* * *
Они были вместе, и вместе они были всесильны.
Каждый из них сохранил себя, но каждый уже не оставался тем, кем был
прежде.
И.Д.К. вспомнил себя–планету, и себя, бредущего вдоль стены имен, и
себя, целующего Дину, и себя, решившего проблему Кода, и еще – себя,
блуждающего в нематериальных сфирот иной Вселенной, в которой никогда не
было и никогда не будет ни человека, ни планеты по имени Земля, ни звезды
с названием Солнце. Почему я помню это? – подумал он. – Этого не было. Это
будет, – подумал он чьей–то чужой мыслью и не сразу, не мгновенно, но
достаточно быстро, чтобы не удивиться, понял, что и эта мысль принадлежит
ему, но ему, уже прожившему и путешествие в иных мирах, и многое еще, чего
не было в физическом четырехмерии, но существовало в едином мире, где ни
время, ни пространство не играли определяющей роли...
Дина вспомнила себя, стоящую у стены с фонтанчиками в перевернутом
мире, где Саграбал был всего лишь картой, нарисованной на тусклом небе, и
себя, беседующую с девушкой по имени Яна, и себя, качающую Хаима (его до
двухлетнего возраста приходилось качать на руках, он с трудом засыпал, ему
хотелось играть, а не уходить даже на время в мир, где водились сны), и
еще Дина вспомнила, как вместе с Хаимом, принявшим по этому случаю внешний
облик привычного ему Христа, она бродила между древних камней, которые
когда–то были городом, носившим имя Иерусалим, на планете, называвшейся
Земля, и у нее не возникало сожаления о том, что это планете пришел конец,
потому что в четырехмерии конец приходит всему. Дину не удивило это
неожиданное воспоминание о будущем, время для нее ничего уже не значило,
ей хотелось остановить только одно мгновение, вернувшись к нему опять, и
она сделала это – и вновь была Стена, и был мрак, и были руки Ильи, и губы
его, и шепот, и мир Саграбала, еще не знавшего о приходе людей Кода...
Людмила вспомнила себя, стоящую перед Мессией в сумрачной комнате, и
его глаза, говорящие ей слова, которые она понимала по–своему, и вспомнила
себя, гуляющую с Андреем по Тверскому бульвару, сын грыз вафлю и упорно не
хотел застегнуть пуговицу капюшона, хотя дул промозглый ветер, и еще она
вспомнила себя в мире, которого просто не могло существовать, потому что в
нем воплощались желания, она подумала о своем и получила то, о чем
подумала. Воспоминания охватили весь мир от начала до конца времен, и
Людмила отогнала их, потому что не вспоминать нужно было, а действовать...
Илья Давидович Кремер, Мессия, вспомнил себя, погруженного в липкую
жижу, которая лишь по привычке воспринималась материальным, чавкающим
болотом, а на деле была всего лишь информацией, в которой он плавал, не
понимая еще, что нужно погрузиться, войти, понять...
Йосеф Дари вспомнил себя, падающего в пустоте, смешанной из
бесконечного множества сфирот, и шляпу свою, падающую рядом, и голос
Творца, и вспомнил текст утренней молитвы благодарения Господа, и вспомнил
еще, что уже много дней (лет?) не произносил молитву в положенное время –
не оттого, конечно, что перестал с некоторых пор обращаться к Творцу, но
потому, что обращался к Нему постоянно. Он вспомнил себя, мертвого в мире
мертвых, увидел себя со стороны и со стороны же обратился к себе, поняв,
наконец, смысл всего сущего...
Хаим вспомнил себя, висящего на кресте, и себя, играющего с соседским
Аликом, и себя, стоящего перед учениками под деревьями Гефсиманского сада,
и себя, играющего с Андреем в придуманную ими игру, где фишками были
звезды, а кубиками – планеты. И еще он вспомнил себя, еще не родившегося,
но уже существовавшего – вспомнил мир от начала до конца времен, и себя в
нем, таким, каким он всегда хотел быть...
Андрей вспомнил себя на Земле, и город с названием Назарет, и город с
названием Москва, в котором он не успел тогда побывать, но который теперь
ощутил – от пустующих домов Юго– Запада до ярмарочной, с японским говором,
толкучки Кремлевской площади. И еще он вспомнил, что ему нравилась Таня из
параллельного класса, попавшая под машину незадолго до его отъезда в
Израиль; это не имело значения – Таня уже на Саграбале, и ему не нужно
мучиться, подбирая слова, Таня все понимает, но и это тоже не имело
значения, потому что понимание – лишь одна из многочисленных сфирот, а
есть более глубинные чувства, мысли, ощущения, перед которыми Вселенная от
начала до конца времен – лишь рябь на поверхности океана...
Муса вспомнил себя в Мекке, и вспомнил себя в Газе, и вспомнил себя в
желтой пустыне пред ликом Аллаха. Он вспомнил себя–Мессию, себя–Мухаммада,
себя–Яхве, все это был он, и тогда он подумал, что возомнил о себе, ибо
один он был – ничто...
Ричард вспомнил себя в тот миг, когда мир, привычный и единственно
понятный ему, стал всего лишь меткой, а реальностью стали холмы Саграбала,
и лишь присутствие рядом Джоанны заставило его не закричать от страха.
Воспоминание было неприятным. В мире сфирот, где он пребывал, оно могло
возникнуть лишь на пересечении с одним из измерений времени, и, значит, он
в чем–то так и остался связан с материальным миром...
Джоанна вспомнила себя такой, какой будет когда–нибудь, – она стояла
под палящим солнцем Саграбала, кожа ее была гладкой и темной от загара,
тело – гибким и упругим, она и сейчас могла бы стать такой, но не хотела
этого. Приятно было думать о будущем как о прошедшем, но будущее нужно
создать, иначе прошлым станет настоящее...
