Геометрический Парадокс. Поиск в Северном Море
Озеров рассказал. Рассказчик он был плохой, то и дело путался,
повторялся, мямлил и все время подозрительно и с опаской поглядывал на
Хмелика: поверит ли? Он словно пристреливался к слушателю, повторяясь так
часто, так упорно возвращался к совсем уже несущественным деталям, что
даже железный Хмелик не выдержал и улыбнулся.
– Не веришь? – насторожился Озеров.
– Почему? – пожал плечами Хмелик. – Верю.
– А улыбаешься.
– Медлитель ты. Типичный. Открыл второстепенные свойства браслета и
умиляешься. Главное же не в этом.
– Перехожу к главному. Между прочим, оно с тобой связано.
Если Озеров рассчитывал удивить Хмелика, то он опять ошибся.
– Знаю, – сказал Хмелик и бросил на стол злополучную нитку жемчуга. – С
этого все и пошло?
– С этого?
– Где взял?
– Где–то в Лондоне. На витрине. Потом не мог вспомнить где. А тут ты
подвернулся с Валей.
– В синей каемке?
– Потом в оранжевой.
– Понятно, – усмехнулся Хмелик, – нуль–переброска украденных ценностей.
– Почему же ты не загнал?
– Между прочим, красная цена этой цацке три рубля. Дешевле «Столичной».
– А как же золото?
– Оно той самой пробы, которую негде ставить. Валяй дальше.
Дальше пришлось рассказать о ящерице и о приключении в Рио. Хмелик
поморщился. Зато конец дяди Мики вызвал у него поощрительное оживление.
– Неужели выстрелил? Врешь!
– Честное слово.
– И попал?
– Как будто. Я не дожидался... – Озеров не удержался от вздоха.
Хмелик захохотал:
– Неужто жалко?
– Ну, знаешь... все–таки убить человека!
– Во–первых, ты не знаешь, убил или только ранил. А во–вторых, это не
человек. Клопов морят, гадюк давят, а таких вешают. А тут вместо петли
пуля. Даже гуманно. В общем, не будем задерживаться на сей полезной для
человечества акции. Закругляйся.
– Все.
– Что – все?
– Последний опыт. Кентервильское привидение в гостях у физика. Теперь
ты знаешь не меньше меня.
– Но и не больше. – Хмелик оттолкнулся от кресла и зашагал по комнате.
– Чем дальше мы ушли от пресловутого Аладдина? У него лампа, у нас
браслет. Он тер ее тряпочкой и получал, что заказывал. Ты крутишь браслет
и получаешь примерно то же. Словом, в руках у тебя устройство, о
конструкции и принципах работы которого мы знаем только то, что оно
настроено на твои биотоки и создает в реальной действительности физически
достоверный геометрический парадокс.
– Почему парадокс?
– А по–твоему, не парадоксально то, что пространство, которое ты
считаешь плоским, искривляется настолько, что любые две его точки
соединяются в одну, притом с полнейшей физической достоверностью.
– А почему браслет не снимается?
– Потому что соединилось несоединимое – синтетический материал браслета
с живой тканью руки. У нас это уже делается: полубиологические протезы.
Есть такая белковая ткань – коллаген. Она и приживает синтетику,
рассасываясь в организме. Но как произошел сплав живого и неживого в твоем
случае, гадать трудно. Приживление полное, даже с утратой видимости.
– А происхождение браслета? Откуда он? Ты же физик.
Хмелик воздел руки к небу.
– Падре, я верил в вас, как в бога! Нет, старик, я не Саваоф, а простой
кибернетик, и двери в антимир мне не подчиняются. Не выпучивай глаза:
антимир – к слову. В данном случае – просто сосуществующий мир с тем же
знаком. Ну вот, должно быть, там и нашли способ сближения пространства,
этакого нуль–перехода в пределах планеты. И к нам такой переход ищут. Я бы
в твою колдовскую рощу, – назидательно прибавил Хмелик, – научную
экспедицию послал, встретились бы наши братья по разуму с понимающим
товарищем. А то напоролись на полиглота–собственника.
– Кончай треп! – вскипел Озеров. – Я и не собираюсь скрывать от науки
эту штуковину. Ты первый...
Хмелик измерил его насмешливым взглядом.
– Садись, благодетель человечества. Лингвист–филантроп. Блаженствовал с
кругосветным билетом Кука без паспортов и виз, а теперь: «Хмелик,
объясни!" Да за эту неделю мы бы доклад в Академию наук подготовили.
