Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Александр Абрамов
Сергей Абрамов.
Селеста–7000
 < Предыдущая  Следующая > 
15. Этот Прекрасный, Прекрасный, Прекрасный Юг!
Спектакль был сыгран и занавес опущен. Шпагин поднялся и совсем по–шпагински застенчивым жестом вытер глаза. Но под ногами сверкал белый скат рифа и курчавилась вокруг барашками океанская синь. Епископ был жив и невредим и сидел перед ними вытянув ноги, в длинном пасторском сюртуке, и старательно поправлял опоясывающую воротничок черную ленту галстука. Клетчатый пиджак исчез вместе с его владельцем, и епископ недоуменно оглядывался, пытаясь понять, что же, в сущности, произошло.
– Ведь меня убили! – воскликнул он растерянно.
Смайли засмеялся и вместе со Шпагиным помог Джонсону встать.
– Не притворяйтесь, ваше преосвященство, – сказал Рослов, – вы отлично соображаете. Убили не вас, а беднягу газетчика Грина, неизвестно даже, существовавшего или нет. С помощью Селесты вы, конечно, открыли ему дорогу в рай. Едва ли он был мечтателем и не понимал грубой скороговорки винтовок. Эту выходку, закончившуюся для него столь печально, внушили ему несомненно вы. Вы дирижировали экспериментом и помогли Селесте понять сущность противоречий между буржуазным гуманизмом и революционной этикой. Не сомневаюсь в вашей искренности, но ошибки свои вы, наверно, уразумели. Или нет?
– Не знаю, – неуверенно произнес епископ: ему явно не хотелось спорить, да и мнимая его смерть все еще переполняла чувства. – Неужели все это было иллюзией? Слишком уж реально, совсем не иллюзорно. Я же помню: пуля попала вот сюда. – Он ткнул себя в левый бок, где из нагрудного кармана выглядывал уголок накрахмаленного платка. – Было совсем не больно. По крайней мере сначала. Будто ослепший жук ударился в грудь, а потом голова стала тяжелой и чужой, как после бессонной ночи, и только мелькнула угасающая мысль: «Это конец».
– Ох, епископ, – невесело усмехнулся Смайли, – сдается мне, что это далеко не конец.
Он оказался пророком. Новое перемещение произошло безболезненно и, пожалуй, даже буднично – не было ни страха, ни удивления, свойственных первым шагам в Неведомое. А оно началось на неширокой пыльной улочке маленького и, наверно, очень тихого провинциального городка. Они шли по этой немощеной улочке снова вчетвером и снова с винтовками, только более старыми, длинными, неуклюжими и тяжелыми – фунтов сто, не меньше, из каких не стреляли по крайней мере с середины прошлого века. И сюртуки на них были потертые, но элегантные, сшитые по столь же старинной моде. И вспученные цветной пеной галстуки оставляли открытыми грязноватые, но еще не потерявшие крахмальной твердости воротнички рубашек. Давно не чищенные сапоги их со сбитыми каблуками говорили о дальней дороге. И Шпагин так и не мог вспомнить, где он видел такие костюмы – в театре, или в кино, или где–нибудь за стеклом на музейных стендах. Но что осознал ясно и сразу – это то, что он только Шпагин, и никто другой. Его вытолкнули на сцену, не сказав, кого он должен играть, в какой пьесе, из какого времени, в комедии или драме. И что случится под занавес, он даже предугадать не мог: Селеста не стеснялся в выборе средств.
Шпагин никогда не был игроком и не любил рискованных ситуаций, а дар словесной импровизации не числился в реестре его достоинств. Он не умел, как Рослов, быть физиком с физиками и с лесорубами лесорубом. Он всегда был самим собой, только Шпагиным, биологом Шпагиным, и даже гордился своей профессиональной цельностью, которую некоторые называли ограниченностью. Но сейчас этой гордости не было. Быть только Шпагиным в этом дурацком маскарадном сюртуке и с этим стофунтовым ружьем за спиной ничего хорошего не предвещало. И ноющий холодок в желудке с каждым шагом сопровождал безответный вопрос: «Где мы?»
Но задал этот вопрос не Шпагин, а Рослов, и тут опередивший товарища.
– Интересуюсь, где мы. – Он говорил весело и непринужденно. – Что–то я никем себя не ощущаю: ни Цезарем, ни Кромвелем.
– Ты неоригинален, – откликнулся Смайли. – Я знаю только то, что меня зовут Бобом Смайли, но черт меня побери, если я догадываюсь, какой сейчас год, что это за город и почему на мне это тряпье.
