12. Письмо Мартина
После Толькиного ухода я долго стоял у окна, не отрывая глаз от
заснеженной асфальтовой дорожки, соединявшей мой подъезд с воротами на
улице. Я надеялся, что придет Ирина. Теоретически она могла бы прийти, не
из сердобольности, конечно, а просто потому, что иначе она не могла ни
сообщить мне новости, ни передать поручения: телефона у меня не было. А
нас связывали новые деловые отношения: она была секретарем особого
комитета, а я его референтом со многими обязанностями от прессатташе до
киномеханика. Кроме того, нам предстояла совместная командировка в Париж
на международный форум ученых, посвященный волновавшему весь мир и все еще
непостижимому феномену розовых «облаков». Возглавлял делегацию академик
Осовец, я и Зернов ехали в качестве очевидцев, а Ира в более скромной,
но уж наверняка более важной роли секретаряпереводчицы, знавшей не менее
шести языков. Кроме того, в состав делегации был включен Роговин, физик с
мировым именем, обладатель того насмешливого баска, который запомнился мне
еще на просмотре фильма в затемненном конференцзале. Командировка была
уже подготовлена, необходимые документы получены, до отъезда оставались
считанные дни, и нужно было о многом договориться, тем более что Зернов
уехал в Ленинград попрощаться с семьей и должен был вернуться со дня на
день...
Но, честно говоря, мне совсем не потому хотелось увидеть Ирину: я
просто соскучился по ней за эту неделю невольного заточения, даже по ее
насмешкам соскучился, даже по дымчатым прямоугольным стеклышкам,
отнимавшим у нее какуюто долю обаяния и женственности. Меня уже
нескрываемо тянуло к ней дружба не дружба и даже не влюбленность, а то
смутное и неуловимое, что подчас неудержимо влечет к человеку и вдруг
исчезает в его присутствии. «Тебе нравится она?" спрашивал я себя.
«Очень». «Влюблен?" «Не знаю». Иногда мне с ней трудно, иногда она
меня просто злит. Гдето симпатия вдруг перерастает в недовольство, и
хочется говорить колкости. Может быть, потому, что мы с ней очень разные,
и тогда эта разность заостряется вдруг как бритва. Тогда, по ее
уничтожающей оценке, мое образование это компот из Кафки, Хемингуэя и
Брэдбери, а по моей ответной реплике, ее это вермишель из «Техники
молодежи» за позапрошлый год. Иногда мне хочется сравнить ее с сушеной
воблой и лапутянским ученым, а в ответ она снисходительно относит меня к
племени ивановыхседьмых и присыпкиных. И все же мы в чемто сходимся.
Тогда нам обоим интересно и весело.
Эта странная и забавная дружба началась сразу же по окончании памятного
просмотра в Академии наук. Я долго сидел в углу, пока не разошлись доктора
и кандидаты наук и не потухла люстра, упаковал бобины и коробки, сложил
все в свою спортивную сумку и опять сел.
Ирина молча смотрела на меня сквозь дымчатые стеклышки.
А вы не двойник? вдруг спросила она.
Двойник, согласился я. Как это вы догадались?
По действиям нормального человека. Такой человек, не отягченный
высшим образованием, смылся бы, не дожидаясь конца совещания. А вы сидите,
слушаете, топчетесь и не уходите.
Изучаю земную жизнь, сказал я важно. Мы, двойники, системы
самопрограммирующиеся, меняем программу на ходу, в зависимости от
предмета, достойного изучения.
И этот предмет я?
Вы потрясающе догадливы.
Считайте сеанс оконченным. Изучили.
Изучил. Теперь закажу вашу модель с некоторыми коррективами.
Без очков?
Не только. Без многознайства и жреческого величия. Обыкновенную
девушку с вашим умом и внешностью, которая любила бы ходить в кино и
гулять по улицам.
Я вскинул на плечо сумку с бобинами и пошел к выходу.
Я тоже люблю ходить в кино и гулять по улицам, сказала она вслед.
И я вернулся. А через день пришел сюда к началу работы, побритый и
выхоленный, как дипломатический атташе. Она чтото печатала на машинке. Я
поздоровался с ней и сел за ее письменный стол.
Вы зачем? спросила она.
На работу.
Вас еще не откомандировали в наше распоряжение.
Откомандируют.
Нужно пройти отдел кадров...
Отдел кадров для меня это нульпроход, отмахнулся я.
Интересуюсь позавчерашними стенограммами.
Для чего? Все равно не поймете.
В частности, решением совещания, продолжал я, величественно не
обращая внимания на ее выпады, поскольку, мне известно, намечены четыре
экспедиции: в Арктику, на Кавказ, в Гренландию и в Гималаи.
Пять, поправила она. Пятая на ледник Федченко.
Я бы выбрал Гренландию, как бы между прочим заметил я.
Она засмеялась, словно имела дело с участником школьного шахматного
кружка, предложившим сыграть матч с Петросяном. Я даже растерялся.
А куда же?
Никуда.
Я не понял.
Почему? В каждой же экспедиции требуется кинооператор.
Придется вас огорчить, Юрочка: не потребуется. Поедут научные
сотрудники и лаборанты специальных институтов. НИКФИ, например. И не
смотрите на меня добрыми бараньими глазами. Учтите, я не говорю: глупыми.
Я просто спрашиваю: вы умеете работать с интроскопом? Нет. Умеете снимать
за «стеной непрозрачности», скажем, в инфракрасных лучах? Нет. Умеете
превращать невидимое в видимое с помощью электронноакустического
преобразователя? Тоже нет. Я это читаю на вашем идеально побритом лице.
Так что зря брились.
Ну а простая съемка? все еще не понимал я. Обыкновенный фильмус
вульгарис?
Обыкновенный фильмус вульгарис можно снять любительской камерой.
Теперь это все делают. Важнее получить изображение в непрозрачных средах,
за внешним покровом облака. Что, например, происходит с двойником в
малиновой трубке?
Я молчал. Для обыкновенного оператора это было дифференциальное
исчисление.
Вот так, Юрочка, опять засмеялась она. Ничего вы не можете. И по
методу Кирлиан не можете?
Я даже не слыхал о таком методе.
А он, между прочим, позволяет отличить живое от неживого.
Я и простым глазом отличу.
Но она уже вошла в роль лектора.
На снимке живая ткань получается в окружении призрачного сияния
разряды токов высокой частоты. Чем интенсивнее жизнедеятельность, тем ярче
ореол.
Голому ежу ясно, что это живая ткань, разозлился я и встал. Не
беспокойтесь об отделе кадров. Мне там делать нечего. Здесь тоже.
Она рассмеялась на этот раз совсем подругому: весело и добродушно.
Сядьте, Юрочка, и утешьтесь: мы поедем с вами вместе.
Куда? Я еще не остыл от обиды. В Малаховку?
Нет, в Париж.
Я так и не понял эту чертовку, пока она не показала мне решение о нашей
командировке на парижский конгресс. А сейчас я ждал эту чертовку, как
ангела, топтался у окна и грыз спички от нетерпения. И конечно, пропустил,
когда отошел к столу за сигаретами. Она позвонила, когда я уже раздумывал
о будущем разрыве дипломатических отношений.
Господи! воскликнул я. Наконецто!
Она бросила плащ мне на руки и протанцевала в комнату.
Ты стал верующим?
С этой минуты. Поверил в ангела, приносящего милость неба. Не томи
когда?
Послезавтра. Зернов возвращается завтра, а наутро уже вылетаем.
Билеты заказаны. Кстати, почему мы на «ты»?
Инстинктивно. Но не это тебя волнует.
Она задумалась.
Верно, не это. «Они» уже в Арктике, понимаешь? Вчера у нас в комитете
был Щетинников, капитан только что вернувшегося в Архангельск ледокола
«Добрыня». Он говорит, что все Карское море и океан к северу от Земли
ФранцаИосифа уже свободны от льдов. А из Пулкова сообщили, что над
Северным полюсом по нескольку раз в день выходят на орбиту ледяные
спутники.
А комитет съемку отменил, пожалел я. Сейчас снимать бы и снимать.
Уже снимают любители. Скоро пленку пачками будем получать. Не это
важно.
А что важно?
Контакт.
Я свистнул.
Не свисти. Попытки контакта уже предприняты, хотя, кажется, без
успеха. Но английские и голландские ученые предлагают свою программу
контактов все материалы у Осовца. Кроме того, на конгрессе придется
иметь дело с группой Томпсона. Американская делегация фактически
раскололась, большинство Томпсона не поддерживает, но коекто с ним
блокируется. Не очень прочно, но в Париже они бой дать могут. А ты
спрашиваешь, что важно. Погоди. Она со смехом вырвала у меня свой плащ и
вытащила из кармана объемистый пакет, оклеенный иностранными марками. О
самом важном забыла: тебе письмо из Америки. Приобретаешь мировую
известность.
От Мартина, сказал я, взглянув на адрес.
Он был написан, мягко говоря, своеобразно:
«Юри Анохину. Первому наблюдателю феномена розовых «облаков». Комитет
борьбы с пришельцами из космоса. Москва. СССР».
«Комитет борьбы»... засмеялась Ирина. Вот тебе и программа
контакта. Томпсоновец.
Сейчас прочтем.
Мартин писал, что из антарктической экспедиции он вернулся в свою
авиачасть близ СэндСити, гдето на югозападе США. Тут же по предложению
Томпсона его откомандировали в распоряжение уже сколоченного адмиралом
добровольного общества борьбы с космическими пришельцами. Назначению
Мартин не удивился: Томпсон сказал ему об этом еще в самолете по дороге в
Америку. Не удивился он и должности. Узнав о том, что еще в колледже
Мартин печатался в студенческих журналах, адмирал назначил его
прессагентом. «Помоему, старик мне явно не верит, считает меня
двойником, чемто вроде вражеского солдата из пятой колонны, и потому
хочет держать при себе, приглядываться и проверять. Изза этого я не
рассказал ему, что произошло со мной по дороге с нашей авиабазы в
СэндСити. А рассказать комунибудь надо, и, кроме тебя, некому. Только ты
один разберешься в этой дьявольщине. Мы с ней знакомы по Южному полюсу,
только здесь она иначе загримирована».
Письмо было написано на пишущей машинке больше десятка плотно
исписанных листиков. "...Мой первый очерк не для печати, а для тебя,
писал Мартин. Скажешь по совести, гожусь ли я в газетчики». Я перелистал
несколько страничек и ахнул.
Читай, сказал я Ирине, передавая прочитанные листки, кажется, все
мы влипли.