Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Александр Абрамов
Сергей Абрамов
Рай без памяти
 < Предыдущая  Следующая > 
40. Четырехмерное в Трехмерном
Би–центр находился в американском секторе, занимая добрых полквартала между небоскребами–башнями, пустыми, как и все в Городе, с третьего этажа. Он был невысок – четырехметровая стена из каменных плит полностью скрывала его от любопытных глаз. Стену построили, должно быть, уже не «облака», а люди, потому что она несуразно выдвинулась почти на середину улицы, нарушив ее идеально геометрический профиль.
Первый же патруль пропустил нас, не задавая вопросов. На меня даже не взглянули, перед Зерновым вытянулись, как на смотре, молча и почтительно. То же самое последовало и на мощенном каменной брусчаткой дворе за стеной, удивительно похожем на луврский плац из фильма «Три мушкетера». И там и здесь так же нестройно и беспорядочно стояли и прохаживались вооруженные люди – не часовые и не стражники, а просто бездельники в день отдыха на казарменном гвардейском плацу. Увидя Зернова, вытягивались, меня не замечали: ведь я был одним из них – такой же серомундирный галунщик, только, в отличие от них, трезвый; от каждого буквально за несколько шагов несло винным перегаром. Я вспомнил слова Томпсона о том, что уже сейчас, накануне праздника, редко кто из патрульных выходит на пост, не хлебнув из заветной бутылки. Как же велика должна быть их вера в свою силу и безнаказанность и как должен быть уверен в ней Бойл, если его не тревожил процесс гниения самих устоев его государства! Томпсон прав – таких защитников порядка можно будет брать тепленькими. Даже не великолепная, а просто трезвая и хорошо организованная семерка вооруженных смельчаков могла разогнать и прихлопнуть эту пьяную полицейскую ораву, поставленную охранять один из важнейших институтов их государственного строя.
Разогнать – да, но не проникнуть в дом: он охранялся изнутри автоматически и надежнее, чем любой банк на Земле. Наружная охрана была пустой формальностью: мы убедились в этом, когда вошли в дом. Кстати, мы не сразу вошли: самый дом не мог не вызвать удивления и любопытства, тем более у впервые его увидевшего. Ничего подобного нигде и никогда мы не видели. В доме не было окон, а стены сверкали необыкновенной зеркальной поверхностью. «Как защитные зеркальные очки, – сразу нашелся Зернов, – изнутри прозрачны снизу доверху». Но снаружи в них все отражалось и искажалось, как в зеркалах знакомой комнаты смеха. И люди и вещи, отражаясь, то вытягивались, то сплющивались, то завивались совсем уже обезображенными формами. При этом стены были не просто неровны, а несуразно неровны, как нагромождение скалистых обломков; порой пузырились зеркальными волдырями или остроугольными шишками; порой проваливались, как продырявленный мяч или искалеченный в автомобильной катастрофе кузов машины: загибались без ребер и углов параболическими кривыми или выворачивались наизнанку, как сотни «полосок Мебиуса». Риман и Лобачевский могли бы найти здесь десятки примеров для своих геометрических постулатов, а студенты по курсу топологии решать любые предложенные задачи. Я и без подсказок Зернова понял, почему вокруг выросла четырехметровая каменная ограда. Оказывается, пока ее не воздвигли, по улице нельзя было ни пройти, ни проехать – мешали толпы зевак, готовых без устали созерцать это архитектурное чудо–юдо.
Но то, что оказалось внутри, было действительно чудом без всякой иронии. Вошли мы не в дверь, а во что–то вроде щели, достаточно широкой для того, чтобы пропустить двух человек любого роста и любой комплекции. Щель открывала проход, заполненный лиловатым газом – точь–в–точь фиолетовое пятно в миниатюре. «Шагай, не бойся», – подсказал по–русски Зернов, и я шагнул. Тотчас же все утонуло в знакомом тумане. Я протянул руку – она встретила пустоту; дотронулся до Зернова – он был рядом. «Не осторожничай, ничего не случится», – услышал я его голос, чуть–чуть угасавший в тумане: сделал еще два шага и вышел на дневной свет в большую и пустую комнату, если только окружавшее нас пространство можно было назвать комнатой. Трудно было даже приблизительно определить ее форму: она то удлинялась, то укорачивалась, в зависимости от точки, с которой вы пробовали ее осмотреть. И ничего не видели, кроме плотного фиолетового тумана у потолка, если только вообще был здесь потолок, и чуть–чуть мерцающих матовых, будто стеклянных стен. Посреди комнаты плавала круглая белая тарелка, вернее, не плавала, а неподвижно висела, как на сеансе эстрадных «чудес». Все это освещалось обычным, слегка рассеянным светом, но его источника я не нашел.
