Чугунный Всадник - Михаил Успенский - Книжная Полка

7. В Борьбе Со Смертью

С легенд что возьмешь? Лишь фольклор, и только. Впрочем, считалось, что именно Кузьма Никитич сумел придать фольклору подлинно народный характер. Это случилось якобы в тот момент, когда он впервые в жизни пожалел покойников, что они умерли, и сложил о своих чувствах псалом на мотив песенки про чибиса:

Плачу и рыдаю,

Егда помышляю

О Людех,

Лежащих во гробех.

Ах, скажите, чьи вы?

За какой

Такой

Сюда попали грех?

Заведения сам Кузьма Никитич не покидал никогда. По этому поводу тоже ходили слухи, но вредительские, особенно среди интеллигенции. То ли он боялся партийной ответственности за создание принципиально нового учения, то ли уходил от ответственности уголовной, потому что прихватил на Савеловском вокзале в тот же раз еще и чужой чемодан с деньгами – иначе на какие бы шиши оборудовали Заведение?

Не один философ Федоров в перевранном изложении забулдыги подвигнул Гегемонова на его борьбу. Он и сам по мере продвижения вверх по служебной лестнице, получая все новые и новые блага и прикрепительные талоны разных цветов, с каждым днем все сильнее и сильнее возмущался мыслью о том, что рано или поздно уравняется в правах со всеми.

Из медицины он выжал все, что мог. Члены консилиума вежливо отмалчивались в ответ на его настойчивые требования дать хотя бы краткосрочный прогноз вечной жизни. «Два века никто не живет..." – пискнул было один старорежимный профессор–недобиток, но был тут же, едва покинув кабинет, добит тогдашним руководителем санитарной службы Нафиком Героевым.

Какой два века! Вечности – и той не хватило бы Кузьме Никитичу для воплощения его бессмертной идеи. Идея–то была бессмертной, он это знал твердо, а вот тело, несмотря на диету и процедуры, потихоньку стало сдавать. В те же времена по всей стране прошел слух, что в городе Кременчуге живет специальный врач–шарлатан. Санитарная служба выкрала шарлатана и привезла в Заведение. Шарлатан поглядел в зубы Кузьме Никитичу и вдруг предложил ему ампутировать органы старения. Он тут же на ушко сообщил пациенту, какие именно. Кузьма Никитич в ужасе схватился за названные органы обеими руками, так что потом с трудом удалось разжать пальцы, а шарлатану велел продолжать творческий поиск в другом направлении. В первую же ночь шарлатан кинулся в побег и был перерезан Стальными воротами. Думается, и к лучшему. А то бы он еще посоветовал Кузьме Никитичу для бессмертия поедать живых младенцев. И ведь поедал бы! И младенцев бы ему доставляли! И некоторые матери за честь бы считали – такое всегда бывает, когда идея вплотную овладевает массами. Отрубленная часть шарлатана долгое время использовалась в качестве наглядной агитации.

И тогда, разочаровавшись в науке, Кузьма Никитич решил уничтожить и самое Время.

Для начала он придумал распространить свое существование в глубины прошлого. Так и возникли легенды о витании над бездной. Но легенды рождались в темном народе. Для научного же обоснования референтам следовало сначала как бы невзначай, а потом все более настойчиво отыскивать имя Кузьмы Никитича в старых книгах и документах.

Первая находка была сделана в списке народников, проходивших по процессу сто девяносто трех, который отныне в исторической науке было велено называть процессом сто девяносто четырех. Историю это мало потревожило.

Потом пушкиновед Рогозулин с необычайной убедительностью доказал, что стихотворение Александра Сергеевича «Для берегов отчизны дальной» посвящено вовсе не ветреной шпионке Амалии Ризнич, но Кузьме Никитичу, оказавшему на поэта в период южной ссылки самое благотворное влияние. Рогозулин подсчитал, что в стихотворении за редким исключением имеются все буквы, входящие в состав имени, отчества и фамилии руководителя – вольнолюбивый бард таким образом зашифровал крамольный адресат.

Академик Фулюганов без особого труда включил Кузьму Никитича в число любимцев Екатерины Второй, причем Гегемонов, по его версии, пытался таким образом склонить императрицу к освобождению крестьян с землею. Кузьма Никитич писал при этом для возлюбленной назидательные оды, намного опередившие по идейно–художественному уровню свое время и потому безвозвратно забытые. И светлейший князь Потемкин–Таврический на самом деле сказал Фонвизину после премьеры «Бригадира»: «Умри, Денис, а лучше нашего Кузьмы не напишешь!" От этой гипотезы пострадала библиотека, из которой пришлось изъять десятитомный «Алфавитный список фаворитов Екатерины Второй», поскольку Гегемонов там не значился. Хотя можно было ограничиться, по здравому рассуждению, только вторым томом «Гапоненко – Егулашвили».

Впоследствии тот же академик обнаружил, что государь император Петр Алексеевич, находясь на смертном одре, изрек: «Отдайте все... Кузьме Гегемонову, зане муж сей Россию паче моего возвеличит!", а подлец Меньшиков все переврал по–своему.

Остальным ученым Заведения неволею пришлось участвовать в этой гонке в глубь веков. Оказывается, это Кузьма Никитич на паперти Успенского собора обозвал Бориса Годунова царем Иродом, после чего спокойно отобрал у распустившихся мальчишек положенную ему копеечку, переоделся Иваном Сусаниным, завел в чащу поляков численностью до дивизии, да там и перебил.

