26. Еще Одно Перевоплощение
– Тебя ищут, Анджей! Катер сейчас отплывает.
Рослов сидел в «переговорной» у столика, опустив голову на руки. После
операции Корнхилла все здесь снова напоминало покинутый публикой цирк.
– Я остаюсь, девочка.
– Зачем? Корнхилл оставляет здесь полицейский наряд до утра.
– Вот я и вернусь с ними.
– Я боюсь, Анджей.
– Еще смешнее. Я не один. Да и нападение не повторится.
– Я боюсь Селесты, Анджей.
– Он друг, глупышка. Теперь уже наверняка можно сказать, что друг.
– И позволил стольких убить.
– Его нельзя судить, Яна, по законам нашей морали. Это не человек.
Жизнь и смерть для него – информация. И все–таки он друг. Он позволил и
еще одно – очень важное для уточнения контактов. Объяснения после –
разговор долгий. А пока включи мои записи. Пленки не в сейфе у Смайли, а у
меня в шкафчике. Вот ключ. Кое–что уяснишь. И скажи Корнхиллу: пусть меня
не беспокоят.
Оставшись один, Рослов прислушивался минуту–другую, не войдет ли Смайли
или инспектор полиции. Он даже приоткрыл дверь к причалу, но все было
тихо. Потом раздался гудок отплывающего катера, и, облегченно вздохнув,
Рослов захлопнул дверь. Теперь можно было ожидать прямого контакта с
Селестой. Откликнется ли он, ответит ли? А у Рослова были вопросы, на
которые он сам ответить не мог. Почему Селеста принял такое неожиданное
решение? Правда, не совсем неожиданное: Рослов просил об этом. Но почему
он согласился? Из запрограммированного любопытства к «осложненной»
информации? А ведь он мог и не осложнять ее: довести до конца
информативный обмен с Игер–Райтом, не переключая «игру» на Рослова,
рефлективно среагировать на появление Корнхилла и позволить налетчикам
уйти с необходимой им информацией. Сложилась явно проблемная ситуация.
Требовалось принять одно из двух взаимно исключающих друг друга решений.
Нужна была воля, личность. Селеста ее продемонстрировал. Понял ли он это и
было ли это сознательной, хотя и подсказанной мыслью? Подсказанной
Рословым, его отчаянным призывом к воле Селесты. Выполнялась ли этим уже
измененная программа «поиска» информации или дополнительно
программировались новые задачи?
Селеста ответил, как всегда, неожиданно и без «миражей»:
– Слишком много вопросов. Начинай по порядку.
– Почему ты согласился на подсказанный мной подмен?
– Интенсивность волны. Мысль высокой энергетической мощности и большой
информационной чистоты.
– Но ты мог не согласиться, мог дать информацию, нужную Игер–Райту, и
отпустить его с миром.
– Мог.
– Ты знал, о чем он собирается спрашивать?
– Знал.
– И сознательно не остановил эксперимента, когда я повел его по–своему?
– Да.
– Значит, ты знал и о моих планах, когда подключал мое сознание к
твоему информарию?
– Знал.
– Тогда ты сделал выбор, а для выбора нужна воля. Ее не включили твои
создатели в сумму идей, заложенных в программу. Следовательно, новая идея
была заложена после. Я имею в виду выбор решения в проблемной ситуации.
– Да.
– С нашей помощью?
– С твоей.
– Спасибо. С расширением программы расширяется и область «поиска»
информации, заключенной в контактах, в частности в разнообразной форме
человеческих рассуждении. Ты можешь не только отвечать, но и задавать
вопросы, а получая ответы, принимать решения. Для таких решений нужен
критерий.
– Он есть.
– Какой?
– Твой. Я совершенствуюсь.
– Тем лучше. Тогда подключи меня к Игер–Райту. В твоих контактах с
человечеством полезно знать не только друга, но и врага.
– Он сейчас спит.
– Где?
– На яхте. В Норфолке их ждет самолет – собственный, сверхскоростной.
– Кого «их»?
– Их двое. Он и Кордона. С пилотом самолета они уже связались по радио.
Тотчас же по прибытии в Норфолк вылетят в Лос–Анджелес. Там Кордона
исчезнет, а Игер–Райт прямо с аэродрома проследует на виллу в
Санта–Барбару.
– Когда он прибудет?
– К утру.
– Подключи меня тотчас же. А пока я прилягу в дежурке радиста...
Рослов проснулся от сильных ударов по телу на резиновой кушетке, возле
мраморного бассейна в полу в ослепительно белой ванной. Массажист
«работал» над его поясничными мышцами.
– Вот что значит спать сидя, шеф, – сказал он, сильно и ловко
поворачивая Рослова на бок.
И тут–то Рослов увидел свое – вернее, не свое – тело, более крупное,
упитанное и волосатое. Он хотел тронуть подбородок и не мог: рука не
повиновалась его мысли, но по тому, как провел рукой массажист по его шее,
он понял, что и привычная борода исчезла. Теперь он понял, что «подключен»
к Игер–Райту, который думал о другом, не сознавая своей связи с Рословым:
два сознания, две личности. Одной принадлежит тело и окружающий мир,
другая подключена к ней, как универсальный видеофон. Трэси мыслит и
действует, ничего не зная о близости Рослова, Рослов контролирует все его
мысли и действия, не имея возможности ничему помешать. Ему уже давно
надоел массаж, но он бессилен сказать «хватит!", а вместо этого, покорно
подставляя свое тело шлепкам, спрашивает чужим, хрипловатым голосом:
– Что ты сказал репортерам?
– Что вас только что привезли из клиники и врач разрешил теплую ванну и
массажные процедуры.
– Что они спрашивали?
– Какой массаж: лечебный или обычный? Я сказал, что доктор Хис
предпочитает обычный и считает вчерашний инцидент чистой случайностью, не
угрожающей состоянию здоровья.
– Книжно изъясняешься. Отрепетируй попроще. Хис здесь?
– Ждет в приемной. Вместе с ним тип в золотых очках и с недозревшей
бородкой.
– Пусть подождет. Позови Хиса.
«Интересно, когда Трэси привезли из клиники и почему из клиники, связан
ли Хис с клиникой и зачем Хис вообще?" – подумал Рослов, а голый человек
на кушетке тоже подумал: «Хис не спешит. Хороший признак».
Хис, тучный, представительный мужчина, нежно–розовый, несмотря на свои
пятьдесят, действительно не спешил. Вошел с чувством профессионального
достоинства и сел на табурет массажиста без приглашения, положив в ноги
лежавшему пачку пухлых двухцветных газет.
– Вчерашние вечерние? – спросил Трэси.
– Есть и вечерние.
– Прочти вслух. Я без очков.
Хис развернул газету и прочел на первой странице:
– «Финансист отменяет прием. За несколько минут до появления гостей на
вилле Джошуа Игер–Райта его увозят в частную клинику доктора Хиса. Острая
боль в области грудной клетки. Однако боль скоро проходит, и специальные
кардиологические исследования не обнаруживают серьезных нарушений
сердечной деятельности. Доктор Хис и дежурный персонал клиники успокаивают
друзей больного: «К утру профессор будет уже дома, а пока сон, сон, сон».
«Почему профессор?" – мысленно спросил Рослов, а Игер–Райт спросил
устно:
– А что в утренних?
– То же самое, шеф. Финансовый обозреватель Джони Листок даже позволяет
себе пошутить: «В связи с внезапным заболеванием Джошуа Игер–Райта
держатели акций сомалийских радиоактивных руд обеспокоились, не вызвана ли
болезнь упорно циркулирующими слухами о предстоящем понижении этих акций
на бирже в Нью–Йорке? Спешим успокоить встревоженных: болезнь выдающегося
ученого–финансиста оказалась столь же недолговечной, сколь и слухи, якобы
ее породившие».
Голый человек на кушетке хохотнул и надел халат.
– Неплохо сработано.
– Железобетонное алиби, сэр.
«Все подготовлено, – подумал Рослов, – место, время, событие,
свидетели. Даже газеты в лице репортеров, редакторов и обозревателей
деятельности выдающегося финансиста. Кто ж поверит, что выдающийся
финансист в это время за две тысячи миль отсюда руководил бандой
налетчиков в территориальных водах другой мировой державы? Даже Корнхилл
сделает вид, что ошибся».
В халате Игер–Райта Рослову было жарко, но тот, должно быть, привык.
Потянувшись, он сказал Хису:
– Кто был с вами в приемной? Видер?
– Он.
– Наверное, сердится, что я предпочел сначала увидеть тебя?
– Кто и когда на вас сердится, шеф? Тем более Видер. Вы же ему платите
втрое больше, чем мне.