– Откуда же свет? – удивился я. – Ты говорил, что изнутри стены совершенно прозрачны.
Зернов засмеялся и словно волшебной палочкой взмахнул: мерцающие стены исчезли, открыв полупьяную ораву галунщиков на только что покинутом нами дворе. И видны они были отлично, будто ничто не разделяло нас, и не искажались, не искривлялись, хотя и просматривались сквозь кривозеркальные стены.
– Какие–то чудеса оптики! – вырвалось у меня. – Ничего не понимаю.
– Оптика–то не наша, – сказал Зернов, – не земная.
И плац с полицейскими снова исчез за мерцавшими стенами, непрозрачными, как матовое стекло.
– Обойди их и сядь. – Он указал на висевшую над полом белую, чуть вогнутую тарелку.
Уже не спрашивая, я повиновался, молча пройдя вдоль то удлинявшихся, то словно обрезанных стен или, вернее, одной закругленной стены без углов и дверей, – даже узенькой щели не было видно, и фиолетовый вход наш исчез, словно сместился наверх и растворился в густой толще газа под потолком. Стенка была гладкой и теплой, как подогретое изнутри стекло, но даже вблизи ничего, кроме мерцающих точек и черточек, в этом стекле не просматривалось. Висящая тарелка вдруг почему–то оказалась у меня на дороге, я сел на нее не без боязни грохнуться на пол, кстати такой же туманный и лиловый, как и потолок: будто я шел по зеркалу, его отражавшему. Тарелка оказалась прочной и неподвижной, как тумба; я сел, встал, снова сел и глупо засмеялся от этой глупой гимнастики.
– Зачем это?
– Ты же рассказывал, как тебя муштровали в зеркальном зальчике после экзамена, – сказал Зернов. – Фиксировалось твое зеркальное отражение. Что–то вроде голограммы, фотоснимка безлинзовой оптикой, даже на Земле уже не открытия. Стыдно, товарищ кинооператор, кому–кому, а вам сие должно быть отлично известно. Твоя же область. Ее еще в сороковых годах открыли, а с появлением лазеров развитие ее зависит только от их растущей мощности. Честно говоря, я сам не очень в этом кумекаю – мне мой дубль объяснил. Безлинзовая съемка с когерентным источником освещения. Получаешь и негатив и позитив одновременно, только заключенный в сложном узоре мельчайших черточек, лишь приблизительно напоминающий объект съемки. Но при освещении лазерным лучом голограмма трансформируется в объемное трехмерное изображение редкой точности. Здесь же, по–видимому, фиксируется не сам объект, а его зеркальное отражение. Твое отражение, например, зафиксированное на пленке, поступило сюда, в контрольный механизм центра. Как выглядит этот механизм, каковы принципы его работы, никто не знает. Зеркальное отражение увеличивается до нормальных размеров, вычислительные приборы распределяют интенсивность на интерференционной картине голограммы, некий подобный лазерному невидимый источник света воспроизводит ее в «памяти» контрольного механизма, и, когда ты появляешься здесь подобно фотографическому фокусу «я сам в пяти позах», эта «память» только сверяет объект, в данном случае тебя, с запечатленным в ней отражением. Если объект и отражение не совпадают, ничего не происходит – просто открывается выход на казарменный плац, а в случае совпадения включаются рецепторы. Для чего? Для того, чтобы я или ты могли мысленно назвать нужную им лабораторию, или диспетчерскую, или управление продтрассой, или просто зеркальные стены, чтобы взглянуть на улицу. Меня «память» уже проверила, и рецепторы включились. Их действие ты видел. Теперь твоя очередь. Вызови «лабораторию поля». Так сказать, мысленно назови.