В стенгазете восьмого этажа «Памятка патриоту» появилась статья, приписывающая Кузьме Никитичу авторство «Слова о полку Игореве» и сокрушительный разгром половцев в их собственном логове. А другая статья доказывала, что если имена «Рюрик, Трувор и Синеус» записать глаголицей, то и выйдет «Кузьма Никитич Гегемонов», и никаких варягов не призывали навести порядок, а просто призывали к порядку, изрядно при этом поколотив.

Специалисты по западной истории заявили, что Кузьма Никитич, как лицо колоссального мирового значения, принадлежит всему человечеству. Именно он, великий просветитель, навел бестолкового до сей поры Гутенберга на идею книгопечатания, да, строго–то говоря, и Фаустом, конечно же, был Кузьма Никитич! Кто же еще!

Все загадки истории с его помощью объяснялись очень легко. Это он, Кузьма Никитич, переодевшись простой французской пастушкой, изгнал англичан (вот почему пресловутая Жанна д'Арк предпочитала ходить в мужской одежде!). Это Кузьма Никитич позировал для портрета Джоконды, и, взяв из рук старательного, но не слишком глубокого Леонардо кисть, придал своему изображению мучающую потомков улыбку. А Данте, встретившись с Гегемоновым в темном лесу один на один, был настолько потрясен идеями кузьмизма–никитизма, что немедленно написал «Комедию», прославившую обоих в веках.

Правда, тут прокололся один молодой аспирант. Когда во время раскопок в Новой Зеландии был обнаружен череп непримиримого борца с рабовладельческим Римом царя гуннов Аттилы, аспирант заочно сделал скульптурный портрет по методу Герасимова и перед обитателями предстал очень молодой и веселый Кузьма Никитич. Тут референт Друбецкой–заде, как самый умный, сообразил, что череп–то, мягко говоря, в гробу лежит, а Кузьма–то Никитич – вот он! Преступный бюст от страха сам раскололся, а для замятия скандала оборудовали в Красном уголке стенд «Герои Троянской войны», где Гегемонов скромно поместился между Терситом и деревянным конем. У него одного из всей компании были галстук и фамилия. Аспиранта же нашли с глубокой раной в груди. Было объявлено, что он сам пошел на поводу у смерти при преступной попытке вырвать из своего сердца образ Кузьмы Никитича.

Тут и сионист Семен Агрессор вспомнил, что у него соответствующее образование, и обнаружил среди древних свитков апокрифическое «Евангелие от Симеона». На всякий случай он сделал три варианта: Гегемонов как вождь бедноты Христос, Гегемонов как атеист–богоборец Иуда и Гегемонов как народный мститель Варавва.

Профессионалы лезли все дальше и дальше, и вот уже стало ясно, какой такой демон консультировал Сократа и кто на самом деле оросил Данаю золотым дождем. На очереди оставался разве что Ветхий Завет, но тут всех переплюнул сам виновник торжества: как–то, расчувствовавшись, он вполне четко и связно произнес с экрана: «Да я Адамову бабушку еще вот такой соплюхой помню!»

И каждому становилось понятно, что с таким–то историческим багажом у Кузьмы Никитича еще вся жизнь впереди. Переход к бронзовому веку, казалось, произошел не далее как в прошлом квартале, а уж «Указ о вольности дворянства» вышел как будто во вчерашних «Известиях». В таких исторических масштабах существовать Гегемонову было очень сподручно.

Друбецкой–заде придумал еще один хитрый ритуал: каждый год накануне Восьмого марта Кузьма Никитич с помощниками надписывал поздравительную открытку и самолично опускал ее в почтовый ящик при большом скоплении обитателей. Открытка была адресована матери Кузьмы Никитича, будто бы проживавшей в далекой неперспективной и нечерноземной деревне Гаечные Ключи. При этом Кузьма Никитич делал горькое лицо и укоризненно качал головой – дескать, из–за вас, дармоедов неблагодарных, и мать родную навестить некогда! Обитатели, как и предполагалось, думали: а и крепка же гегемоновская порода!

Если с отдаленной историей можно было вытворять все, что угодно, то с новейшей дело обстояло сложнее. Нужно было, с одной стороны, показать ведущую роль Кузьмы Никитича в международном рабочем и национально–освободительном движении, а с другой стороны – сделать это так, чтобы, упаси Бог, не задеть никого из ныне здравствующих руководителей.

Разработали вариант, в котором Кузьма Никитич бежал из туруханской ссылки в Тибет, где и начал сразу же обращать далай– и панчен–лам в кузьмизм–никитизм. Там же он преуспел в поисках снежного человека, выправил ему документы честь по чести и помог с пропиской, правда, лишь в городе Кимры. Тут в Гималаи явился Рерих и со всей семьей стал уговаривать Гегемонова не бросать людей на произвол судьбы. Гегемонов вернулся и даже одно время курировал космическую программу. Именно он сказал Гагарину: «Ну, что, Юра, поехали?", на что космонавт–один ответил историческим: «Ну, поехали!»

В кабинете политического просвещения местные умельцы оборудовали стенд с фотопортретами членов политбюро. Сюда же прикрепили и фотографию Кузьмы Никитича, снарядив ее хитрым устройством: потихоньку–полегоньку она перемещалась с последнего места, норовя достичь крайнего левого в верхнем ряду. А если комиссию черти принесут, нажал кнопку сброса – фотку и сбросит с глаз долой. До отъезда гостей, конечно. Очень хорошо придумали – и Кузьме Никитичу почет, и отцам нашим, милостивцам, не обидно.