– Между прочим, из «Хмелик, объясни» ничего не вышло, – заметил Озеров.
– А что ты хочешь? Формулу? Да ее сам Колмогоров не выведет. Система
сложная, что–то вроде «черного ящика», о конструкции которого мы ничего не
знаем. Математическим языком ее не запишешь. Алгоритм неизвестен. Что же
можно предположить? То, что у нее, как у всякого кибернетического
устройства, есть «входы» и «выходы». На «входы» поступает географическое
понятие или зрительное представление о нем, а с «выходов» – окно с синей
каемочкой или дверь с оранжевой. Сиречь нуль–проход. Географию машина
знает лучше нас с тобой, может найти любую точку на карте.
– Я все удивляюсь почему. Ведь это география нашего мира.
– А может быть, у них та же география. И Лондон на том же месте, и
Париж. Вероятно, совсем другие, но место–то одно. На том же меридиане.
Оба умолкли, подавленные сложностью удивительной и едва ли объяснимой
загадки.
– Будем ставить опыт, – сказал Хмелик. – Сначала положим на место этот
фальшивый жемчуг. Туда, где ты его взял.
– Я не помню, где я его взял, – печально промолвил Озеров.
– Улицу не помнишь?
– Ни улицу, ни дом. Кто знает, сколько ювелирных магазинов в Лондоне. А
браслет сам найти не может.
– Ты забываешь, что это, возможно, кибернетическое устройство.
Следовательно, у него есть «память». Если он показал тебе эту витрину,
значит, он ее запомнил. А что ты запомнил на этой витрине?
– Только подставку, на которой лежало ожерелье.
– Вот и представь себе эту подставку. Поотчетливей и покрупней.
Озеров задумчиво повернул браслет. И мгновенно перед ними в синем
«окошке» материализовалась хрустальная подставка с точно такой же ниткой
жемчуга, какая лежала у них на столе. Оба захохотали.
– Дай–ка я положу, – возбужденно сказал Хмелик.
Озеров превратил «окно» в «дверь», и Хмелик с каменным лицом
осторожно–осторожно водрузил одно ожерелье на другое. Подставка с жемчугом
растаяла в воздухе.
– Чудовищно интересно, – сказал Хмелик. Он уже не глядел на Озерова, о
чем–то задумавшись.
Оба молчали. Один – с чувством гордости, как обладатель Аладдинова
чуда, другой – сосредоточенно размышляя о каких–то неведомых партнеру
перспективах. Хмелик молчал долго. Озеров уже два раза спрашивал его: «Ну,
а теперь что?" Но Хмелик словно не слышал вопроса. Наконец он достал
тоненькую папку бумаг, скрепленных в скоросшивателе, просмотрел их и
сказал, словно подумал вслух, явно не обращаясь к Озерову:
– Они выехали в четверг, – он загнул два пальца, – значит, только к
утру будут в Лондоне. Сейчас, должно быть, где–то в Северном море. У нас
первый час; у них, очевидно, десятый. Самое время – никто не спит.
– Ты о чем? – спросил Озеров.
– Надо найти наш теплоход. Следует курсом Ленинград – Лондон, через
Кильский канал и Северное море.
– Зачем тебе?
– Треба одного человечка повидать. Срочно. Едет в Лондон на симпозиум
по вопросам машинного перевода.
– А ты при чем?
– Материалы к докладу вместе готовили. И тема общая: задачи дискретной
экстраполяции. Да ты, гуманитарий, все равно не поймешь.
– Почему? – обиделся Озеров. – Как–никак имею некоторое отношение к
языкам.
– Вот именно: некоторое. Не зная языка, не переведешь. А машина
переводит. Когда Игорь уже уехал – этот самый хлопец и есть, – мы кое–что
сделали в группе. Буквально позавчера. У нас было шестнадцать образцов
перевода с грузинского на арабский. И ничего больше – ни грамматики, ни
словарей. И представь себе: чисто формальными автоматными методами удалось
правильно перевести кусок совсем нового текста. Ты соображаешь, что это
для математики?
– Почему математики? – не понял Озеров.
– Чудак, суть–то ведь в алгоритмах, перерабатывающих буквенную
информацию. Игорь с этого и начнет. А вот с такой тетрадкой, – Хмелик
торжественно потряс скоросшивателем, – совсем другой вес получится. Как в
боксе. Из полусреднего в полутяжелый.
Озеров задумался. Идея Хмелика казалась все более неосуществимой.
– А как искать теплоход? Телевизорным способом? Елозить по морю
туда–сюда? Между прочим, это сотни тысяч квадратных километров. И в
темноте. Это тебе не улица – фонарей нет.
– Там другой пояс времени. Еще не ночь.
– Сам по себе браслет не найдет, – продолжал сомневаться Озеров, – а я
этот теплоход даже на фото не видел.
– Другие видел. А все пассажирские лайнеры примерно на одно лицо. Кроме
того, я дам координаты. Это во–первых. Теплоход белый, однотрубный, над
трубой, вероятно, витки дыма, на корме крупно название «Эстония»
латинскими буквами. На носу тоже. Представить сможешь. А во–вторых, у нас
есть карта с маршрутными рейсами. – Хмелик достал атлас, раскрыл его и
ткнул карандашом в Кильский канал. – Пунктирчик видишь? Это и есть наш
рейс. Заводи игрушку и веди карандашом по пунктирной линии прямо к берегам
Англии. До конца не доводи: они еще в пути. Браслет – устройство умное:
поймет.
Озеров посмотрел на карту, повернул браслет, провел карандашом
требуемую линию и представил себе вечернее море без берегов, темную, почти
черную пучину с завихряющимися барашками волн. Таким оно и предстало перед
ними, обрезав половину комнаты; возникло в кипучем, стремительном
движении, как будто они с Хмеликом наблюдали его с низко летящего
вертолета или с борта морского быстроходного катера, Хмелик даже взвыл от
восторга:
– Настоящее! Чудеса в решете!
– Все настоящее, – сухо сказал Озеров, – только теплохода нет.
– Найдем, – объявил Хмелик, – я в эту игрушку верю. Настраивай его на
теплоход, настраивай! – закричал он. – Большой, высокий, широченная труба,
дым клубится, на корме – «Эстония» латинскими буквами. Что такое латинский
шрифт, браслет, конечно, не знает, ты представь зрительно. Подхлестни
мозг, старик, воспроизведи картину. Ей–богу, не трудно.
Озеров вспомнил теплоходы в одесском порту и моментально представил
себе круглую высокую корму с крупной латинской надписью. И она появилась
перед ними, вырванная невидимым джинном из бескрайней водяной пучины,
слитного свинца моря и неба.
– Нашли! – радостно прошептал Хмелик и толкнул Озерова. – Объезжай.
Озеров повиновался, и лайнер повернулся к ним боком; его высоченный
борт уходил под потолок комнаты, обрезанный синей светящейся ленточкой.
Казалось, можно было коснуться белой металлической обшивки. Хмелик так и
сделал, но его рука вошла в борт, как в воздух.
– Понятно, – сказал он, – касание не полное. Следующий этап –
нуль–проход. А какая каемочка?
– Оранжевая, я говорил уже. А почему они светятся?
– Откуда я знаю? Перед нами физически необъяснимое чудо. По крайней
мере, законами нашей физики. Во всяком случае, это не аргон и неон. Можно
предположить какие–то атмосферные явления на границах слоев воздуха
различной плотности, но лучше подумать скопом. Тут много умов понадобится.
Белая стена борта растворилась в пустынной прогулочной палубе с
покинутыми уже шезлонгами и закрытыми оконными жалюзи кают первого класса,
– это Озеров подумал о населении теплохода. Невидимый объектив телевизора,
как ножом, разрезал всю линию примыкающих к борту кают, но Игоря Хмелик не
обнаружил. Звуки рояля, доносившиеся из открытых дверей, привели в голубой
салон, где одиноко музицировала седая горбоносая дама. За мелькнувшей в
коридоре белой курткой официанта проследовали в ресторан, светлый и
шумный. Медленно маневрировали между столиков, разглядывая пассажиров.
Озеров чувствовал, как пальцы Хмелика все сильнее впиваются в его руку, и
наконец Хмелик вскрикнул:
– Стой! Он.
Озеров увидел близорукого блондина лет тридцати, с аппетитом
обсасывающего куриную косточку. Его модный элегантный костюм радужно
поблескивал в свете люстры, как нефтяная пленка на мокром асфальте.
– Где будем выходить? – спросил Озеров.
– Погоди, не отключайся, – заторопился Хмелик, открыл шкаф и принес два
пиджака. – Мы с тобой примерно одной комплекции, а то как–то неудобно в
одних рубашках. Все–таки заграничный рейс.
Озеров поднял «окно» до шлюпочной палубы. Здесь в окружении огромных,
затянутых брезентом шлюпок можно было высадить целый десант. В свете
далекого фонаря виднелись надраенные доски палубы с просмоленно–черными
стыками. Озеров, перешагнув оранжевую ленточку, постучал каблуком по этим
доскам.
– Еще один парадокс – арифметический, – обернулся он к Хмелику. – Чему
равен человеческий шаг? В данном случае тысяче километров. А может, и
двум.
– Давай, давай, – подтолкнул его Хмелик, – пошли, – и прыгнул на
палубу.
За ним Озеров. И сразу все, что осталось позади, – Москва, набережная,
их восьмиэтажный дом, комната Хмелика – скрылось за сумеречной мглой моря
и неба. В пролете палубы гулял соленый морской ветер. Глубоко внизу
пенились неразличимые в брызгах вороненые волны.
– Валька, наверно, уже пришла и потрясена: меня нет и записки нет. А
как хорошо, Андрей! – проговорил Хмелик, впервые называя Озерова по имени.
Глаза его искрились неподдельным восторгом. – Как жаль, что человечество
еще не владеет этим открытием!
Они спустились по трапу двумя этажами ниже и вошли в ресторан. Хмелик
решительно подошел к уже знакомому столику и, указав Озерову на свободное
место, спросил не без лукавинки в голосе:
– Может быть, разрешите присесть?
Блондин в поблескивающем костюме, не узнавая, а может быть, просто не
вглядываясь, кивнул.
– Недели не прошло, а он уже не узнает друзей и соратников. Ау, Игорь,
ку–ку!
Игорь положил на стол обкусанный ломтик хлеба и надел очки.
– Севка! – воскликнул он. – Ты или не ты?
– «Кто знает, ты явь или призрак... ты будешь ли, есть ли, была ль?" –
продекламировал Хмелик.
Зрачки Игоря за очками разлились до белков.
– Откуда вы? Каким образом? – И вдруг с ноткой испуга: – Что–нибудь
случилось?
– Случилось. – Хмелик положил на стол свою папку. – Пока ты плыл,
Лялька целый кусок выдала.
– Какая Лялька? – спросил Озеров.
– Наше кибернетическое сокровище. Не мешай, – отмахнулся Хмелик и
продолжал, почти гипнотизируя Игоря. – Еще при тебе Мишка Поливанов над
программой работал?
– При мне, – кивнул Игорь. – С грузинского на арабский. Не поет.
– Запела, – сказал Хмелик. – Данелия произвольный текст взял. Из курса
статистической физики на грузинском. В основе программы те же образцы
перевода. Мы даже букв не знаем, ни грузинских, ни арабских, – он
обернулся к Озерову, – а она выдала.
– А верно? – усомнился Игорь. – Вдруг абракадабра?
– Сверяли. Вот погляди, – он подтолкнул папку к Игорю, – тут все
данные.
Игорь медленно перелистал подшитые записи, потом начал читать. О чем–то
спросил Хмелика, тот ответил. Еще вопрос и ответ, но для Озерова с таким
же успехом разговор мог продолжаться и по–грузински и по–арабски.
– ...точнейшая обработка буквенной информации.
– ...дискретная экстраполяция отображения.
– ...а правила эквивалентных преобразований?
– ...а язык для сокращенных записей алгоритмов?
– А закусить здесь можно? – не выдержал Озеров: с подноса проходившего
мимо официанта пахло чем–то невыносимо вкусным.
– Идея! – хохотнул, отвлекаясь от разговора, Хмелик и остановил
официанта: – Сообразите нам что–нибудь из ужина. Только быстро.
– Шницель?
– Два и бутылку рижского. А ты, Игорь, рассчитайся и ступай к себе.
Доклад дополнять придется: как–никак новый компонент!
Игорь нерешительно поднялся; что–то его смущало.
– А как вы догнали нас? На самолете?
– На вертолете. Иди.
– А с каютой как? Устроились?
– В салоне на рояле. Иди, иди!
– Мистика, – пробормотал Игорь, – ей–богу, мистика.
– Физика! – заорал Хмелик. – Чистая физика!
Игорь ушел с драгоценной папкой, а Хмелик с Озеровым молча доели
принесенный официантом шницель и так же молча поднялись на палубу. Из–за
облака выглянула луна, разрезав черную гладь моря блестящим клинком.
Хмелик сказал мечтательно:
– Теперь только я понимаю твои приключения, Андрейка. Это как магнит.
Неплохо бы так скоротать ночь в каком–нибудь шезлонге, а утром в Лондон.
– Зачем ночь коротать? – равнодушно заметил Озеров. – Можно и прямо в
Лондон. Хоть сейчас.
– Нет уж, не надо, – вздохнул Хмелик. – Давай в Москву.