* * *
Через триста семьдесят миллионов лет после начала Исхода, когда
рассеялись тучи, покрывавшие небо в течение последнего ледникового
периода, на берегу бывшего Средиземного моря, там, где когда–то втыкались
в небо зубья тель–авивских отелей, стояли два человека – мужчина и
женщина. Мужчине было на вид лет сорок, женщина выглядела на тридцать,
хотя приходилась мужчине матерью. С плеч женщины спадала легкая накидка,
не скрывавшая ни ее фигуры, ни темного загара, приобретенного под лучами
десятков Солнц, каждое из которых ничем не отличалось от того, что висело
сейчас низко над горизонтом.
Мужчина был обнажен, если не считать одеждой узкую набедренную
повязку из тонко выделанной кожи. Мужчина смотрел на солнце, козырьком
приставив к глазам ладонь, а женщина глядела вокруг себя и под ноги с
видом человека, ожидавшего увидеть нечто совсем иное, а не то, что
предстало ее взгляду – барханы и редкие скалы, похожие на когда–то
стоявшие здесь отели не более, чем ящерка, пробежавшая между ног мужчины,
похожа была на нильского крокодила, давно исчезнувшего с лица этой
планеты.
– Ты ошибся, – сказала женщина, – здесь уже нет ничего. Даже под
землей. Даже в памяти этого песка – ничего нет.
– Ничего, – эхом отозвался мужчина. – Я ошибся, согласен. Точнее...
Здесь он проходил, и здесь остались его следы, как же иначе я мог бы
придти именно сюда и сейчас? Но, когда он уходил, все его сути во всех
сфирот ушли с ним. Только так я могу объяснить, почему его нет нигде и
никогда. Будто и не было. Может, действительно, не было?
Женщина покачала головой. Она молчала, но мысли ее слышны были
каждому, кто хотел бы их слышать:
– Помнишь, как ты явился ко мне, и я испугалась, подумала, что ты...
нет, не грабитель, мне это и в голову не пришло... просто чужой, каким–то
образом ошибшийся дверью... А ты боялся меня, ты думал, что жена Мессии
знает о тебе с его слов, но я не знала тебя, а потом, когда узнала, ты
стал для меня единственным... И когда ты повел меня за собой, я не могла
не пойти... Помнишь нашу первую ночь на Саграбале? Ты так и не сказал
вслух, что любишь, но мысли твои были такими яркими, что слова могли лишь
погасить их... Я всегда понимала тебя, всегда. Даже сейчас понимаю, когда
ты ушел. Ты ушел из всех времен, и из всех сфирот, тебя нет, и тебя
никогда не было, но ты есть, и ты будешь, и этот парадокс я не могу
разрешить...
– Мама, – сказал Хаим, – здесь нет парадокса, и ты это прекрасно
знаешь. Он создал Код для будущего мира, и только он, следовательно, мог
будущий мир создать из Хаоса, каким станет эта Вселенная.
– Я знаю, – устало сказала Дина. – Без нас он бы не создал ничего. Мы
не должны были ему помогать.
Хаим промолчал – он не был согласен, Миньян сделал то, чего не мог не
сделать. Но он знал, что мать все равно будет время от времени
возвращаться в эти миры, в эти времена – на Землю, на Саграбал, на каждый
из множества Израилей, в надежде встретить – не самого И.Д.К., конечно, но
хотя бы какую–то из его мыслей, случайно отделившуюся от его многомерной
сути и, в отличие от нее, оставшуюся блуждать где–то и когда–то.
Хаим позвал Людмилу, она тоже была на Земле, но в ином времени,
гораздо более раннем, в начале ХХII века – ей было интересно исследовать
развитие цивилизации после Исхода. Людмила отозвалась не сразу, видимо, не
сумела точно сориентировать мысль:
– Оставь ее, Хаим, – сказала она. – Оставь, не мешай. Человек Кода по
имени Илья Денисович Купревич существовал только в нашей памяти.
– Мама, – сказал Хаим, обращаясь к Дине, – я ухожу, извини.
– Да, да, – рассеянно сказала Дина. Хаим ушел, она осталась одна;
впрочем, она была одна не только здесь и сейчас, но еще во множестве
времен и миров, измерений материи и духа. Она была одна и знала, что так
всегда было и всегда будет – до конца времен.
– Илюша, – прошептала она, обращаясь к баханам.
– Илюша, – прошептала она, подняв голову и глядя на вечерние облака,
посыпанные золотой пудрой солнечных лучей.
– Илюша, – мысль ее металась во всех сфирот, не находя адресата.
Мысль ее отражалась от душ всех любивших во всех временах, когда
существовали люди.
Девушка по имени Далила впитала эту мысль, и любовь к Самсону
вспыхнула в ее душе неожиданно, как пламя пожара.
Юноша по имени Петрарка впитал эту мысль, и любовь к Прекрасной Лауре
оказалась сильнее самой жизни.
Гай Юлий Цезарь, римский консул, стареющий и равнодушный ко всему
сущему, впитал эту мысль, и любовь к египетской царице Клеопатре вновь
сотворила чудо.
Сколько человек во все времена услышали стон Дины, и сколько великих
порывов родились, вспыхнули и погасли?
Дина, готовившая обед для своего мужа Ильи, который вот–вот должен
был вернуться из ешивы, тоже услышала этот странный шепот, чье–то знакомое
и чужое имя, рука ее вздрогнула и, когда посреди салона появился вдруг
незнакомый мужчина, она уже знала, что мир изменился.