Я мысленно повторил за Зерновым: «Лаборатория поля», – и в мерцающей стене открылась лиловая щель.
– Шагай, – подтолкнул меня Зернов, и, шагнув в знакомую лиловую гущу газа, мы вышли снова на дневной свет, но уже совсем в другой зал, именно зал, а не комнату.
Из глубины его, заполненной сверкающими металлическими формами, вышел навстречу человек в белом, совсем земном халате, только белизна его тоже сверкала, как белая крышка рояля, отражая окружающий мир. Издали этот мир казался путаницей безугольных геометрических построений, преимущественно труб, сфер и цилиндров. Но за человеком с той же скоростью двигалась высокая, как цунами, волна лилового газа, в которой гасла и таяла сверкавшая металлом стереометрия. В конце концов газ срезал зал, обратив его в комнату с таким же туманным полом и потолком и такими же мерцающими тусклыми стенами. Человек в халате оказался Зерновым–вторым, на этот раз отличавшимся от моего спутника только глянцевым белым халатом.
– Нет, не нейлон, – сказал он Зернову–первому. – Тоже химия, только другая.
– Мысли читаешь, Вольф Мессинг? – усмехнулся тот.
– Конечно. Только твои. Ты же знаешь.
– Знаю, – поморщился мой Зернов, – только привыкнуть не могу.
Мы сели на подплывшие к нам белые тарелки к такой же белой, ничем не поддерживаемой массивной плите, на которой мгновенно материализовалась из воздуха бутылка «Мартеля» и три широких коньячных бокала.
– Скатерть–самобранка, – похвастался Зернов–второй.
Первый пренебрежительно отмахнулся:
– Видели и едали. В континууме.
– Прежде я считал все эти чудеса в решете техникой земного происхождения, – задумчиво подхватил Зернов–второй, – кто–то придумал и сконструировал их до Начала. Кто, мы забыли, а наследством пользуемся понемногу и свое ищем, развиваем, разрабатываем. А теперь, когда вернулась память прошлого, я уже точно знаю, что все это – подарок ваших инопланетных гостей, их эксперимент. Даже больше – знаю и назначение самого Би–центра.
– Первая ступень контакта, – перебил Зернов–первый.
– Научного контакта.
– Мост к их науке, к их освоению мира.
– Крутой, между прочим, мост. И трудный. Он же построен в четырехмерном пространстве. Нет ни коридоров в обычном смысле этого слова, ни дверей, ни лестниц. То, что их заменяет, длинно, сложно, запутанно и, с земной точки зрения, даже бессмысленно. Мы это называем «проходами». Обычно ими никто не пользуется, только в случаях крайней необходимости, когда телепортация блокирована.
– Вы так и говорите – телепортация? – спросил Зернов.
– Нет, просто переход. Это уже моя земная память. И нуль–переход от нее же. Удобная штука. Можно немедленно попасть в любую часть «центра». Даже сюда.
Мерцающие стены впереди не то раздвинулись, не то растаяли, обнажив черный экран с равномерно вспыхивающей и гаснущей ядовито–желтой надписью по–английски: «Дэйнджер!" – «Опасность!»
– Люк–мусоропровод, – пошутил Зернов–дубль. – Сюда автоматически сбрасываются радиоактивные осадки, различные излучающие вещества, самовзрывающиеся смеси – словом, все, что уже не нужно, но опасно для жизни, – пояснил он.
– Шагнешь – и конец, – засмеялся я.
– Не шагнете. Это мы называем «видимость», а полная телепортация блокирована до полудня.
Я взглянул на часы: половина девятого.
– Не скоро.
Двойники засмеялись.
– Он все еще по–земному считает, – сказал мой Зернов, – забыл о восемнадцатичасовых сутках.
– В сущности, «переход» блокирован круглые сутки, кроме двух часов после полудня, во избежание излишних передвижений. На пешеходные блуждания в «проходах» решаются только энтузиасты, – заметил его двойник. – Общаться можно и так.
