Рай без памяти - Александр Абрамов - Книжная Полка

41. Никаких Случайностей

Я не могу быть историком восстания не потому, что не способен к историческим обобщениям, а просто потому, что я его не видел. Избранный в Центральный повстанческий штаб, я просидел безвылазно на втором этаже отеля «Омон», ничего не видя, кроме хлопающих дверей, входящих и выходящих людей, табачного дыма и зашторенных окон; просидел до той самой минуты, когда пришла и моя очередь предъявить уже не мундирным патрульным свою пластмассовую красную фишку. Она служила паролем и пропуском, гарантировала безопасность в случае нападения своих и давала право руководства любой не имевшей командира повстанческой группой.

Полицейская хунта справляла свой триумфальный день пышно и пьяно. Повсюду развевались расшитые золотом флаги, превращавшие улицы в некое подобие галунных мундиров. Желтые розы цвели на кустах и на окнах. И пьяны на этот раз были не только полицейские, пьющие без просыпу Бог знает какие сутки: специальным указом властей с утра была объявлена бесплатная раздача вина не только в ресторанах, барах и кафетериях, но и в каждой торгующей вином лавчонке, где для этого были сооружены специальные стойки: пей сколько влезет. И пили. К полудню, по–здешнему к девяти утра, на улицах плясали и горланили, как на ярмарочной попойке, толпы пьяных людей. Что–то вроде карнавала не то в Зурбагане, не то в Лиссе, когда–то описанного Грином. Только женщин было сравнительно мало: они, должно быть, прятались по домам, не рассчитывая на защиту полиции в случае неизбежных скандалов. Галунщики сами затевали скандалы по всякому поводу и без повода, палили куда попало, как супермены из американских вестернов, и ни пьяницы на улицах, ни замкнувшиеся на все замки и запоры их жены и дочери даже и думать не думали, чем может закончиться эта пародия на гриновский карнавал.

Меня равно поражали и беспечность хозяев Города, их полная неосведомленность о том, что назревало у них под носом, и продуманная оперативность повстанческого штаба и его якобинских сил: вспоминалось зерновское: «С нами или без нас, а они свое дело сделают». И они делали его согласованно, четко и почти безошибочно. Ошибки, конечно, были, но и они уже не смогли ни сдержать, ни ослабить развернувшейся пружины восстания. Она начала раскручиваться сразу же после полудня, чтобы к концу дня, а точнее, к началу полицейского банкета в «Олимпии» все жизненные центры Города и его окрестностей оказались в руках повстанцев. Как это происходило, я узнавал по телефону в бывших апартаментах Этьена в отеле «Омон»: наличие телефона здесь и побудило штаб сделать эти апартаменты центром восстания. Томпсон предлагал мэрию, но «Омон» был тише и малолюднее, а потому и безопаснее.

Я всегда удивлялся парадоксам, которые все время порождала эта искусственно созданная жизнь. Отсутствие телефонной связи, например, ограниченной какой–нибудь сотней номеров в городе с миллионным населением, с каждым годом создававшее все растущие неудобства, стало истинным благом для организаторов восстания, позволившим засекретить его до самой последней минуты. Наличие телефона дало бы возможность любому полицейскому или обывателю–прохвосту предупредить власти о замеченных им каких–нибудь подозрительных, с его точки зрения, явлениях. Но в Городе по телефону общались только члены Клуба состоятельных или полицейская периферия со своим городским руководством. Даже в Майн–Сити телефон был только у коменданта и его заместителей в отдельных рудничных секциях.

После полудня все периферийные телефонные пункты были уже в руках повстанцев, а въезды в Город контролировали уже не полицейские, а рабочие патрули в галунных мундирах. Полицейские заставы были захвачены даже не в первые часы, а в первые минуты восстания. Стил по телефону с моей заставы у выхода из континуума сообщил, что автоматчики Фляша уже снимают полицейские патрули по всей продтрассе. Не имеющие огнестрельного оружия лучники отдельной колонной движутся к Городу. Он интересовался, скольких мы сможем вооружить по прибытии на место.

– Сотню, не больше, – подсказал мне сидевший рядом Томпсон.

– Есть же оружие на центральном складе, – горячился Стил.

– Любая акция в Городе сейчас преждевременна. Все развернется к вечеру. Очищайте окрестности, не спешите.

– Где Минье? – спросил я, вспомнив о своем преемнике на заставе.

– Кому нужен его труп? – кричал Стил. – Я не могу задержать лучников.

Томпсон, не спавший всю ночь, устало махнул рукой: пусть дойдут до заставы.

– Вы помните Робин Гуда? – спросил я.

– Нет, – сказал он и зевнул. – Разрешите вздремнуть по–стариковски. Разбудите, если понадобится.

Я остался командовать парадом. Мартин распоряжался омнибусами в Майн–Сити. Фляш объезжал заводы, формируя отряды «коммунаров». Где–то в глубинах памяти он зацепил это слово и настоял на присвоении его вооруженным рабочим группам. Хони Бирнс, мой скаковой тренер – тоже член штаба, – командовал конниками–связными, поддерживавшими сообщение между очагами восстания. Он сидел внизу за конторкой портье и отдавал распоряжения входившим и выходившим наездникам. Когда возникала необходимость, я спускался к нему и сообщал, куда нужно послать нарочного.

– Не забыл Макдуффа? – вздыхал он. – Какого коня сгубили!

Сгубил его Бойл во время одной неосторожной поездки не то на заставу, не то в Майн–Сити. Узнавший об этом Хони Бирнс перестал разговаривать со всеми знакомыми полицейскими. Он не здоровался с ними, не подавал руки и отворачивался при встрече. За это его сослали в Майн–Сити, откуда совсем недавно вызволил Оливье.

Кстати, Оливье аккуратно позвонил в десять.

– Все в наших руках, – начал он без преамбулы. – Обошлось почти без жертв: какие–нибудь два десятка убитых и раненых. Тяжелых ранений нет. Зато блок–боссы, информаторы и пытавшиеся сопротивляться охранники уничтожены полностью. Остальных без оружия и мундиров погнали в лес.

– Почему без мундиров? – поинтересовался я.

– Мундиры переданы авангардным группам, предназначенным для штурма товарной станции и Си–центра. Есть кое–что и для вас, лейтенант, – лукаво присовокупил Оливье. – Звонил Корсон Бойл. Спрашивал вас. Я ответил, что вы еще с утра выехали в Город. Минут десять назад он звонил опять, явно чем–то недовольный или встревоженный.

Я пожал плечами: для себя, не для Оливье.

– Что он мог узнать? Ничего. Где Мартин?

– Командует автоматчиками, выехавшими на омнибусах.

– А Джемс?

– Повел безоружных на соединение с лучниками, наступающими вдоль продтрассы.

– Успеете задержать?

– Нет, конечно. А что? – встревожился Оливье.

Я вздохнул: еще одна порция «робин гудов».

– Безоружные не должны появляться в Городе, пока не будут захвачены все опорные полицейские пункты. Пусть прочесывают периферию, – повторил я приказ Томпсона.

– Попробую связаться, – подумал вслух Оливье. – Пошлю верхового.

Мы могли говорить свободно, не опасаясь последствий: телефонная станция к этому времени была уже занята «коммунарами» Фляша. Но после нашего разговора телефон замолчал, и я грыз ногти, представляя себе, что может произойти, когда несколько сот голодных людей, не знавших до сих пор никакой другой дисциплины, кроме дисциплины страха, ворвутся в Город, требуя оружия, да еще когда на улицах повсюду шумит пьяная ярмарка и ливнем льется сидр и вино. «Запирайте етажи, нынче будут грабежи!" Я уже тянулся разбудить Томпсона, но все еще медлил. Пусть поспит. Что мы сможем сделать у телефона, когда неизвестно, где Фляш, где Стил, где Мартин, где Оливье, когда приказ о задержании лучников отдан уже на все въездные заставы. Но устоят ли они против толпы напирающих «тилей уленшпигелей»?

Наконец телефон зазвонил опять. Я жадно схватил трубку.

– О'кей, – сказал знакомый голос, – Мартин докладывает.

– «О'кей, о'кей»! – передразнил я его. – Где пропадал? Откуда говоришь?

– Из Си–центра. Только что захватили. Чистенько, гладенько, десяток кокнули, остальные лапки кверху. Пока заправляемся коньяком и сардинами. Ждем указаний.

– Отставить коньяк! – закричал я. – В Городе и так все пьяны, от полисмена до велорикши. Не хватает того, чтобы и мы ворвались туда пьяной оравой. Поставь надежных людей у винных складов! Обезоруживай всех любителей выпивки! Если понадобится, грози расстрелом.

– Есть контакт, – хладнокровно согласился Мартин. – Проугибишен [«сухой закон» (англ.)] так проугибишен! Когда выступаем?

– Жди указаний, – буркнул я в трубку, собираясь на этот раз уже окончательно разбудить Томпсона.

Но не успел. Телефон снова потребовал меня к трубке. Потом вторично. Затем еще и еще. Я едва успевал щелкать рычагом. Звонили с въездных, ныне уже наших, застав о задержанных полицаях, спешивших в Город доложить начальству о происшедшем. С продтрассы сообщали, что колонна лучников, подошедшая к городским окраинам, ожидает у заставы, но отдельным группам все же удалось просочиться в Город. Уведомляли также о полученном приказе комиссара Бойла разыскать и доставить в управление некоего Жоржа Ано, бывшего коменданта Майн–Сити. Об этом же позвонил Оливье, успевший уже захватить вокзал и товарную станцию. Приказ о розыске коменданта Ано, если таковой появится в пределах железной дороги, очень его встревожил.

– Что случилось, лейтенант? Почему разгневался Бойл? Честно говоря, я боюсь за вас.

Почему разгневался Бойл, я и сам не понимал. Только бы он не предпринял чего–нибудь неожиданного, не предвиденного штабом. Я знал, что посоветует Томпсон: ждать. Но я знал и Бойла. Неучтенную вспышку его гнева, чем бы она ни вызывалась, следовало погасить. Но как?

Мне везло. Помог неизвестно откуда объявившийся Фляш. Откуда, я не успел спросить – так краток был наш телефонный разговор. Голос его к тому же звучал глухо, будто издалека: или провод был не в порядке, но все, что мне удалось разобрать, было указание немедленно известить Бойла, что приказ о розыске мне известен, что я не скрываюсь и прибуду в «Олимпию» к началу банкета. Формулировка была наглая, но именно такая и должна была погасить гнев или тревогу Бойла.

Я позвонил в управление. Мне ответили пьяным голосом:

– Дежурный слушает.

Я слово в слово повторил все сказанное мне Фляшем. Дежурная жаба мгновенно протрезвела и спросила, где меня найти, если ей удастся связаться с комиссаром. Я положил трубку; главное было сделано.

После этого я разбудил Томпсона и рассказал ему о своих разговорах. Его больше всего заинтересовали лучники.

– Что с ними будет?

– Ничего не будет. Или они доберутся до нас, или растворятся в толпе на улицах, благо угощенье бесплатное. Луки они забудут или бросят и тогда утратят всякую ценность для нас. Правда, они могут и сболтнуть лишнее, но кто будет сегодня вслушиваться в пьяную болтовню на улице?

– Не знаю, – все еще сомневался Томпсон. – Корсон Бойл дьявольски умен. Он что–то подозревает. Почему он так усиленно вас разыскивает? Почему вы вдруг стали «бывшим»?

– Бойл умен, но и капризен. Я – это его каприз.

– А если он уже все узнал и мы не дотянем до банкета?

– Будет больше жертв – только и всего. Какие–то группы окажут сопротивление. Но уже сейчас вся периферия и важнейшие опорные пункты в Городе в наших руках. Что остается Бойлу – отречение, самоубийство, бегство? А потом, я думаю, что блокада Города отрезала полицейскую клику от информации. Связи нет. Я сужу по ответу дежурного. Когда начнется банкет? В четыре. А в три мы уже замкнем третье кольцо. Кстати, я не совсем понимаю диспозицию. Какая разница между кольцами?

– Первое – это периферия: Майн–Сити, продтрасса, железная дорога, омнибусное шоссе. Второе – границы Города: товарная станция, ипподром, Си–центр, въездные заставы. Третье – опорные пункты противника непосредственно в Городе, такие, как Главное управление и центральный склад оружия в четырнадцатом блоке, Вычислительный центр, мэрия и телефонная станция. Последние два пункта уже не могут быть использованы противником, вы правы: они в наших руках. В мэрии сосредоточены группы Фляша, телефонистки на станции работают под нашим контролем. Конечно, можно соединить аппараты и незаметно для контролера. Поэтому третье кольцо особенно настораживает. Противника могут предупредить.

– А если перерезать линию?

– Нет, – не согласился Томпсон. – До последней минуты в основной полицейской цитадели должна быть телефонная связь. Пусть иллюзорная, но должна. На каждый звонок должен ответить дежурный. Наш дежурный.

Он подчеркнул слово «наш» с неколебимой уверенностью, что в нужный момент нужную телефонную трубку, засекреченную и охраняемую, как сейф с шифром, возьмет в руки наш человек. Ну а если наш человек рухнет с простреленной грудью, а телефон–предатель все же выполнит свое черное дело? Томпсон даже улыбнулся моей наивности.

– Если то, что задумано, затем продумано, выверено и рассчитано, а потом выполнено с такой же точностью, случайностей не бывает.

– Ну а дрогнет рука, например. Что тогда? Промах?

– Рука не дрогнет, если вы подготовились.

– Ко всему не подготовишься. Наступил на улице на корку банана – и хлоп! Сотрясение мозга.

– Если смотреть под ноги, на банан не наступишь.

– Вы отрицаете непредвиденное?

– Нет, конечно. Но надо уметь предвидеть.

Что–то от земного Томпсона все–таки было в моем собеседнике. Я попробовал атаковать с другой стороны:

– А ошибка? Могут же быть ошибки.

– Могут. Но не должны. Моя блокированная земная память подсказывает мне нечто очень верное: это хуже, чем преступление, – это ошибка. Кто это сказал?

– Талейран Наполеону.

– Кто кому?

– Министр императору. В свое время вспомните, адмирал.

У меня это вырвалось по старой привычке, но Томпсон зацепился:

– Я даже не знаю, что делает на Земле адмирал.

– Командует флотом, эскадрой. Это – на море. Иногда министерством или разведкой. Это – на суше. На суше – за письменным столом, на море – с авианосца или подводной лодки.

Глубокие морщины на лбу Томпсона казались еще глубже.

– Из двух десятков слов, которые вы произнесли сейчас, я знаю точно два или три. Некоторые объяснил мне Зерн, остальные слышу впервые. Как бессмыслицы из детской сказки. А–ви–а–но–сец!

Я объяснил, что такое авианосец. Томпсон извлек объемистый блокнот и записал.

– Начал вторую тысячу, – грустно усмехнулся он, – ребенок учится ходить. Тысячу пять слов дал мне Зерн. Кстати, почему он молчит?

Действительно, почему молчал Борис? Я взял трубку.

– Погодите, – остановил меня Томпсон. – Связь с Би–центром только через продуправление. Сообщите им номер мэрии, если спросят, откуда вы звоните.

Я последовал его совету. Вопреки опасениям с Вычислительным центром соединили немедленно. Я спросил:

– Борис?

– Я.

– Какой из двух – земной или здешний?

Я спрашивал по–русски. В трубке засмеялись. Я выжидающе молчал, даже смех у них был одинаковый.

– А не все ли равно. Юрка, если по делу?

– Старик волнуется.

– У нас по–прежнему. Ждем. Галунщики на плацу, и в лабораториях ничего не знают.

В трубке что–то щелкнуло, будто подключили еще аппарат, и грубый знакомый голос дежурного недовольно спросил:

– По–каковски говорите? Не понимаю.

– Вам и не требуется понимать, – сказал по–английски Зернов. – Вам требуется передать по начальству, что подслушиваемый разговор непонятен. Все! Отключайтесь или соедините меня с комиссаром.

Что–то щелкнуло опять, и голос пропал.

– Передай старику, – продолжал по–русски Зернов, – что ровно в три снимаем зеркальный контроль и блокаду «проходов». Блокируется только телепортация.

Я тотчас же перевел это Томпсону.

– Не в три, а в два, – сказал Фляш.