– Ну, узнать это – раз плюнуть!
Рослов поманил к себе мальчишку лет десяти, важно шествовавшего по середине улицы. Он был рыж, вихраст и полон собственного достоинства.
По–видимому, его ничуть не удивили ни сюртуки, ни ружья.
– Слушаю вас, сэр, – вежливо сказал он, и все облегченно вздохнули: мальчишка говорил по–английски.
– Я хочу проверить, как ты учишь уроки по географии. Ну–ка скажи мне: как называется государство и город, где мы находимся?
– Это очень легкий вопрос, сэр. Мы живем в Федерации Южных штатов. Город Монтгомери в штате Алабама. Самый боевой штат Юга, сэр.
Каждое слово мальчишка произносил, надуваясь от гордости. И о причине ее опять же раньше всех догадался Рослов.
– Ясно, – сказал он. – Ну а год, какой сейчас год? – Он уже не боялся выдать себя.
Мальчишка обиженно фыркнул.
– Тысяча восемьсот шестьдесят первый, сэр. И не считайте меня, пожалуйста, идиотом.
– Ну что ты! – Рослов погладил его ослепительно медные вихры. – Ты просто умница. И настоящий южанин, не так ли?
– Да, сэр! – крикнул мальчишка и вытянулся по стойке «смирно». – Я поклялся убивать проклятых аболиционистов, и у меня уже есть ружье. Я стащил его у дяди Клифа и спрятал на чердаке. Только вы меня не выдавайте, ладно?
– Не выдам, – сказал Рослов. – Топай с миром, малыш.
Мальчишка пошел по улице, поминутно оглядываясь назад, а Смайли иронически приподнял над головой свою широкополую шляпу и раскланялся с реверансом.
– Поздравляю вас, джентльмены, с благополучным прибытием во владения старика Джефа.
– Кто это – Джеф? – не понял Шпагин.
Епископ с готовностью пояснил:
– Не торопитесь, Смайли, мы тоже образованные. Джеф – это Джефферсон Дэвис, первый и последний президент Конфедерации. По–видимому, гражданская война Севера и Юга еще не начиналась. Иначе в городе не было бы так тихо.
Но тишина в городе оказалась обманчивой. Узкая улочка вывела их на более широкую, но такую же пыльную, немощеную магистраль, на которой уже можно было увидеть повозки и экипажи. И прохожих было немало, то тут, то там шли навстречу или обгоняли нашу четверку группы вооруженных людей, почти не отличавшихся от нее ни оружием, ни одеждой. Селеста не ошибался в деталях: город выглядел не призрачно или картинно, а реально и точно, как самый настоящий, соответствующий своему времени город одноэтажной Америки. И люди были настоящими, как во всех миражах Селесты. Они о чем–то спорили, размахивали руками, попыхивая трубками и сигарами. У многих были такие же винтовки и даже более древние, увидевшие свет, вероятно, после долгого хранения в сундуках или на стенах. О чем говорили эти опереточные вояки, Шпагин не знал, да и не прислушивался к разговорам. Может быть, о речи Джефферсона Дэвиса или о воззвании Авраама Линкольна, но это не интересовало даже единственного среди «перемещенных» Селестой американца. Смайли шел, что–то вынюхивая, и наконец остановился с приглашающим жестом: аляповатая вывеска с надписью «Солнце Юга» увенчивала вход в салун или в харчевню.
Они поднялись по щербатым, продавленным ступеням и, толкнув решетчатую дверь, оказались в полутемном, душном, насквозь прокуренном зале с низким и грязным потолком. Черный слой копоти на нем, как веснушками, был усеян следами ружейных и пистолетных пуль. Посетителей в зале было довольно много, но все же за столами виднелись проплешины свободных мест. А хитроумный Смайли даже усмотрел совсем свободный стол и устремился к нему, как слаломист, лавируя между стульями, брошенными на пол винтовками, потными спинами и вытянутыми ногами. Столик, выбранный им, находился между эстрадным помостом и стойкой бара, и Шпагин мог, не вставая с места, видеть весь зал – пестрый, гудящий, дымный. Цветные цилиндры и военные кепи времен мексиканских походов, грязные сапоги и лакированные ботинки, ружья и пистолеты, сюртуки и куртки – вся эта сумбурная, почти фантастическая картина напомнила ему когда–то виденный фильм об унесенных ветром гражданской войны в Америке. Его герои улыбались ему отовсюду – за столиками, от двери, у стойки. Но стоило пристальнее вглядеться, и улыбки превращались в пьяный оскал трактирных завсегдатаев, стучащих бутылками по столу, топающих, сплевывающих табачную жвачку и ревущих на весь зал:
– Смерть Иллинойскому Павиану!
