Появление огневок
Все это, повторяю, я узнал много позже усть–хотимских событий; тогда же,
когда мы со Славкой Угличем собрались в таежный маршрут, я и понятия не
имел, что услышанное где–то краем уха сообщение о событиях в Англии будет
иметь к нам самое непосредственное отношение. Целью нашего
запланированного на следующее утро похода были обширные усть–хотимские
топи. В этом районе зарегистрировали несколько случаев энцефалита, и я со
Славкой, паразитологом биостанции, должны были заняться поисками
бациллоносителей этой болезни – клещей. Захватив микроскопы, пробирки,
банки и канистру со спиртом, мы выехали в деревню Потемки сначала на
газике, потом на лошадях, а за Приозерьем уже никаких дорог не было.
Отправив наше экспедиционное имущество за несколько десятков километров в
объезд, мы зашагали по лесу, и, наконец, усталые, промокшие и голодные,
добрались до Потемок, где и заночевали у Прохоровых, местных
охотников–звероловов.
Здесь я впервые услыхал об огневках.
– Дальше–то куда? – спросил меня старший из Прохоровых, Семен.
Я ответил.
– У нас тут никто не болеет. Может, к северу, на лесоповале?
– А в Усть–Хотимске?
– Так нет же никакого Хотимска, – засмеялся Прохоров, – это болота так
называются.
– И на болотах есть сушь.
– Есть–то есть. Даже близко. Там в кустарнике этих клещей тьма–тьмущая.
Только... – он замялся.
– Что «только»? По болоту не пройти?
– Почему не пройти? Пройдем. У нас на это болотные плетенки есть. Лыжи
вроде. Прохоровские. Испокон веков мастерим. Любую трясину пройдут – чем
гуще, тем лучше. Только я не об этом. Об огневках. Не испугаетесь?
Я не понял: – Какие огневки? Это же семейство бабочек–вредителей.
– А если эта бабочка полтора метра в размахе? И горит, как уголь в печке.
У Ваньки Мотовкина собаку сожгла. Три дня без просыпу пил.
– Сообщили в район?
– Да кто же Ваньке поверит? Самогонщик и враль. И собаку, верно, сам
подстрелил.
– А кто–нибудь еще видел?
– Огневок–то? Идет слушок. Проверить бы, да брательники побаиваются. А
одному на болоте не резон.
– Так пойдем вместе, – обрадовался я. – У нас и ружье на двоих.
– Ружей–то хватит, – задумался Прохоров, критически оглядывая наше
снаряжение. – Только без груза пойдем. Налегке. Огневки там или не
огневки, а на болоте сноровка нужна.
На рассвете мы уже стояли на краю леса. Низкое–низкое небо, такое же
темное, как окружавшие нас ели и лиственницы, нависало над плотным сизым
туманом. Туман съедал и даль, и близь, и дегтярную воду у самого берега.
За спиной у каждого кроме охотничьей двустволки болталась пара болотных
лыж, коротких и широких. Но Прохоров, не надевая их, шагнул прямо в воду.
Сапоги у него в отличие от наших, резиновых, были яловые, высокие, до
бедра, и туго перетянуты сверху тоненьким ремешком. Да и брезентовая
куртка Семена лучше защищала от дождя, чем наши городские «болоньи».
– Шагайте смело, – сказал Прохоров, – глубоко не провалитесь, под ногами
тропа.
Мы шли по мелкой воде, ощущая под ногами скользкий горбыль и старались не
отставать от шагавшего впереди Прохорова. Туман словно отползал перед
нами, высветляя торчавшие из воды кочки с зеленой болотной травой или
сизыми мшаниками.
– Стоп, – сказал вдруг Прохоров через полчаса, – влазь на кочку и обувайся.
Под обувкой он подразумевал лыжи, которые мы довольно сносно прикрепили к
нашим хлебнувшим уже воды сапогам.
– Тропа кончилась? – спросил я.
– Сворачивает, а нам к острову надо, – сказал Прохоров. – Ближе друг к
дружке держись, а то оступишься – засосет.
Мы пошли на лыжах, легко сказать пошли – еле–еле переступали, с трудом
вытягивая их из топкой грязи, но все–таки шли, не проваливались.
«Прохоровские» держали марку: не размокали и не соскакивали. Так мы шли
еще с полчаса, а нужный нам островок все еще прятался в тумане. Вблизи
туман совсем рассеялся, открыв картину, на которую не польстился бы ни
один пейзажист. Черная грязь под ногами, ядовитая зелень травы и кочки с
выгоревшим почему–то мхом. Потом уж мы поняли, почему он выгорел.
– Теперь смотри в оба, ребята, – предупредил Прохоров.
– А чего смотреть? – отозвался идущий впереди меня Углич. – Осока да
кочки, – и вдруг замер с открытым ртом.
Впереди, метрах в двадцати от нас, вода вокруг кочки кипела и булькала,
именно кипела, а не пузырилась от подземных газов.
И вдруг из облака пара поднялся в воздух раскаленный лист, словно его
сорвало ветром с крыши горящего дома. Поднявшись метра на три–четыре, он
начал медленно сворачиваться в ржавую трубу, точь–в–точь колено обычной
водосточной. Не дожидаясь дальнейших сюрпризов, Прохоров выстрелил из
обоих стволов. Я знал, что ружье у него заряжено крупной картечью, но она
прошла сквозь лист, ничего не изменив в его структуре. Будто бросили в
волка горсть песку.
Ржавая труба не слишком быстро, но и не слишком медленно наподобие лениво
летящей птицы ринулась мимо остолбеневшего Прохорова к стоявшему позади
Угличу. Тот даже выстрелить не успел, поднял двустволку прикладом вверх и
ударил в разворот багрово–пылающего листа. Приклад, как топор, расколол
лист надвое, и обе огненные половинки, скользнув по рукам Углича,
погрузились в черную жижу. Тотчас же вода закипела, вздымаясь двумя
фонтанами пара, как новоявленные гейзеры. Славка вскрикнул, выронил
двустволку, погрузил обожженные руки в болото. Но вода кругом была слишком
горячей.
– Назад! – крикнул Прохоров и помахал рукой: отступайте, мол. Я подхватил
Славку под руки, и оба мы, ковыляя кое–как на залитых грязью лыжах,
отступили метров на пятьдесят.
Обе половинки раскаленного листа сближались, соединяясь по разрыву, как
амеба. «Дальше! Дальше!" – кричал, отходя, Прохоров. Но сам он почему–то
отходил медленно, в руке у него чернел не то камень, не то деревяшка.
Лист, поднявшись из дегтярной жижи, согнулся и разогнулся, словно пробуя
прочность стыка. Он был совсем такой же, как и десять минут назад, когда
его расколол приклад Углича.
И тут Прохоров швырнул свой черный, похожий на камень предмет прямо в
центр огненного листа, одновременно плюхнувшись в болотную грязь. Грохот
взрыва ударил в барабанные перепонки. Прохоров уже стоял на лыжах, а
пылающего листа словно и не было – только плавали кругом какие–то рыжие
тряпки. Но они медленно подтягивались друг к другу. Казалось, их
стягивала, точно магнит, какая–то неведомая сила, и с каждой минутой лист
постепенно собирался из лохмотьев и вскоре вырос до размера половичка,
какой обычно кладут у входной двери в квартиру.
– Это «лимонка», – пояснил Прохоров. – Сберег после войны на всякий
случай. Мало ли что на охоте бывает...
– Этого зверя и «лимонка» не берет, – сказал я. – Потопали–ка домой
скорее, пока он не склеился. А Славку в больницу придется отправить. Руки
здорово обожжены.
Возвращались молча. Углич стонал, то и дело останавливаясь и опуская руки
в холодную жижу болота. Шли долго, поминутно оглядываясь, не преследует ли
огневка. Но она не появлялась. Наконец добрались и до подводной хребтины
тропы. Только тут Прохоров спросил:
– Что ж делать будем?
– Телеграфируем в Новосибирск.
– Там уж знают. Еще до вашего прихода все болота кругом на вертолетах
обследовали. Ничего не нашли.
– Теперь уже не искать надо.
– А что? Газом травить?
– Не знаю. Может, и газом.
О клещах мы забыли. Появился враг пострашнее... То он возникал у кромки
болота в совхозе «Ермак», то совсем рядом с нашей деревней на лесной
пасеке. В совхозе два багровых листа сожгли трактор. Причем, по
свидетельству очевидцев, вспышка горючего не принесла им никакого вреда:
огневки вынырнули из пламени, как купальщики из бассейна. На авторемонтном
дворе, когда они налетели, народу было немного, да и те разбежались кто
куда. А непонятные создания, покружившись над ожидавшими ремонта машинами,
слизнули на лету дремавшего на солнце пса, кур и скрылись на болоте. На
пасеке огневки – их было уже три – учинили форменный разгром. Все ульи
были сожжены целиком, а пчелы исчезли, словно их ветром сдуло. Пасечника
спасла сетка, коснувшись которой огневки почему–то отступили, только
слегка оплавили металлические прутики. Но самого пасечника из–за ожогов на
лице вслед за Угличем пришлось отправить в больницу.
Я жил у Прохорова, вместе с ним волнуясь и нервничая в ожидании ответа на
мою подробную телеграмму в Новосибирский академгородок. Ответ не заставил
себя ждать. Уже на другой день после налета огневок на пасеку на лужайке у
сельсовета опустился вертолет со странным грузом – огнетушителями. Груз
сопровождал завхоз экспедиции Панкин, обогнавший ученых, застрявших где–то
по пути из–за нелетной погоды.
Мы, естественно, заинтересовались.
– Зачем огнетушители?
– Лучший вид оружия. Проверен в Англии. О хейлшемском метеорите слыхали? –
И Панкин рассказал нам о судьбе внеземной жизни, погибшей от огнетушителя
английского школьника.
– Что же будем делать? – повторил свой вопрос Прохоров.
– Ждать, – решил Панкин.
– Кого?
– Экспедицию. Ученые, думаешь, зря едут?
– Пока ученые едут, нас с тобой эта пакость одолеет. Летит и летит. Управы
на нее нет.
– Есть управа, – вмешался я. – Зря, что ли, прислали эту кучу
огнетушителей? Знали что делали. Ну, а у нас выхода нет. Чем скорее
начнем, тем меньше жертв.
– Не дам, – запротестовал Панкин. – Отвечать будете.
– Ответим, – сказал Прохоров, – а мешкать нельзя. Завтра с утра и начнем.
Десяток лыж в деревне найдется. Охотники тоже.
К вечеру, когда на дороге нашли полурасплавленный велосипед
Вальки–почтальонши и ее саму в бессознательном состоянии, Панкин
капитулировал.
– Ладно. На мой страх и риск. Берите. Только и я с вами.
