10
Запираю дверь подъезда, долго вожусь с замком. Вика все держит мою ладонь, а одной рукой запустить все системы безопасности трудно. Наконец я решаюсь и просто приказываю двери закрыться. Щелкает собачка замка, начинает мигать огонек охранной сигнализации. Неудачник вскидывает голову — кажется, он почувствовал. – Что он с тобой сделал? — спрашивает Вика. Только теперь, когда мы отсечены от внешнего мира, она расслабляется. Наверное, я был не прав, что не поспешил к ней сразу. – Дип–программа, — я нахожу нехитрое самооправдание, объясняя ей случившееся. — Зацикленная дип–программа, бесконечное погружение. Вика щурится, она понимает. – Вынырнуть было невозможно. – Но ты... – Нашел обходной путь, — косясь на Неудачника, говорю я. — Вика, как это выглядело со стороны? – Дибенко чем–то швырнул в тебя... — она морщит лоб, вспоминая. – Словно платок какой–то... и ты в него провалился. Похоже было на очень мощный вирус. – А Ромка? Вика недоуменно смотрит на меня. – Волк. Это Ромка, дайвер–оборотень. Мой друг... – Он его сжег. Дотла. Просто схватил за горло, и тот начал пылать. Молчу. Да и что говорить, внешние эффекты вируса могут быть различными, главное — как он подействовал на Ромкину машину. Мне всегда казалось, что у него слабенький компьютер, вроде моего. Наверное, даже магнитооптики нет. Если Человек Без Лица применил грубое оружие, то Ромке придется переставлять весь софт. – Леня... Я киваю. Не время сочувствовать чужому горю. Впрочем, на это всегда не хватает времени. – Идем, — киваю я ей и Неудачнику. — Я на одиннадцатом этаже живу. – Кто еще здесь живет? – Никого. Сейчас — никого, — втискиваясь в кабинку лифта, отвечаю я. Жму кнопку, рывок, мы ползем вверх. Вика морщится, она и впрямь боится высоты. Даже такой... – А раньше жили? – Ну... в каком–то смысле, — уклоняюсь я от ответа. Двери открываются, мы выходим на площадку. Неудачник с любопытством озирается. – Вот и мой дворец... добро пожаловать... — отпирая квартиру, говорю я. И добавляю, уже одному Неудачнику: — Ответный визит? Он кивает. Вика входит первой. Мнется у порога, словно размышляя, стоит ли разуваться. Конечно, не стоит, и она это понимает. – Направо ванная–туалет, кухня. Налево комната и балкон, — любезно сообщаю я. Вика осторожно заглядывает в комнату. Ее взгляд бегает по выцветшим обоям, задерживаясь на столе с компьютером, тахте, холодильнике, шкафе. Наверное, она разочарована. Еще бы. – Странно... — говорит Вика. И я чувствую, что она на мгновение выходит из глубины, смотрит на мое жилище трезвым взглядом. Давай–давай. Вот только на глаза тебе попадаться я в такую минуту не хочу. – Пошли, — я тяну Неудачника за руку. — Научить тебя варить кофе? Вместо ответа он проходит на кухню, быстро выбирает из пакетов с зернами самый дорогой, и, как ни странно, при этом еще и самый лучший. Снимает турку побольше. Берет солонку. – Ага, — только и говорю я. – На сотнях серверов лежат кулинарные рецепты, — замечает Неудачник. – Пять минут назад девушка из Ростова добавила еще один. Очень интересный. Рискнем попробовать? Странно было бы надеяться, что я могу его чему–то научить. Разве что умению стрелять в людей. Но я думаю, это не то умение, которое он способен воспринять. – Хозяйничай, — только и отвечаю я, возвращаясь в комнату. Вика сидит на тахте, разглядывая книжную полку. – Я вернулся, — сообщаю я, и Вика закрывает глаза. На миг, чтобы вернуться в глубину. – Странно, — повторяет она. — Леня, я почему–то ожидала... – Увидеть дворец? – Нет, не обязательно, но хоть что–то... – Вроде твоей хижины? Она молча кивает. Вполне понимаю ее смущение. Она ведь уверилась в том, что я тоже пространственный дизайнер. А увидела убогую квартирку, пусть и хорошо нарисованную, но явно недостойную такой чести — быть увековеченной в виртуальности. – Пойдем, — говорю я. — Неудачник, мы на минуту выйдем! Если что, мы в подъезде! Вика послушно идет за мной. На площадке чисто и тихо. Я прикладываю палец к губам: – Т–с! Не надо никого беспокоить! – Ты же говорил, в доме никого... — шепчет Вика. – А вдруг? — таинственно отвечаю я. Подхожу к двери напротив, извлекаю из кармана гнутый кусок проволоки. Примерно так я представляю себе отмычку. Вика ждет, она уже заинтригована. Я тереблю проволокой в чужом замке. Конечно же, он поддается. Так ведь было задумано. И мы входим. Это большая трехкомнатная квартира. На вешалке — одежда, плащи, куртки. К стене прислонен детский велосипед. Обувь раскидана вдоль стены. Я подаю Вике тапочки, переобуваюсь сам, и говорю: – У них принято переобуваться. Семья большая, четверо детей, натаскали бы грязи. И полы холодные... Вика молчит, она приняла правила игры. Заглядываем на кухню. Старенький польский гарнитур, еще советских времен. Очень–очень много банок с приправами, каких–то солений, варенья в банках. На плите — горячая кастрюля с борщом, сковорода с котлетами. В окнах — тихая зеленая улочка, и Вика мгновенно прилипает к окну. На площадке галдят дети, женщина выгуливает у самого подъезда старого, медлительного пуделя. – Кто здесь живет? — спрашивает Вика. – Я знаю их только по именам. Виктор Павлович и Анна Петровна. Старшая дочка — Лида, заканчивает школу. И трое пацанов — Олег, Костя, Игорь. Поколебавшись, добавляю: – Пуделя зовут Герда. В общем–то, я не люблю, когда собак называют человеческими именами. Но они так захотели. – А что за город? – Витебск. Кажется, Витебск. Вика становится ко мне спиной, строго говорит: – Не суйся на глаза. С минуту она разглядывает кухню, выскочив из виртуальности. Потом, погрузившись обратно, поворачивается ко мне, и спрашивает: – Так — везде? Я киваю. – Хозяев нет дома, но квартиры живут, — шепчет Вика. — Рубашка на спинке стула, игрушки, разбросанные по полу, капающий кран и мусор, заметенный холостяком под диван... Так? Молчу. – Ленька, а ты — нормальный? — тихо спрашивает Вика. — Я строила горы, где нет, и не должно было быть людей... тоже странно, наверное. Но я не очень люблю людей. – Не ври, — прошу я. – А ты построил дом, в котором никогда не будут жить. Нет, дом, где почти живут. Дымящаяся трубка в пепельнице и горячий чайник на плите... Панельная «Мария Целеста». Зачем, Леня? – Я не вправе был их селить по–настоящему. Придумывать характеры и лица, горе и радость. Пусть так... только вещи. Они тоже могут многое рассказать. Мне все кажется, что она не понимает. Не может понять до конца, и я говорю, взахлеб, торопливо: – Ниже этажом живет парнишка, меломан. Он из Подольска. Иногда он увлекается и включает свой магнитофон так громко, что приходится стучать в пол. Но он неплохой парень, он сразу делает тише. У него отличная коллекция, там и кассеты, и винил, и сиди–диски. Всего понемногу. Больше винила, он сейчас копейки стоит, никому не нужен, а у него проигрыватель «Вега», старый, но неплохо крутит. А на шестом этаже такой странный тип, он, кажется, инженер, работает на тульском заводе, раньше делал оружие, сейчас — всякий ширпотреб. Мечтает писать любовные детективы, придумал вот такой жанр... Он их и пишет, печатает на машинке по вечерам, но никому не показывает. Сам понимает, что плохо выходит, редкий такой тип графомана, безобидный. Я иногда брал его рукописи, смотрел, это и вправду ерунда, но добрая такая, наивная, ему надо было родиться в восемнадцатом веке... Вика не отвечает, и я продолжаю, уже понимаю — ошибся, и не надо было показывать ей эту пустую квартиру, а тем более — говорить о других, ей не понять эту странную блажь, этот бред, который я строил два года... – На третьем этаже — старушка, одна в трехкомнатной, ей тяжело живется, я знаю. Тем более, она откуда–то с Украины, из Харькова, кажется. Телевизор включает, только когда идет мыльная опера, и то делает яркость послабее — думает, что так тока меньше уходит и кинескоп не портится... Но она боится пускать постояльцев или разменивать квартиру, может быть, и правильно. Я редко к ней захожу, я ведь ничем не могу помочь, а мне страшно смотреть, как она живет. Особенно перед праздниками, знаешь, самая страшная нищета — это нищета, которая пытается встретить Новый Год. Дети ее забыли, а может быть, и не было детей, или погибли на войнах, у нее фотография на стене — паренек в российской военной форме... Вика молчит. – На втором — парочка, они смешные. Год всего женаты. Из Уфы. Постоянно ругаются и мирятся, иногда слышно в подъезде... а потом то чашка разбита, то дверью так хлопнули, что посыпалась штукатурка. А мне все равно кажется, что они не разведутся. Их что–то держит вместе, то ли тайна какая–то, то ли любовь, а может, и то и другое; любовь — это тоже тайна. А трехкомнатная там пустая... совсем. Жила еврейская семья, уехали, квартиру продали какой–то посреднической фирме, а та что–то никак не перепродаст. Может, заломили много, квартира в Москве, в хорошем районе... Я задохнусь в этой тишине, в ее молчании. – На первом старик–инвалид, на костылях. Может быть, самый шумный и едкий в Курске. Скандалит в магазинах, ругается с соседями, я всегда проскакиваю первый этаж побыстрее, боюсь с ним сцепиться, а это неправильно будет, он ведь не виноват, что стал таким... это жизнь. Жизнь... Сам понимаю, как нелепо звучит это слово. Жизнь? Какая жизнь — в пустых квартирах нарисованного дома, в этих бетонных усыпальницах, где только вещи помнят людей. Меня бы нейтронная бомба оценила, а не живая женщина. Я и впрямь идиот. Клинический случай. Что ж, все польза, Вика может разрабатывать новую тему. – Ленька... — говорит она. — Господи, Ленька, да что с тобой случилось? Ну вот... – Прости меня, — произносит Вика. — Все эти мои вопли... о работе с психопатами... о сволочах... если бы меня ударило так, как тебя... – Вика... — я ничего уже не понимаю. – Тебя кто–то бросил, тебя кто–то предал? Ты потерял идеалы, в которые хотел верить? И опустил руки? — спрашивает она тихо. — Ты не веришь, что способен кому–то помочь, сделать хоть каплю добра? И убежал сюда, в глубину, в сказку? Ты ведь и впрямь умеешь любить, но боишься своей любви? – Здесь — я могу помочь. Только здесь. Хотя бы тем, что вытащу из нарисованного мира того, кто заблудился. Но знаешь, тонут ведь не потому, что плавать не умеют. Тонут, когда нет сил оставаться на берегу. А берег... он уже не в моей власти. – Ты не видишь никакой надежды? Там, в настоящем? – Теперь — вижу. Теперь появился Неудачник. – Леня, ты недоговариваешь! Ты знаешь, кто он? – Да, знаю. И значит, есть надежда. Если они сумели стать такими – значит, сумеем и мы. – Да кто — «они»? Как объяснить? Как заставить поверить в невозможное, в то, чему место лишь на желтых страницах бульварных газет? – Вика, он ведь почти сказал... там, в эльфийском городе. Их машины не поддерживают английский язык, это чисто русская тусовка. Он назвал себя Альеном. Чужим. Вика мотает головой. Она поняла, но не хочет, не может верить. – Он чужой, Вика. Он пришелец. Он не с Земли. – Он человек... – В каком–то смысле — да. Куда более человек, чем все мы. Лучше, чем мы есть, и может быть такой, какими мы не сможем стать. – Леня, с чего ты взял? – У него даже тела нет... здесь. Да, он летел, самым скучным и обычным образом. От звезды к звезде. Помнишь его слова — о тишине? Вика вздрагивает. – Нам страшно представить, а он это прошел. Сотни, тысячи лет. Пустота и тишина, мрак, в котором нет ничего. Мне кажется, даже его корабль нематериален... Вика мотает головой, и вдруг замирает. Оборачиваюсь — Неудачник стоит в коридоре. – Я звал вас, — говорит он. — Вышел в подъезд и позвал. Потом зашел, дверь была открыта. Мы молчим. Потом Вика спрашивает: – Ты — не человек? – Да. Не человек. Пойдемте, кофе готов.