– О ком они? – спросил Шпагин у Смайли.
– Прозвище Авраама Линкольна, – пояснил тот и добавил презрительно: – Наслаждайтесь, друзья! Перед вами лучшие сыны Южных штатов. – Он плюнул с отвращением. – Мразь и подонки! Святые защитники его величества Рабства. Всех бы к стенке – и очередью из автомата!
Епископ поморщился:
– Жестоко и глупо.
– А вам нравится этот сброд?
– Нет, конечно. Но не убивать же человека только за то, что он кому–то не нравится. Этак мы полмира перестреляем. – Он нервно хрустнул костяшками пальцев. – И потом: разве их исправила победа Линкольна? Разве она действительно освободила негров? Вы же знаете конечный итог этой войны.
– Знаю, – рассердился Смайли, – имел честь наблюдать этот итог самолично. И негритянские погромы видел, и огненные кресты над городом, и белые балахоны куклуксклановцев. Напомни мне, Энди, вашу пословицу о горбатых. – Он повернулся к Рослову и предостерегающе поднял руку. – Погоди–погоди, сам вспомнил! Только могила горбатого выпрямит. Так? Почти так? Но все равно крепко сказано! Через полсотни лет внуки этих горилл наденут белые балахоны, а мы будем жалеть, что в свое время не знали этой пословицы.
– Не обобщай, – сказал Рослов, – не все они горбаты, и не все их внуки наденут белые балахоны. По–настоящему горбатые сидят не здесь, а у себя на виллах, не орут и не сплевывают табачную жвачку, а тихонько подсчитывают, как выгоднее поместить капиталы, чтобы в случае войны получить наибольшую прибыль, и как вывозить из Европы не только оружие, но и товары, которые можно будет вдесятеро дороже продать на рынке. А эти гориллы с ружьями или закуплены, или обмануты. Половину их убьют в первых же боях, а на месте этих боев построят фабрики для переработки хлопка. Так кого же вернее исправит могила, Боб?
Молчаливый официант–негр, автомат, а не человек, подал им пиво и скрылся за стойкой, а на эстраду вышли три негра с банджо в руках – в одинаково полосатых фраках, в одинаковых бантах на шее, с одинаково застывшими белозубыми улыбками. Одинаково черные пальцы выбили из размалеванных банджо протяжную, липкую мелодию, которую подхватила и попыталась удержать тоненькая накрашенная мулатка, словно сошедшая с шоколадного торта, приготовленного для вернисажа кондитерской выставки.
Пела она неважно, хотя и очень старательно, и Шпагин подумал, что она–вполне подошла бы к традиционному джазу любого московского ресторана вроде «Арбата» или «Праги». Она пела о широкой и медленной реке Миссисипи, о гигантах пароходах, плывущих по ней, о белоснежных птицах, садящихся на палубу. Шпагин слушал и думал: зачем все это понадобилось Седеете? Какую информацию он получит, пропуская этот мираж сквозь их чувственный аппарат? Лживость христианского гуманизма епископа? Но она уже раскрылась в отряде Эмилиано Запаты. Исторический смысл гражданской войны Севера и Юга в Америке? Но разве его не подытожили воспоминания мемуаристов, речи сенаторов в Конгрессе, дневники очевидцев и труды историков обоих земных полушарий? Может быть, Селеста хотел просто постичь течение жизни, до сих пор достижимой для него только в бесстрастной отраженности документов? Но ведь были и романы, и стихи, и песни, подобные этой, звучащей сейчас с помоста! Песня была плавной и неторопливой, как река, о которой пела мулатка, и зал притих и погрустнел, чтоб через минуту взорваться коротким выстрелом.
Шпагин не заметил, кто стрелял. Он в это время смотрел на сцену и увидал, как у одного из музыкантов слетел с головы цилиндр, как застыл в беззвучном вскрике накрашенный рот певицы, как выскочил из–за кулис толстый маленький человек и покатился колобком в зал к длинному столу, из–за которого подымался пьяный верзила с дымящимся пистолетом.
– Петь! – крикнул он. – Не останавливаться! Я плачу.
– Но простите! – Хозяин ресторана в отчаянии тряс толстыми короткими ручками. – Я заплатил за каждого музыканта по восемьсот долларов, а за певицу полторы тысячи.
– Я только что продал хлопок, – заревел верзила. – Денег у меня хватит! Заплачу тебе вдвое, если кого–то задену. Да ты не бойся, не промахнусь! Три выстрела – три цилиндра! А певичка пусть прыгает!
Из второго пистолета он сшиб цилиндр с головы другого негра–музыканта и захохотал. Ему вторили его собутыльники. Другие просто молчали. Ни один голос не остановил пьяницу. А он стрелял метко, быстро перезаряжая пистолеты, этот садист, натасканный в военном тире. Пули уже взбивали фонтанчики пыли у ног певицы, заставляя ее подпрыгивать при каждом выстреле. Эти прыжки, казалось, еще больше развеселили зал.
«Ведь он же мертвецки пьян, – с ужасом думал Шпагин. – Дрогнет рука, тогда что?!" И, не думая о последствиях, забыв о присущей ему осторожности, он вскочил, отбросил стул ногой и крикнул:
– Стой!
Крикнул и растерялся, не зная, что делать дальше, а со всех сторон притихшего зала к нему повернулись искаженные яростью лица, почти неразличимые в отдельности. Но разглядеть ни одно из них Шпагин не мог, потому что впереди, заслоняя его, уже встали Смайли и Рослов, которым было решительно наплевать на весь этот пьяный сброд с его визгом и воем.
– Что вы наделали? – испуганно прошипел епископ. – Они же стрелять начнут.
– Не начнут, – недобро усмехнулся Смайли. – А вот драку я вам обещаю.
Внезапно протрезвевший верзила сунул свои пистолеты за пояс и вызывающе крикнул:
– Черномазую пожалел?
– Пожалел, – спокойно отозвался Смайли и тут же пригнулся: над его головой просвистела пустая бутылка и со звоном разбилась о стену.
Звон этот словно прозвучал сигналом к расправе: разъяренные люди рванулись к ним, опрокинув свой длинный стол и скамейки. И загудело над залом:
– Бей их!..
Шпагин видел вокруг себя перекошенные злобой лица – не человеческие, нет! Не лица – маски! Сколько их было, Шпагин не считал. Весь зал они не увлекли с собой, большинство выжидало с настороженным любопытством, но они, казалось, воплотили в себе всю его темноту и буйство – ревущий, хвастливый, осатанелый Юг. А за ними пылали огненные кресты, маршировали белые балахоны с прорезями для глаз, открыто и тайно из–за угла гремели выстрелы, рвались гранаты со слезоточивым газом, свистели дубинки – и падали, падали, падали борцы за гражданские права негров в тысяча восемьсот семидесятом, девятьсот двадцатом, шестидесятом... Стоит ли считать, если каждый новый год повторял предыдущий, только менялись возраст и имена жертв.
Можно написать, что об этом подумал Шпагин или это представил Шпагин, ошибки не будет – он мог и подумать, и представить, но у него попросту не было для этого времени. Драться он не любил и не умел, драки на экране кино или телевизора вызывали у него отвращение и скуку, но сейчас, когда к нему почти вплотную приблизилось искаженное злобой лицо со щегольскими бачками в полщеки, он ударил. И в свой первый удар он вложил всю силу гнева, которую глушил, как наркотиком, логической трезвостью разума. Лицо охнуло и исчезло. Но вместо него появилось другое. Что–то хлестнуло его по глазам... На мгновение он ослеп, но все же успел ткнуть неумелым кулаком во что–то мягкое. Глаза снова приобрели способность видеть, и возникающие перед ним лица он воспринимал как мишени – только бы не промахнуться, попасть: он и здесь сумел сосредоточиться, мысленно отбросив все мешающее, лишнее, отвлекающее.
И вдруг откуда–то со стороны, сквозь крики и звон разбитых бутылок, прорвался короткий, поспешный звук, словно хлопок в ладоши или щелчок пробки, вылетевшей из узкого горла бутылки.
«Опять стреляют, – подумал Шпагин. – Должно быть, на улице».
Он ошибался: стреляли здесь, в зале. И выстрел словно отрезвил нападающих. Они отхлынули, оставив у стены трех избитых, окровавленных мужчин и четвертого, лежащего на полу в своем маскарадном костюме.
Шпагин увидел знакомое сухое, чисто выбритое лицо, оторванный галстук–бант, запачканный кровью, и нелепо вывернутую руку с перстнем–печаткой на безымянном пальце. Епископ всегда крутил его, когда волновался.
И кто–то позади Шпагина приглушенно сказал:
– Мертв.

© Александр Абрамов
Сергей Абрамов.


 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList