10. Буря с Востока
Разгулявшийся ветер гонял по степи косматые пылевые смерчи. Сайгаки,
сбиваясь в плотные стада, залегали на такырах, пряча ноздри в гущу тел.
Живность помельче хоронилась в глубоких норах, не смея противостоять
мускулам слепой стихии.
Печенеги на полколеса врыли кибитки в неподатливую землю и пережидали
бурю. Коней ввели прямо в стойбище, в кольцо жалобно скрипящих на ветру
повозок.
Алликас–хан второй день не выходил из шатра, предаваясь размышлениям.
Немые стражи–телохранители застыли на корточках у входа. Снаружи
доносилось только завывание бури и слабый скрип. Алликас усмехнулся: он
вспомнил, как несколько лет назад в такую же бурю одна из кибиток не
выдержала бешеного натиска и развалилась; порыв ветра подхватил и понес
вытертый старый ковер. Кто–то крикнул: «Ковер–самолет!" Что тут началось!
За злосчастным ковром гнались до самой темноты и все–таки настигли.
Сколько заклинаний над ним потом произнесли, сколько ягнят зарезали,
принося богатые жертвы. Дырявая тряпка не желала летать, буря вдохнула в
нее силу лишь на короткий миг. А как горели глаза у печенегов:
ковер–самолет, сокровище...
Хан вздохнул. Тюкуручу с ним, с ковром, до волшебного Сундука
добраться бы... Что Саят–Могучий, чем порадует? Дни идут, лето уж скоро, а
шаман слова красивые произносит да трубку свою пеструю покуривает. И
все...
Резко вскочив на ноги Алликас направился к выходу. Сабир и Фаткулла
пропустили повелителя и выскользнули в бурю вслед за ним. В глаза, в
ноздри, всюду сразу же набилась противная мелкая пыль, ветер выл,
набрасываясь на людей, все трое едва удерживались на ногах. Кибитка шамана
по случаю бури стояла в кольце. Спотыкаясь о лошадей и баранов Алликас–хан
достиг ее первым. Телохранители отстали всего на шаг.
Внутри было сумрачно, уютно и тихо. Шевелились ковры и шкуры, сопел в
стороне спящий Нурали. Шаман сидел, склонившись над толстой книгой.
– Что скажешь, Саят? Обрадуешь, наконец?
Шаман обернулся.
– Садись, Великий и Светлый!
Алликас вскинул голову, ибо шаман ее скрывал радости. Значит, было
что сказать.
– Говори, шаман.
Саят засмеялся.
– Хорошие вести для тебя, Великий и Светлый. Долго не мог я навредить
урусам, с тех пор как их стройные кони пополнили твой табун. Сегодня мой
день. Я лишил светловолосых их главной силы – старого меча Грома! Радуйся,
Алликас–хан, это главный шаг на пути к Волшебному Сундуку.
Но хмурился Великий и Светлый.
– Давно слышу твои речи, Саят Могучий. Речи, слова... Ничего больше.
Заменят ли они Сундук? – Алликас задумчиво покачал головой.
Улыбка медленно сползла с лица шамана. Взгляд сделался едким и
колючим, как высохшие травы, хан даже поежился. Снаружи жутко завывала
буря.
– Пятнадцать лет я служу тебе, Великий и Светлый. Хоть раз подвел?
Обманул? Не спеши, повторяю тебе. Все наши прежние дела в сравнении с этим
– тьма ночная рядом с блистающим солнцем. Не спеши и верь мне, Великий и
Светлый. Саят знает, что делает. Недолго уж осталось.
Алликас молчал. Не знал, что и думать. Шаман и впрямь служил ему
верой и правдой. За эти годы сколько раз выручал, помогал советом и
искусством своим. Но все же...
Молчал Алликас–хан...
Вдруг Саят встрепенулся, прислушиваясь. Телохранители у входа
насторожились, почувствовав неясную тревогу. Сжался Алликас–хан, враз
стало ему неуютно и неспокойно. Кибитка наполнилась странными негромкими
звуками – шорохами, попискиванием. Зашевелились по углам аспидно–черные
тени, вразнобой, каждая сама по себе.
Шаман торопливо раскуривал трубку. Приторный дурманящий дым повис в
воздухе сизым причудливым маревом. Даже буря, казалось, притихла.
Зрачки Саята расползлись на весь глаз, взгляд затуманился, отрешаясь
от всего, что находилось рядом. Алликас знал: в такие моменты шамана лучше
не трогать и раньше всегда уходил, едва Саят начинал шаманить.
Губы могучего шевелились, произнося неведомые и непонятные слова. Дым
плавал в кибитке, скрадывая очертания предметов.
В верхнем углу затрепетал узорчатый ковер; от него вдруг отделилась
маленькая, с голубя, крылатая тень. Но это была не птица.
Алликас стиснул зубы и кулаки.
Существо внушало смутную тревогу. Может быть, из–за того, что слегка
походило на крошечного человечка? Кожистые, как у летучей мыши, крылья
сложились и повисли, словно плащ. Существо было черным, как уголь, лишь
выпуклые полушария глаз слабо светились красным.
– Меч! – прошептал Саят и протянул руку.
Уродец–малютка упал на колени и странно, с хрипотцой, запищал. Шаман
осторожно опрокинул его на спину, расправил крылья во весь размах. Гневный
крик вырвался у него.
Алликас присмотрелся и невольно вздрогнул. Все тело крылатого
создания покрывали раны и рубцы; из них сочилась густая темная жидкость. В
руке оно сжимало крошечный топорик, сверкающий и острый.
– Меч! – повторил требовательно Саят.
Существо покачало головой.
– Проклятье! Ты же держал его в руках! Шаман вскочил, переполненный
яростью. Алликас с некоторым испугом глядел на него. Недолго простоял
Саят, сел, взял трубку, медленно затянулся и выпустил плотный клуб дыма.
Хан прищурился. Дым все отчетливее принимал очертания лежащего на
спине создания и плавно опускался на него. Саят что–то неразборчиво
пробормотал; дым тут же окутал крылатое существо. Маленькая фигурка теперь
казалась нереальной, подернутая зыбкой зеленоватой пеленой. Расшитая
блестками и бисером шапка шамана прикрыла его; Могучий повернулся к
Алликас–хану.
– Урусы всерьез разозлили меня, Великий и Светлый. Клянусь, я
натравлю на них демонов, обрушу такие силы, что содрогнется мир, не будь я
Саят Могучий!
Глаза его горели бешенством. Кривым булатным кинжалом шаман полоснул
себя по пальцу; темная капля крови, не долетев до пола, вспыхнула,
превращаясь в НЕЧТО.
Заколебалось неясное марево и Алликас увидел лес – густой, дикий,
непролазный. Могучие деревья–великаны угрюмо шевелили узловатыми сучьями,
скрипя и раскачиваясь. Серая птица с большим уродливым клювом сидела не
поперек ветки, как все птицы, а вдоль, и пристально глядела на Саята. Было
в птице что–то жабье.
Хан оцепенел от всего этого. Захотелось стать маленьким и незаметным.
А буря крепчала.
Как долго Вишена валялся в беспамятстве – трудно сказать. Когда он
очнулся, голова гудела, ровно колокол. Руки–ноги ломило, саднили царапины,
тупо болели синяки и ушибы. За последние два дня ему здорово досталось;
хотелось упасть на что–нибудь мягкое и долго не вставать. Но прежде –
напиться воды из ключа, студеной, хрустально–чистой, вдоволь, досхочу.
Стиснув зубы Вишена поднялся. Все тело заныло, но Пожарский старался
не обращать на это внимания. Огляделся. Что за чудеса?
Раньше трава казалась ему лесом. Теперь же – кустарником, высоким
редким кустарником. Сам Вишена стал больше, но ненамного. Совсем недавно
жаба выглядела рядом с ним гигантом. Сейчас, пожалуй, Вишена смог бы ее
оседлать.
К чему бы это? И где все спутники – лойдяне, венеды, чикмы? Пожарский
помнил неудачное нападение на гадюку. Ошеломляющий удар в грудь, долгий
полет затылком вперед. Вспышка, и вслед за ней – сплошная бездонная
чернота. Но подрос–то отчего? Тарус говорил, что нужно убить жабу да
гадюку, тогда и станут они вновь нормальными людьми, а не коротышами. Что
же, выходит не убили ее? Или не так это сделали, как следовало? Чародей
сказывал, непременно рубиновым мечем надобно... Стоп! Меч! Где мой меч?
Клинок валялся позади него на земле. На гладко отполированном металле
плясали солнечные блики, прорываясь сквозь густую листву. Вишена
облегченно вздохнул и потянулся к своему оружию.
Резкий удар по шее швырнул его наземь. Вишена упал, перекатился и
проворно вскочил на ноги.
Противник был одного роста с ним. Только черный весь: и кожа, и
мешковатый плащ, отороченный снизу неровной бахромой. Человека он лишь
напоминал. Голова, руки, ноги. Глаза огромные, красные, навыкате, точно у
стрекозы. Носа нет вовсе. Уши круглые, стоячие, как у старого кота. Пасть,
полная мелких треугольных зубов. Руки мускулистые, совсем человечьи,
пальцев, правда, всего четыре, по крайней мере на правой, которой этот
тянулся к мечу. Его, Пожарского, мечу.
– Ах, ты, погань!
Молодецкий удар обрушился на чужака, ничего худого не подозревавшего,
опрокинув его на бок.
Вишена сомкнул пальцы на шершавой рукояти меча и сразу почувствовал
себя много лучше. Изумруды заметно тлели, предупреждая об опасности.
ЭТОТ оправился быстро. Вскочил, обнажил странные свои зубы и...
зашипел. Не так, как змеи. И не так, как рассерженные кошки. Иначе. Будто,
сказал что–то.
Вишена неотрывно глядел ему в вытаращенные глаза. А тот вдруг
выхватил откуда–то из–под плаща ладную секиру, замахнулся...
Пожарского спасла реакция. Остро отточенное лезвие с воем рассекло
воздух в пальце от уха и чудом не задело плечо. Меч тут же взвился и пал
на чужака, но тот успел заслониться древком секиры.
Они застыли друг против друга, напряженные, внимательные, выжидающие.
Всего на миг.
Крик и громкое шипение раздались одновременно. Вздулись тугие бугры
мышц, гулко зазвенело железо. Воздух разваливался на причудливые ломти от
стремительных ударов. Бойцы сталкивались нос к носу, зрачок в зрачок, и
отскакивали в стороны.
Чужак владел секирой отменно. Вишену спасало лишь то, что он часто
сходился со Славутой–дреговичем, докой по этой части, зная все уловки да
хитрости назубок. А противник, видать, не первый раз сражался против меча
и галок тоже не ловил.
Увернувшись от секущего бокового удара Пожарский резко рубанул мечом
сверху. Чужак отскочил, взяв секиру двумя руками. Еще раз, с вывертом,
справа налево! Меч ткнулся в подставленное древко, чужак вытянул руки.
Ага, открылся. На, получай, прямо в твои поганые зубы!
Вложив всю силу Вишена ударил ногой. Противник опрокинулся, но секиры
не выпустил. Перехватив меч в обе руки Вишена навис над ним, но рубанул
лишь землю. Откатиться успел, гад!
Покуда Вишена оборачивался, чужак вскочил, впившись в него взглядом,
и замер, сжимая свою секиру.
Лишь теперь Вишена заметил крупный изумруд, вправленный в сверкающий
металл вражьего оружия.
А чужак, прижав уши, вдруг прыгнул, черный его плащ развернулся,
наполнился воздухом и оторвал своего хозяина от земли. Тонкие кожистые
крылья расправились, чужак взмахнул ими, ловко кувыркнулся в полете... Не
готовый к такому повороту событий Вишена получил с размаху ногами по
затылку, не успев защититься или отпрыгнуть.
Свет померк, земля рванулась навстречу, Вишена, нелепо дернув руками,
рухнул, а его изумрудный меч взвился ввысь, слабо вращаясь. Чужак ловко
развернулся в полете, скользнул легко, будто стриж, и поймал его свободной
рукой.
Пожарский нашел в себе силы приподняться и взглянуть наверх.
Крылатая фигура на миг застыла, четко выделившись на фоне неба,
воздев руки, одну с секирой, другую с добытым мечом, и торжествующе
зашипела. А в небесной синеве вдруг ясно прорисовалось смеющееся раскосое
лицо со зрачками во весь глаз. Вот кому чужак показывал меч!
Вишена в отчаяньи упал на спину. Как же теперь, без меча–то?
В тот же миг нечто невообразимо огромное ударило чужака, бросив его в
переплетение сочных стеблей. Кувырком, как подбитого ястребом тетерева.
Упругие черные крылья сухо шуршали, задевая за листья.
Чужак выронил меч; узкий клинок нырнул острием вниз, падая прямо на
Вишену. Тот дернулся из последних сил. Успел: меч воткнулся в рыхлый
чернозем, слегка оцарапав Вишене бок.
Казалось, вздрогнула и закричала сама Макошь, Мать–сыра земля.
– Что за птица такая? – раздался громовой голос откуда–то из
поднебесья. С хрустом смялась трава и рядом с Вишеной опустился гигантский
сапог.
– А это что за птица? – тот же голос.
– Вишена–а! Пожарский! Ау–у–у!.. – это уже донеслось немного сбоку.
Вишену подхватила громадная рука и подняла, казалось, к самому
Яриле–солнцу.
Возникло бородатое лицо размером с терем. Но это был не Ярило.
– Боград, – сказал Вишена устало, – это ты, Боград...
– Тарус! Боромир! Подите–ка сюда!
Они искали пропавших Пожарского и Яроша второй час, когда Боград
невзначай сшиб коленом диковинную черную птицу. Он и рассмотреть–то ее
толком не успел, птица канула в траву, поминай, как звали; а под ногами
Боград увидал маленького человечка. Рядом с ним из земли торчал крохотный
меч.
Первое, что подумал Боград: еще один знак. Такой же, как сбросила
Вишене крылатая неведомая тварь.
Тут Боград вспомнил, что «птица» сегодняшняя более напоминает летучую
мышь. Случайно ли? Там летучая мышь, только огромная и ночью, здесь нечто
похожее, но – маленькое и днем. И еще меч. Неужто снова рубиновый?
Ан нет, на мече искристыми точками зеленели изумруды. Это Бограда
подбодрило и он решительно протянул руку к неподвижному тельцу.
Приготовился увидеть себя, все еще думая о знаке. Увидел же Вишену
Пожарского.
– Вот тебе и знак! – пробормотал венед удивленно. На зов уже спешили
чародей и Непоседа, да и остальные поворотили головы.
Вишена был жив, пищал что–то тоненьким голоском, сидя на ладони,
размахивал ручонками. Надо же, чуть выше среднего пальца...
Подоспели Тарус с Боромиром. Чародей сразу все понял, едва взглянув
венеду на ладонь; Непоседа с надеждой на него взирал.
– Вот оно что... – молвил чародей тихо. – Коротышом наш Пожарский
остался.
– С чего бы это? – спросил Боромир. – Колдовство?
– Похоже. Смотри, Непоседа, он больше, чем мы были, когда с жабой да
гадюкой рубились. Но мы–то сами собой стали, а он – гляди...
– Ну?
Чародей задумался.
– Опять сила какая–то нами вертит. Ох, не к добру это, не к добру!
– Может, Базун снова? – спросил Боромир, машинально поглаживая
рукоятку своего меча. – Постой! – воскликнул. – А меч–то его где? Меч
изумрудный?
Боград разжал другую ладонь. Меч–малютка заблестел на солнце.
– Вот!
Боромир обнажил свой клинок и взял его обеими руками, сравнивая.
– Он! Какой, однако, крохотный...
Изумруды вдруг засветились, но иначе, чем обычно. Свет исходил не из
глубин каменьев, а возникал вокруг них; сами же они оставались темными.
Тарус вдруг стремительно протянул руку и взял меч Пожарского двумя
пальцами, словно булавку. Глянул на Боромира, на Бограда, на
Вишену–коротыша (тот стоял на коленях, держась руками за полусогнутый
большой палец венеда), на спутников, кольцом сомкнувшихся вокруг.
– Ну, изумруды, выручайте, – сказал чародей со вздохом и коснулся
махоньким камешком на гарде малютки изумруда Боромирова меча.
На миг потемнело солнце. Зеленоватый свет залил все вокруг. Рука
Бограда рванулась вниз под чьей–то тяжестью, словно ее задело падающее
бревно.
В людском кольце находились четверо: Боград, потирающий ладонь левой
руки о колено; Тарус и Боромир, каждый с изумрудным мечом; и еще Вишена,
растянувшийся на траве.
Издали донесся тягучий раскат грома. С востока ползла косматая темная
туча.
– С возвращением, Вишена, – улыбнулся чародей и помог ему подняться.
Путники обрадовано загалдели, видя, что Пожарский жив, хоть и потрепан, и
даже улыбается в ответ. Первым делом Вишена взял свой меч, оглядел его
восхищенно и сказал:
– Спасибо тебе, друг верный за службу! – поворотился к побратимам. –
И вам, люди добрые, спасибо!
И поклонился в пояс.
Его хлопали по спине, плечам, ерошили русые кудри. Тарус пережидал,
когда все это закончится, чтобы порасспросить витязя, ибо тому нашлось бы,
что поведать.
Растянувшись цепочкой, стали обшаривать лужайку в поисках Яроша.
Вишена на ходу рассказывал:
– ...меч мой был ему нужен, твари распроклятой. Уж почти одолел его,
а он возьми и взлети, окаянный. Нежданно, я и сообразить не успел ничего.
Кабы не Боград...
Тарус слушал, одновременно внимательно глядя под ноги.
– Не похож ли этот красноглазый на тварь, что знак тебе в Черном
подбросила?
Вишена уверенно замотал головой.
– Нет, чародей. То была просто летучая мышь, огромная только. А этот
боле на человека смахивает, даром что черный. Шипит по–своему, будто
разговаривает. Руки у него почти как у нас, четырехпалые, правда. У
летучих мышей рук нет – крылья. У этого же крылья на спине, висят, ровно
плащ. А уж секирой как махает, будь здоров! Не хуже Славуты.
Чародей хмыкнул. Вишена размышлял, не забыл ли он ненароком чего
поведать. Словно кололо что–то: «Забыл, забыл..." Что–то важное. Но что?
И вдруг его осенило.
– Тарус!
Он даже остановился. Стал и чародей, и Непоседа, и остальные.
– Самое главное я и не вспомнил доселе!
Все молча внимали.
– На секире у него изумруд! Я видел!
У Таруса расширились глаза. Похоже, он здорово испугался.
Яроша так и не нашли, сколько не искали. Канул венед во мрак
колдовских напастей вслед за Светозаром. Каждого грызла одна и та же
мысль: «Кто следующий?" Схватившись с темными силами не приходилось
уповать на их милость. Три напасти – три потери... Чудом Вишену вызволили,
изумрудам спасибо. Однако, нечисть долгов не любит. После четвертой
напасти недосчитаются двоих – Тарус знал это наперед. И наверняка
следующий удар будет точнее: целят в семерку, отмеченную изумрудным мечом.
Тарус, Вишена, Боград, Боромир, Тикша, Славута, Соломея... Кто?
Гром гремел все ближе, стоило уйти подальше в лес. Кому охота
мокнуть? Путники бойко вышагивали по тропе, надеясь, что Ярош жив, просто
потерялся. Но в это верилось с трудом.
Раскаты грома звучали беспрестанно; свинцовая туча заволокла уже
полнеба. С востока надвигалась буря.