– Он стоит этого, Хис.
– Я понимаю: сомалийские руды?
– Не только. Он физик, Хис. А наше время – век физики. Проведи–ка его
на «островок уединения», достань виски и скажи, что я сейчас выйду.
Не переодеваясь, в том же халате, Рослов – Трэси подошел к зеркалу и
мысленно усмехнулся: на него глядел шеф банды налетчиков, тот же гибкий и
подвижный, несмотря на торс тяжеловеса–борца, не молодой, но и не старый,
умевший в свои шестьдесят казаться моложе на двадцать лет, в каждом своем
движении хищник; только вместо синей матросской фуфайки на нем пестрел
цветастый персидский халат. «Еще держусь», – с удовлетворением подумал
Трэси. «Сволочь», – прокомментировал Рослов и в чужой, ненавистной шкуре
не спеша прошел в неожиданно открывшуюся дверь, хотя в ней не было ни
кнопок, ни ручек. «Фотоэлемент», – успел подумать он и шагнул навстречу
поднявшемуся с ближайшего кресла долговязому блондину с русой бородкой и в
очках с тоненьким золотым ободком. Игер–Райт ничего не думал, он просто
шел, как хозяин навстречу слуге, высоко, очень высокооплачиваемому слуге,
но оплата в данном случае интересовала лишь слугу, а не хозяина. Он даже
не счел нужным одеться для разговора с ученым, терпеливо поджидавшим его,
наверно, более часа. Он не разглядывал и зала, в котором все было «не
делово» и «не кабинетно», а столики с напитками и сгруппированные возле
них кресла напоминали «островки уединения», о которых Игер–Райт говорил
Хису. Здесь Игер–Райт, несмотря на халат и голую волосатую грудь, был
все–таки Игер–Райтом, а не Трэси; «выдающимся финансистом», а не атаманом
шайки морских пиратов; владельцем одной из богатейших вилл в Южной
Калифорнии, а не дирижером сомнительных операций, участники которых
называли его весело и дружелюбно «шеф».
– Я подготовил все материалы, профессор, – вежливо сказал Видер.
«Опять профессор», – удивился Рослов и тут же получил разъяснение.
– Брось «профессора», сынок, – поморщился Трэси. – Профессор – это
учитель. Профессор я для таких же тузов с мошной, потому что больше их
смыслю в передовой науке, вернее, в том, как выгоднее и лучше ее
использовать. А ученых, которым я плачу, мне учить нечему. Им я
приказываю.
– Слушаю, сэр.
– Отбросим и «сэра». Разговор на равных. Я спрашиваю – ты отвечаешь. Не
понимаю – объяснишь. Только не забирайся в научные джунгли – я не магистр
и не бакалавр. И не упрощай: читаю не только комиксы.
Игер–Райт помолчал, позволяя Рослову оценить положение: разговор пойдет
о Селесте, об этом знают оба, и оба к нему готовы.
– Селеста – разведчик другой планетарной цивилизации. Таково всеобщее
мнение, – начал Трэси.
– Не всеобщее, но бесспорное. И даже не планетарной, а, может быть,
галактической.
– Значит, в любой момент собранная на Земле информация может оказаться
в распоряжении этой цивилизации?
Видер подумал и ответил, скрывая недоумение:
– Теоретически – да. Но Селеста существует семь тысяч лет, если принять
за основу наше летосчисление и правдивость высказываний. С не меньшей
вероятностью можно допустить и большее долголетие: почему семь, а не
восемь или сто восемь? А вдруг проблема надежности информария рассчитана
не на тысячи, а на миллионы лет? Таких допущений можно сделать сколько
угодно. Информация Селесты поступала и продолжает поступать по адресу его
отправителей. Поступление информации прекратилось, но информарий не
уничтожен. Цивилизация, создавшая Селесту, давно погибла, а селектор
работает вхолостую. Ни одно из этих допущений не позволяет говорить об
угрозе для человечества.
– А для частных лиц или организаций?
– При неуправляемых контактах – да. Даже для государств. Но угрозу
можно предотвратить специальной договоренностью, как, скажем, ядерную
войну.
– Не проще ли уничтожить сам информарий?
– Как уничтожишь нечто невидимое и невещественное? – удивился Видер. –
Судя по опубликованным данным, Селеста даже не газ, а незнакомый нам вид
энергии.
На этот раз Трэси ничего не спросил, он молча сосал сигару, позволяя
Рослову читать его мысли: «Можно, конечно, раздуть кампанию,
популяризирующую прямую или косвенную угрозу Селесты. Можно даже создать
партию на этой платформе и протащить своего кандидата в губернаторы или в
сенат. Потребуются крупные, очень крупные капиталовложения... А в итоге?
Нуль. Можно пощупать лобби в Вашингтоне. Продвинуть проект изоляции
Селесты, подбросить его делегату в ООН, а под щитом изоляции попробовать
легальные собственные контакты... Долго и дорого. Не окупится».
А вслух он спросил:
– Кто, по–вашему, возглавит контакты? Институт Мак–Кэрри? ЮНЕСКО?
– Едва ли, – усомнился Видер. – Думаю, выше. Может быть, даже
непосредственно Совет Безопасности.
– С правом вето?
– Вето понадобится, когда правительство какой–нибудь страны попытается
использовать Селесту в своих интересах. Уже поговаривают о создании
особого цензурного комитета под эгидой ООН.
– Для политической информации?
– Не думаю, – покачал головой Видер; очки спрятали не очень
почтительную усмешку во взоре. – Политическую информацию, – повторил он
убежденно, – вообще исключат. Наверняка. Но иногда и научная может служить
делам и замыслам, от науки далеким.
– Не глупо, – сказал Игер–Райт и спросил, как показалось Рослову, сам
не веря в то, что спрашивает: – А, скажем, особые часы информации для
экономического прогресса? Я имею в виду интересы коммерческих фирм.
Видер уже совсем невежливо усмехнулся:
– Вам, я думаю, незачем говорить о том, как трудно сейчас хранить
коммерческие тайны. А с вмешательством Селесты тайн вообще никаких не
будет. Вы можете представить себе последствия?
Опять не ответил Трэси, и опять Рослов услышал его безмолвный ответ:
«Кто–кто, а уж я–то могу представить эти последствия. Мальчик прав:
никаких «экономических часов» тоже не будет. Но любой цензурный комитет
составляется из людей, а стоимость любого из них исчисляется в долларах».
– Тогда забудем об этом, – сказал он вслух.
Видер искренне удивился:
– На что же вы меня ориентируете?
– На то, что сказал. Забыть о нашем разговоре и о Седеете.
– А институт Мак–Кэрри? Вы же хотели послать меня в секцию физиков. – В
голосе Видера дрожало разочарование.
Живот Трэси всколыхнулся от смеха.
– И пошлю, – услышал Рослов. – Только ты забудешь об этом как можно
прочнее. И никаких дневников и писем. Селеста снимает все
документированные записи. И мысли, если их много. Но я перехитрю его.
Решение будет принято сразу, без размышлений. Зря потраченное время,
сынок, обходится слишком дорого. А виноватый заплатит.
Последней реплики Трэси Видер не понял, но понял Рослов. Игер–Райт
оценивал бурно и бесполезно прожитую ночь: он не прощал и не простил. И
когда Рослов увидел темные кресла амфитеатра и золотое небо в стеклянных
полотнищах «переговорной», он тут же спросил:
«Слышал?»
В сознании откликнулось:
«Конечно».
«Как ты оцениваешь информацию?»
«Как сигнал опасности. В будущем».
«Трэси умен».
«Как враг».
«Ты уже научился отличать друзей от врагов, – засмеялся Рослов. – Не
упускай его из–под наблюдения».
«Я не наблюдаю. Я улавливаю мысли, если они посылают волну достаточной
для приема мощности».
«А если его решение будет внезапным?»
«Решение – уже мысль. Все зависит от ее интенсивности».
Селеста ответил и отключился. Рослов сразу почувствовал этот мгновенный
и, как всегда, неожиданный обрыв связи. Шатаясь от усталости, он вышел на
срез острова. Полицейский пропустил его без опроса, и Рослов подошел к
белой глянцевой кромке скалы, где клубящаяся рыжая пена заполняла
неширокую водную гладь между гаснущими на подводных коралловых волноломах
высокими океанскими волнами и белым обрывом рифа. Позолоченная синева неба
висела над ним, и где–то, высоко или низко, близко ли, далеко, в его
чистейшей тиши таился «некто», невидимый и неощутимый, неподвластный ни
природе, ни человеку, и все же не враг, а друг.