, чтобы их счастье не могло состояться.
Второй голос был странным – высоким, будто девичьим, но в то же время будто и мужским, были в нем какие–то обертоны, присущие скорее басу, нежели высокому сопрано. Незнакомый голос, хотя и знакомый тоже. Яков где–то когда–то слышал его – это точно.
Хозяина разбудил нежданный гость. Потому хозяин и злится – он терпеть не может, когда по утрам его будит кто–то другой, а не Яков, его секретарь. Яков, которого он приютил из милости и которому не устает ежедневно напоминать об его истинном месте в этом мире.
Любой на месте Якова ненавидел бы хозяина и желал бы ему если не смерти, то увечья и несчастливой жизни. Но Яков об этом не думал. Он заставил себя об этом не думать, если, конечно, не произносить мысленно этого имени – Абрам.
– Абрам, – сказал невидимый гость, – неужели ты так и не хочешь понять, что еврей не должен совершать подобного? Ты не еврей, Абрам!
– Ради Бога, – раздраженно, но без тени страха, отвечал голос хозяина, – не нужно учить меня тому, что такое еврей. Все мои предки – от праотца Авраама – были евреями, а ты – гер, ты пришел к нам потому, что тебе в какой–то момент стало это выгодно.
– Выгодно? – с горечью произнес высокий голос. – Выгодно быть евреем в России? О чем ты говоришь, Абрам? Я принял иудаизм, потому что...
– Потому, что Гершеле не хотел иметь с тобой дела, – воскликнул Абрам, – и ни за что не отдал бы свою дочь за русского! Вот и все. Корысть и любовь, которая тоже корысть, потому что не о бедной девочке ты думал, предлагая ей руку и сердце, а о себе. Вот и все.
– Господи, – высокий голос изобразил отчаяние, – я сделал все, что мог. Ты убил меня, и мне ничего не остается, как убить тебя.
– Я убил тебя? – насмешливо произнес Абрам. – По–моему, ты никогда еще не выглядел так хорошо. Всегда был заморышем...
– Я умер, – печально сказал высокий голос. – Я умер тридцать дней назад, и душа моя только сейчас освободилась, чтобы явиться к тебе и предупредить...
– Что ты несешь, дурак! – воскликнул Абрам. – Еврей не может шутить такими вещами! Вот я и говорю...
– Перед смертью, – продолжал высокий голос, – я призвал небеса отомстить тебе, поскольку не может еврей поднять руку на другого еврея – это прерогатива Творца. А потом я наложил на себя руки, потому что другого выхода у меня не оставалось. Ты не оставил мне другого выхода в этом мире, и я думал, что скоро встречусь с тобой в том...
– Послушай, – перебил Абрам визгливую речь собеседника, – хватит фиглярничать. Деньги этим цирком ты не вернешь, все по закону! Да ты материальнее меня, как я посмотрю.
– Протяни руку, – спокойно сказал высокий голос. – Ну–ка, протяни свою жадную гнусную руку.
Яков застыл за дверью, не в силах сделать ни единого шага. Он не понимал смысла разговора, но ощущал жуткое притяжение, которое влекло его слушать и не позволяло отступить, уйти, как это должен был сделать каждый порядочный человек. И еще он понимал внутренним чувством, что хозяину грозит опасность. Яков стоял, не желая, чтобы его обнаружили, и все–таки желая именно этого, потому что тогда внимание спорящих переключится на него, и приближавшаяся трагедия будет хоть ненамного отсрочена.
В спальне между тем послышалось движение, скрип кресла, Яков узнавал звуки, он слышал их каждое утро: хозяин встал, приподнял полы халата, чтобы они не волочились по полу, сделал шаг, другой, шел он, судя по звукам, не к двери, а куда–то вправо, то ли к шкафу, то ли к окну.
– Дурак ты, – сказал хозяин, и неожиданно тишину дома разорвал такой дикий, такой невообразимо высокий вопль ужаса, что ноги Якова подогнулись, он понял, что падает головой вперед и сейчас ударится виском о косяк, и...
Он едва избежал удара, вытянув вперед руки, а вопль все еще звучал – пронзительный, как визг котенка, которому отрезают хвост тупым ножом. Яков ухватился обеими руками за этот вопль, будто он был материален, будто вопль обратился в веревку, натянутую меж ушей и рвущую барабанные перепонки, и нужно было ослабить натяжение, и только тогда...
Вопль смолк.
В тишине, где удары собственного сердца слышались отбивающими время курантами, Яков поднялся с колен и заставил себя распахнуть дверь.
В кабинете стоял сумрак, оконные ставни лишь наполовину были раскрыты, и свет проникал сквозь довольно узкие щели. Там, где Яков ожидал увидеть хозяина, не было никого. Он сделал шаг вперед и повернул голову влево. Кресло, где хозяин проводил обычно утренние часы, тоже пустовало.
Тихий шорох раздался за спиной, и Яков резко обернулся, мгновенно покрывшись липким потом. Хозяин стоял у притолоки, держался обеими руками за деревянную стоячую вешалку и смотрел не на Якова – похоже, что секретаря своего он попросту не видел, – а на какое–то место у стола. Страха в лице хозяина не было. Он смотрел пристально, что–то искал глазами, но внешне был спокоен, просто сосредоточен сверх меры.
Кто же кричал?
Хозяин продолжал смотреть на что–то, невидимое Якову, и, проследил за его взглядом, секретарь обнаружил наконец предмет, стоявший на самом краю стола, – пузырек с притертой пробкой и темной жидкостью внутри. Совсем немного жидкости, даже на ложку не наберется. Лекарство?
Яд?
А куда делся человек с высоким голосом, тот, кто утверждал, что умер месяц назад? Хозяин был в комнате один. Гость не мог уйти через дверь, ведь Яков держал ее с той стороны обеими руками. Гость не мог уйти и через окно – как бы он спрыгнул со второго этажа, да еще сквозь закрытые рамы?
Может, гость спрятался и сейчас набросится на Якова?
Что здесь происходило, черт возьми?
– Яков, – сказал хозяин блеклым невыразительным голосом. – Подай–ка мне этот пузырек.
Абрам сделал шаг вперед, потом второй, шел он на прямых ногах, не сгибая колен, и потому выглядел нелепо в своем волочившемся по полу халате – будто фонарный столб, сошедший с места. Яков отступил к столу, но хозяин прошел мимо и опустился в кресло.
– Дай пузырек, – сказал он. – Не знаю, какую гадость он туда намешал, но наверняка у нее нет ни вкуса, ни запаха. Не люблю горькое...
Яков протянул руку. Точнее, ему показалось, что протянул, он приказал мышцам сделать именно это движение, но рука продолжала висеть плетью, у нее были свои соображения и свой страх, которым она не делилась с мозгом, и Яков не смог справиться с этим неожиданным и пугающим бунтом собственного тела.
– О Господи, – сказал хозяин. – Ты–то чего боишься? – в голосе его звучало презрение, и Яков понял, что презрение в голосе Абрама звучало всегда – и тогда, когда Абрам помешал счастью Якова, и потом, когда принимал его на работу, оказывая бывшему сопернику благодеяние. Абрам всегда презирал Якова. И теперь тоже.
Хозяин привстал и взял с края стола пузырек, выглядевший холодным, но, видимо, все–таки горячий, потому что Абрам странно зашипел, прикоснувшись к стеклу, но руку не отдернул, наоборот, обхватил пузырек крепко, чтобы не выронить, и быстрым движением другой руки вытащил пробку. В следующую секунду пробка, отброшенная, полетела в угол комнаты, а содержимое пузырька, булькнув, перелилось в горло хозяина.
Упав на пол, пустой пузырек глухо звякнул.
И ничего не произошло.
Абрам и Яков смотрели друг на друга, и лицо хозяина приобретало обычное для него выражение уверенного спокойствия.
– Ну вот, – сказал хозяин. – Я же знал, что он фигляр. Я отнял у него деньги и правильно сделал, он бы пустил их по ветру.
– Кто? – пересохшими губами спросил Яков.
– А? – хозяин на мгновение отвлекся от своих мыслей. – Это ты... Еще одно ничтожество. Не понимаю... – он задумчиво прищурил глаза. – После того, что я сделал с тобой... Если бы это устроил ты, я бы убил тебя – тогда же и убил бы. А ты просто ушел.
Яков почувствовал вдруг, что опять владеет собственными руками. Он поднял их и протянул к горлу хозяина.
– Эй, – сказал Абрам, – ты что? Поздно, милый мой, поздно. Ни к чему.
Яков и сам понимал, что – поздно. Ничего не изменишь в этом мире. И если было – то было, так решил Творец.
Яков хотел сказать, что Создатель накажет Абрама, когда настанет время, непременно накажет, и очень скоро... Он так думал – скоро, но не ожидал, что «скоро», которое он мысленно отдалял до времени Страшного суда, наступит с такой ужасающей быстротой.
Глаза Абрама неожиданно расширились, в них заполоскался ужас, смешанный с непониманием, а спустя мгновение ужас захлестнул и Якова, потому что на правой щеке хозяина начало проявляться и чернеть пятно, он опаляло, как огонь печи, от него исходил жар, заставивший Якова отступить. Пятно явственно приобретало форму левой ладони – пальцы, вцепившиеся в щеку хозяина мертвой хваткой, отпечатывались более темным и выглядели (именно так чувствовал Яков – выглядели) более жаркими.
– Ты... – голос хозяина оставался спокойным, но в нем уже слышались предсмертные хрипы. – Ты... Ничтожество... Дай воды.
Он умер в следующее мгновение, голова откинулась, а черный отпечаток ладони на щеке приобрел окончательность, как подпись убийцы. От пятна, как показалось Якову, шел дымок. Запахло паленым мясом – или это была лишь игра воображения?
Тогда, понимая уже, что Абрам умер, Яков совершил поступок, совершенно бесполезный с точки зрения здравого смысла. Впрочем, о смысле ли он думал в ту минуту? Ему представилось лицо Хаи – юное и радостное лицо девушки, которой только что признались в любви.
Яков поднял со стола нож, которым Абрам обычно чистил яблоко, и резким движением вонзил лезвие в грудь мертвеца. Толчком выступила кровь, окрасив рубашку в цвет, которого Яков боялся больше всего на свете. Если бы Яков мог соображать, он бы подумал о явившейся ему странности – кровь не могла пульсировать в мертвом уже теле Абрама.
Но думать Яков в тот момент был не способен. Он мог – впервые в жизни – только действовать.
Яков перетащил Абрама на кровать. Босые ноги (теплые комнатные туфли упали и остались лежать под столом) свешивались почти до пола, глаза задумчиво смотрели в потолок, будто Абрам не понимал, чего от него хочет его унылый и трусливый секретарь.
Яков огляделся – в кабинете был обычный порядок, ничто не сдвинуто, бумаги на столе лежали ровной стопкой. Он посмотрел на Абрама – в последний раз – и похолодел: след ладони на щеке быстро светлел, от ожога остался только розовый полукруг, новая нежная кожа. Еще мгновение – и на кровати лежал человек, убитый (это было очевидно даже для ничего не соображавшего Якова) ударом ножа в грудь.
Яков бросился к двери – первым осознанным желанием было: бежать. Бежать, куда глаза глядят. Потому что все подумают: убил он.
Никуда не убежишь. Соседи. Прохожие. Не спрятаться.
Видимо, в подобные минуты включаются не резервы сознания – их у Якова просто не было, – а иные этажи интуиции. Яков повернул в замке двери ключ, а потом, раскрыв обе створки, свел их вместе и попробовал закрыть дверь так, чтобы создалась иллюзия, будто Абрам заперся изнутри. Это почти удалось, но влотную дверь не закрывалась, и тогда Яков спустился в кухню, взял висевший на доске топорик и, вернувшись наверх, принялся крушить дверь и стонал при этом, и рычал, и плакал, и даже пел что–то, и остановился только после того, как левая створка повисла на одной петле. Яков ворвался в кабинет и увидел лежавшее на кровати тело Абрама с ножом в груди.
– А–а! – закричал он, и этот крик услышал соседский мальчик Мирон, проходивший мимо дома Подольских.

© Павел Амнуэль

Разрешение на книги получено у писателя
 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList