Сон с Истерикой
Из темноты сверху вырвался поток света, заливая белый операционный
стол. Белая простыня закрывала до пояса распростертое на столе тело.
Вскрытая грудная клетка обнажала алость кровоточащих внутренних тканей и
жемчужную белизну ребер. Глаза оперируемого были закрыты, лицо бескровно и
неподвижно. Чтото знакомое было в этом лице: как будто я его видел совсем
недавно, эти глубокие морщинки у губ и кривой розовый шрам на правом
виске.
У меня в руках зонд, погруженный в рану. Я в белом халате, на голове у
меня белая полотняная шапочка, нос и рот в марлевой маске. Так же выглядят
люди напротив и рядом со мной. Я никого из них не знаю, узнаю только глаза
женщины, стоящей у изголовья. Они прикованы к моим рукам, и такая
тревожная напряженность в них, что кажется, между нами протянута
невидимая, тугаяпретугая струна. Она тоненько звенит по мере того, как
зонд погружается в рану.
Я вспомнил вдруг все, что произошло до этой минуты. Скрип тормозов
машины, остановившейся у подъезда, гранитные его ступени, еще мокрые от
дождя, перспективу знакомой, часто снившейся мне улицы, а затем
почтительную улыбку гардеробщика, поймавшего на лету брошенное ему пальто,
неспешный взлет лифта и сияющую белизну операционной, где я облачался в
белый халат и противно долго мыл руки. Я точно вспомнил, что я, именно я,
начал операцию, вскрыл скальпелем прочерченную шрамами грудь и мои руки с
профессиональной, привычной умелостью резали, кололи, зондировали. Все это
промелькнуло в сознании со скоростью звука и исчезло. Я все забыл.
Привычная умелость в руках обернулась испуганной дрожью, и с внезапным
ужасом я осознал, что не знаю, как и что делать дальше, не умею этого
делать, и любое дальнейшее промедление будет убийством.
Но понимая, что и зачем я делаю, я вынул зонд из раны и уронил его. Он
глухо звякнул. В устремленных на меня глазах над марлевыми масками читался
один и тот же вопрос: «Что случилось?»
Не могу, почти простонал я. Мне плохо, товарищи.
Чужими, ватными ногами пошел к двери и, полуобернувшись, увидел, как
чьято спина подвинулась на мое место и негромкий басок скомандовал
старшей сестре:
Зонд!
«Бежать!" подсказала мысль. Чтобы никто не видел, чтоб никого не
видеть, не читать дальше того, что я уже успел прочесть в этих широко
открытых, изумленных, обвиняющих глазах. Ног я не чувствовал. Меня бросило
как шквалом сквозь хирургическую на площадку между двумя расходившимися
под прямым углом коридорами и швырнуло на белый, сияющий эмалевым блеском
диван.
«Сейчас я этими руками зарезал Олега», сказал я себе и, сжав виски
ледяными ладонями, застонал, может быть, даже завыл.
Что с вами... Сергей Николаевич, голубчик? услышал я чейто
перепуганный голос.
Человек в таком же халате, как и я, только без шапочки, с лысым, голым
черепом встревоженно спрашивал:
Что случилось? Как операция?
Не знаю, сказал я.
Как же так?
Я бросил... я ушел... еле вымолвил я. Мне стало плохо.
Кто же оперирует? Асафьев?
Не знаю.
Как же вы не знаете?
Ничего я не знаю! Я даже вас не знаю! Кто вы такой, как вас зовут,
где я, черт побери?! закричал я.
Он потоптался на месте, глядя на меня изумленными, ничего не
понимающими глазами, и побежал в ту же дверь, из которой я только что
вырвался.
Я посмотрел ему вслед и встал. Рванул за спиной полы завязанного сзади
халата завязки лопнули. Я вытер им руки и бросил на пол. Туда же швырнул
и шапочку. В глубине протянувшегося передо мной коридора мелькнула девушка
в белом врач или сестра, простучала каблучкамишпильками по паркету и
скрылась в одной из комнат. Я машинально пошел в ее сторону мимо одинаково
белых дверей. Они вели в кабинеты врачей, чьи имена были отпечатаны на
карточках в рамках из белой пластмассы. «Др Громов С.Н.", прочел я на
одной из карточек. «Мой» кабинет. Что ж, войдем!
У широкого итальянского окна за «моим» письменным столом сидел Кленов и
читал газету.
Уже? спросил он сдержанно, но в сдержанности этой прозвучали
тревога и страх.
Я молчал.
Жив?
А ты почему здесь? спросил я вместо ответа.
Ты же сам сказал, чтобы я здесь дожидался! вспылил Кленов. Что с
ним?
Не знаю.
Он вскочил:
Почему?
Мне стало дурно... Я почти потерял сознание.
Во время операции?
Да.
Кто же оперирует?
Не знаю. Я старался не глядеть на него.
А сейчас почему ты здесь?! Почему не в операционной?! закричал
Кленов.
Потому что я не хирург, Кленов.
Ты с ума сошел!
Он не оттолкнул отшвырнул меня плечом, как в хоккейной баталии, и
выбежал в коридор. А я бессмысленно сел на стул посреди комнаты, не мог
дотащиться даже до письменного «моего» стола. «Я не хирург», сказал я
Кленову. Но как же тогда я мог начать операцию и благополучно довести ее
до критической минуты, не вызывая ни в ком сомнений? Значит, во сне так
можно. Тогда откуда же этот страх, почти ужас перед случившимся? Ведь и
Олег, и операция, и Кленов, и я сам все это только призрачный мир сна, и
я это знаю. «А вдруг нет?" сказал Заргарьян. А вдруг нет?
Зазвонил телефон на столе, я отвернулся. Телефон продолжал звонить.
Наконец мне это надоело.
Сережка, это ты? спросили в трубке. Ну как?
Кто говорит? рявкнул я.
Не кричи. Уже меня не узнаешь.
Не узнаю. Кто это?
Ну, я, я! Галя. Кто же еще.
«Галя волнуется, это вполне естественно, подумал я. Но почему по
телефону? Уж комукому, а ей следовало бы дожидаться в приемной. Приехал
же Кленов».
Ты что молчишь? удивилась она. Неужели неудача?
Видишь ли... замялся я. Не могу сказать тебе ничего
определенного. Мне стало плохо во время операции. Продолжает ее
ассистент...
Асафьев?
«Опять этот Асафьев. А я знаю, он или не он? И не все ли равно кто,
если это только сон?»
И я сказал:
Наверное. Я не разглядел. Они все в марлевых масках.
Ты же не доверяешь Асафьеву. Еще утром сказал, что он хирург для
амбулатории.
Когда сказал?
Когда завтракали. Еще за тобой машина не пришла.
Я знал точно, что утром мы с Галей не завтракали. Я был дома. И никакой
машины у меня вообще нет. Но зачем спорить, если все это сон.
А с тобой что? продолжала она. Что значит «плохо»?
Слабость. Головокружение. Утрата памяти.
А сейчас?
Что сейчас? Ты об Олеге?
Да не об Олеге о тебе!
Я даже подивился: откуда у Галки такая черствость? Олег на операционном
столе, а она спрашивает, что со мной?
Полная атрофия памяти, сказал я сердито. Все забыл. Где был утром
и где я сейчас, кто ты, кто я и почему я хирург, если один вид скальпеля
приводит меня в содрогание.
В трубке замолчали.
Ты слушаешь? спросил я.
Я сейчас же еду в больницу, сказала Галя и положила трубку.
Пусть едет. Не все ли равно когда, куда и зачем? Сны всегда алогичны,
только я почемуто наделен способностью рассуждать логически даже во сне.
Решимость бежать, созревавшая еще с той минуты, когда я покинул
операционную, окончательно во мне укрепилась. «Оставлю какуюнибудь
записку для приличия и уйду», подумал я.
На верхнем листке из блокнота, лежавшего на столе поверх какихто
бумаг, я прочел типографский текст: «Доктор медицинских наук, профессор
ГРОМОВ Сергей Николаевич».
И тут я вспомнил свой листок из блокнота, на котором мой
предположительный Гайд начертал таинственную, но указующую надпись. Она
оказалась ключом к разгадке. Правда, до самой разгадки я еще не добрался,
но ключ уже был в замке. «А вдруг нет?" ответил мне Заргарьян на мой
вопрос, сон ли это. А вдруг я по отношению к доктору медицинских наук,
профессору Громову Сергею Николаевичу точно такой же невидимый агрессор,
как и мой вчерашний Гайд по отношению ко мне? И не следует ли мне по его
примеру оставить такую же указующую запись?
И я тут же написал в блокноте профессора:
«Мы с вами двойники, хотя и живем в разных мирах, а может быть, и в
разном времени. К несчастью, наша «встреча» произошла во время операции. Я
не смог ее закончить: в моем мире у меня другая профессия. Найдите в
Москве двух ученых Никодимова и Заргарьяна. Они, вероятно, смогут
разъяснить вам, что произошло с вами в больнице».
Не перечитывая написанного, я пошел к двери, охваченный одним чувством:
куда угодно, только подальше от этой гофманской чертовщины. Напрасно: она
поджидала меня у порога.
Не успел я открыть дверь, как вошла Лена. Она была в том же халате и
шапочке, как и в операционной, только без марлевой маски. Я отступил на
шаг и спросил с той же дрожью в голосе, как спрашивали и меня:
Ну как?
Она почти не постарела с тех пор, как я видел ее в последний раз после
войны, а прошло, должно быть, лет десять. Но с этой Леной из моего сна я
был связан прочнее: нас объединяла общность профессии.
Осколок вынули, сказала она, почти не разжимая губ.
А он?
Будет жить. И, помолчав, прибавила: А ты на другое рассчитывал?
Лена!
Почему ты это сделал?
Потому что случилось несчастье. Потеря памяти. Я вдруг забыл все, что
знал, все, чему учился. Забыл даже профессиональный навык. Я не мог, не
имел права продолжать операцию.
Ты лжешь! Она с такой злобой прикусила губы, что они побелели.
Нет.
Лжешь! Импровизация или раньше сочинил? Думаешь, ктолибо поверит
этим сказкам? Я потребую специальной экспертизы.
Требуй, вздохнул я.
Я уже говорила с Кленовым. Мы напишем письмо в газету.
Не напишете. Я никого не обманываю.
Никого? Я ведь знаю, почему ты это сделал. Из ревности.
Я даже засмеялся:
К кому?
Он еще смеется, подлец!
Я не успел схватить ее за руки, как она ударила меня по лицу с такой
силой, что я с трудом удержался на ногах.
Подлец! повторила она сквозь душившие ее слезы; у нее начиналась
истерика. Убийца!.. Если бы не Володька Асафьев, Олег бы умер на
операционном столе... Умер, умер!
Внезапная темнота оборвала ее крик.