24. Ужо Тебе!
Залубко зажмурился и ждал удара. Но удара не последовало. К подножию
памятника вышел дядя Саня.
– Ты чего рычишь? – спросил он негромко. – Ты думал, я тебя в
чугунном виде не признаю? Поди, и ты меня помнишь? Не забыл еще? Ножка–то
болит? Это, ребята, мой давний знакомец...
И он рассказал всему личному составу, кто такой этот самый чугунный
всадник, откуда взялся, что символизирует, зачем вокруг него выстроили
сначала стену, а потом и Заведение, почему кирзовую крупу приходится
завозить из Гренландии и на какие шиши, что в действительности произошло
на Савеловском вокзале в далеком году, откуда под зданием такая пропасть
крови, и во что обошлась обитателям Неделя донора. Дядя Саня приводил при
этом такие подробности из биографии чугуняки, что толпа ахала, а чугуняка
поеживался. Верить было страшно, а не верить – нельзя.
– Не–ет! – отчаянно возопил нарком Потрошилов. – Неправда! Почто
тогда и жить – все псу под хвост!
– А управиться с ним можно так, – продолжал дядя Саня. – Надо только
крикнуть всем погромче: «Ужо тебе!»
Всадник охнул, вонзил чугунные шпоры в живые бока, и конь, визгливо
заржав, спрыгнул с пьедестала. Дядя Саня успел еле–еле отскочить. Чугуняка
замахнулся своей дубиной.
Тут из толпы выскочил Тихон Гренадеров и крепко рванул коня за
поводья. Конь взбрыкнул изо всех сил и выбросил всадника из седла.
Вот мы смеялись над вокальным достоинством санитаров, а оно еще как
пригодилось! Санитары заревели на разные голоса:
– У–жо–те–бе! У–жо–те–бе!
Спешенный всадник еще пытался достать Тихона ужасной дубиной, но его
босые ноги все глубже и глубже уходили в почву. Спасаясь от очередного
удара, Тихон сам не заметил, как вскочил в седло и стал носиться вокруг
чугуняки и охаживать его велосипедной цепью. Бывший всадник ревел и
ругался по–своему, а земля все сильней набухала кровью.
– У–жо–те–бе! У–жо–те–бе! – скандировала вся толпа.
Вот уже скрылись узорные персидские шальвары, вот и по грудь
погрузился всадник, только дубина его месила кровавую грязь. Вот осталось
только одно чугунное личико, вот уже и шапочки страшной не видно...
Тут загудела и сама земля, и Заведение тяжко, со всхлипами стало
уходить вниз – этаж за этажом. Сначала медленно, потом все быстрее и
быстрее, потом – со скоростью клети лифта. Обитатели стали кричать, что
все их личные вещи пропали, но чего уж там, какие там вещи!
Санитары перемешались с неохваченной массой, прятались и цеплялись за
рядовых обитателей, словно и самим им, санитарам, было суждено последовать
в тартарары за всадником и зданием.
Наконец мелькнул последний, недостроенный этаж – и толпа людей
оказалась в чистом поле, окруженная четырехугольным кровавым рвом.
Неба над головой было более чем достаточно, в нем плыли облака, птицы
и, в немыслимой высоте, дутый Кузьма Никитич. По ту сторону рва, там, где
были Стальные ворота, стояла сторожка невидимого вахтера Иннокентия
Блатных. Сторожка была неплохая, двухэтажная, отделанная мрамором, с
гаражом и баней. Даже сквозь стены было видно, какая внутри роскошная
обстановка. Но сам невидимый вахтер так и остался невидимым – только и
слышали, как захлопнулась за ним дверца золотого «роллс–ройса»,
выигранного вахтером у императора Бокассы в очко.
– Товарищ Блатных! – кричал Павел Янович. – Немедленно вернитесь и
представьте финансовый отчет.
Иннокентий остановил машину, крикнул в мегафон, какую часть
вахтерского тела он рекомендует использовать Павлу Яновичу в качестве
финансового отчета, и рванул с места.
– Транспорт только для руководящего состава... – пискнул Залубко и
осекся. Ров был шириной метров восемь.
– Товарищи, без паники! – инициативу в свои руки захватил
Друбецкой–заде. – Наши исторически сложившиеся структуры еще никто не
отменял. С минуты на минуту ожидается прибытие инструктора райкома –
нашего непосредственного куратора. Только что получено соболезнование от
племен Берега Берцовой Кости. Приветственную телеграмму прислали труженики
треста столовых и ресторанов. Покойный президент США Эйзенхауэр выслал
десять самолетов с сухим пайком. Санитарную службу прошу срочно собраться
на закрытое заседание по поводу текущего момента и (он покосился на
деморализованного Залубку) разбора персонального дела. Остальным заткнуть
уши!
Дядя Саня в ответ на это воспроизвел с большой точностью реплику
беглого вахтера и добавил:
– Санитаров не бить – и так юшки хватает!
– Мостки надо строить, – сказал кто–то. – Или плот.
– А трибуну разберите да стройте, – сказал дядя Саня. – Ну, Тихон,
как дальше жить будешь? Без памяти–то снова упрячут!
– Нет, Александр Васильевич, – отозвался с коня Тихон. – Я теперь что
надо вспомнил. Адрес вспомнил: проспект Дилетантов, дом восемь, квартира
сорок. Там кадра живет.
– Какая кадра? – опешил Синельников.
– Попсовая, какие еще кадры бывают?
– Ох, – только и молвил дядя Саня и закричал санитарам:
– Эй, авангард! А заседание–то у нас пленарное?
– Пленарное, пленарное, – отвечали ему. – Отвяжись.
– Ну, мы тогда поехали! – сказал дядя Саня и вскочил на коня за спину
Тихону. – Жеребец здоровый, вон какую тяжесть носил – небось перепрыгнет.
Пока мы за подмогой ездим, они, глядишь, тут что–нибудь за основу примут,
а то и в целом.
– Ребятушки! – раздался слабый голос наркома Потрошилова. – А меня–то
возьмете?
– Куда же тебя, старого черта, денешь? – сказал дядя Саня.