Мерцающие стены исчезли – их сменила гигантская карта продтрассы и Города, вернее, макет, освещенный невидимым источником света. Точь–в–точь как тот псевдо–Париж, который мы наблюдали с Толькой в Гренландии. Отчетливо были видны лесное шоссе, заставы, улицы, даже дома. А по улицам, если вглядеться, можно было рассмотреть и движение экипажей, омнибусов, даже крохотных пешеходов в тени многоэтажных небоскребов, похожих на стеклянные пеналы, поставленные торчком.
– Занятная карта, – сказал Зернов–дубль. – Я и сам не понимаю, как это сделано.
Под картой восседал за непривычного вида клавиатурой очкарик в белом халате моих примерно лет. Полы халата открывали такой же, как и у меня, золотогалунный мундир.
– Полицейский? – удивился я.
– Здесь все полицейские, – сказал Зернов–второй. – Даже я. Только без мундира. Горт! – позвал он.
Очкарик поднял руку с клавишей.
– Слушаю, шеф.
– Что нового?
– Директива фуд–управления. Еще два пункта во французском секторе. В третьем и четвертом арондисмане. Виноторговец Огюст и бакалейщик Пежо.
– Заказ уточнен?
– Конечно. Списки уже переданы в Эй–центр.
– Есть отказный сигнал?
– Нет.
– Что предлагаете?
– Продлить восьмой рейс. По улицам Плесси и Мари Жорден, всего двадцать минут. Вот так... – Он провел указкой над макетом, будто скользнувшей по невидимому стеклу, предохраняющему модель Города от прикосновений.
– Действуйте.
Очкарик и карта растаяли за мерцающей пленкой стены, снова возникшей в пространстве.
– В сущности, это какой–то вид телевидения, – заметил я.
– Не совсем. Фокус безлинзовой оптики. Будущее голографии и лазерной техники. Кстати, – усмехнулся Зернов–второй, – задай вы мне этот вопрос даже месяц назад, я бы не сумел ответить. Впервые бы услыхал это слово. Мы говорим «видимость», а по–русски, если точнее перевести, – «смотрины». Смешно, правда? Но смех смехом, а в нашей оптической лаборатории мы уже подбираемся к этому чуду. Полегоньку–помаленьку, вроде как у меня к секрету силового поля. Ну а если говорить о телевидении в его земном понимании, то при желании мы бы за полгода сконструировали и телепередатчик и телевизор.
Но моего Зернова интересовала другая тема:
– Значит, в твоем распоряжении и входной контроль, и телепортация?
– Да, механизм управления настроен на мои биотоки.
– А ты можешь, скажем, снять контроль, сохранив блокаду телепортации?
– Зачем?
– Ты же мои мысли читаешь, чудак. Зачем спрашиваешь?
– Для уверенности.
– Может создаться ситуация, когда нам понадобится свободный вход с одновременным ограничением передвижения внутри.
Зернов–второй понимающе усмехнулся:
– Свободный вход для всех, а блокада против одного?
– Пять с плюсом.
– Но он всегда может воспользоваться «проходами».
– Его можно задержать.
– Трудно. «Проходы» – это лабиринт. Даже я всех не знаю.
– Меня интересует только один – к управлению выходом из континуума. Энд–камера.
– Единственный механизм, не подчиненный моему управлению, – вздохнул Зернов–второй.
– Для чего он понадобился?
– Вероятно, его задумали на случай непредвиденной катастрофы, стихийного бедствия, которое иногда трудно предвидеть даже сверхразуму. Допустим, какого–нибудь обвала или наводнения, когда любой грузовик с продовольствием окажется под угрозой гибели. Тогда на время ремонтных работ и предусмотрено действие механизма. А управление им создатели этого мира сочли возможным доверить только главе государства.
– Каким образом? Не состоялась же встреча на высшем уровне.
– Зачем? Бойл просто знает, что он один может нажать кнопку. Знание запрограммировано.
– Значит, он в любую минуту может лишить Город продовольствия? – вмешался я.
– Если захочет – да. Но никто, кроме него и меня, об этом не знает.
– Мы знаем, – загадочно сказал мой Зернов.

© Александр Абрамов
Сергей Абрамов


 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList