Послесловие, в Котором Мы Узнаем,
Что Нас Назвали в Нашу Честь,
Реставрируем Сфинкса, и Размышляем,
Что Же Из Всего Этого Получилось
Это Шидла дал маме мумми–бластер, прощаясь. Оставить вещь из будущего
в прошлом! Не зря он считал себя преступником. И все же благородство побе
дило. Когда мы немножко привели музей в порядок, уложили фараона в сарко
фаг, а папу подняли с пола и привели домой, то сразу же уселись пить чай и
разговаривать. Тут нам мама все и поведала.
Скверные у нас оказались знания истории. Мы совсем забыли про Таш
кентское землетрясение 1966 года. И высадили Хайлине – свою будущую маму,
прямо накануне первого подземного толчка. Ох, и испугалась же она! Но в
итоге землетрясение сыграло ей на руку. После такой трагедии никто не
удивлялся маленькой девочке без документов, в странной одежде, и ни слова
не говорящей по–русски. А нашли ее как раз русские спасатели. Решили, что
она узбечка из дальнего кишлака, только накануне приехавшая в Ташкент и
оставшаяся без родителей. Маму определили в детский дом, некоторое время
поискали родных, но так никого и не нашли. Это и понятно, без машины вре
мени трудно было бы рассчитывать на успех. Настоящие узбеки в детском до
ме, конечно же, удивлялись, на каком это языке говорит темноглазая девочка
Галина. Но особо не докапывались, не до того было. А через полгода мама
уже неплохо болтала и по–русски, и по–узбекски. У нее хорошие способности
к языкам оказались.
Потом мама выросла, поступила в институт археологии: все–таки к свое
му времени поближе. Бластер всегда надежно прятала, помнила наказ Шидлы,
применять лишь в крайнем случае, а лучше – не применять. Потом с папой
познакомились, после института они поженились. Ну, в общем, и мы скоро по
явились. Но мама тогда еще ничего не подозревала. А нас назвала в память о
своих спасителях – то есть о нас же. А потом, когда пару лет назад мы пош
ли всей семьей фотографироваться, мама глянула на фотографию – и обомлела.
Узнала нас. Что делать, пришлось ничего не говорить, но заставлять
учить древнеегипетский. Мама сказала, что с тех пор она нас еще больше по
любила: и как детей, и как спасителей, и как настоящих старых друзей. Все
хотела папе рассказать правду, но боялась, что папа не поймет. К тому же и
парадоксы какие–нибудь из этого могли получиться.
Когда папа рассказал о «космическом корабле», мама заподозрила, что
это и есть машина времени. Перепугалась, достала мумми–бластер. Ночью спа
ла плохо, а когда, проснувшись увидела что нет ни папы, ни нас, все поня
ла, и пробралась в музей следом. И очень кстати.
Разгром в музее, конечно же вызвал переполох. Но все списали на како
го–то пьяного хулигана. А папа с мамой добровольно вызвались ликвидировать
последствия разгрома, чем вызвали похвалу Ленинбаева. И премию получили,
только она вся ушла на покупку новой одежды для меня со Стасом.
Зато за прекрасную реставрацию мумии фараона маму послали на конгресс
археологов в Египте. И там она вызвала всеобщее удивление, свободно разго
варивая на древнеегипетском, и легко читая самые каверзные надписи на пи
рамидах. На следующий год опять приглашают. Может, и мы со Стасом присое
динимся... Хотя что нам этот Египет – мы его как свои пять пальцев знаем.
Вот в Антарктиду нам в последнее время хочется смотаться, потому что мы
увлеклись биологией, и изучаем особенности яйцеоткладывания пингвинов.
Но это уже другая история.
А папа отреставрировал Шидлу. Точнее он покрыл его толстым–толстым
слоем бронзовой краски, прикрепил к каменной подставке. А еще написал на
учную работу, где высказал блестящую версию о том, что летающие тарелки –
машины времени из будущего. Я ему говорю: «Ерунда, Департамент такого ни
когда не позволит». А он отвечает: «Никакой Департамент не вечен». Уфоло
ги, которые ни про какой ДЗР не знают, пригласили папу на свое сборище в
Антверпен. Может, и мы с папой съездим – надо же объяснить этим наивным
энтузиастам, что такое межпланетные путешествия на самом деле. Тем бо
лее... Но это тоже другая история.
От Шидловской гривы папа втайне от нас отрезал прядь волос. Спрятал
ее в медальончик и носит на груди. Мы знаем, но молчим. Все–таки это мы у
папы из–под носа космический корабль увели.
Браслеты–регенераторы мы с фараона сняли, и все по очереди надевали.
После этого у папы выправился сломанный в детстве нос, мама перестала чи
хать на тополиный пух, а Стас не то что пиво, кефир больше пить не в сос
тоянии. (Говорил же я ему – алкоголиком становишься!) А у меня... Ну, это
вообще–то дело личное.
А потом мы мумми–бластер и браслеты замуровали в подставку, прямо под
лапами Шидлы. И тонкими цепочками привязали к лапе. Представляете: Шидла
оживает, слезает со своей подставки, а у него на лапах болтаются наши
браслеты и оружие. Папа все настаивал, что нужно ему еще письмо оставить:
мол, «Живите дружно, не воюйте, с людьми дружите..." Но мы его переспори
ли. Потому что были в будущем, и знаем: они там серьезно ссориться не уме
ют. Если самая страшная их диверсия – взрыв цистерны с валерьянкой, а лю
бого убитого можно с помощью браслета оживить... Ну какие тут могут быть
войны?! К тому же и Шидла теперь к людям по–другому относится, а он у них
– авторитет.
Стас долго грустил по Кубатаю. Последнюю память – фотографию – и ту
египтяне отобрали. Порой проснусь ночью, а Стас во сне ворочается и бормо
чет: «Кубатай, можно мне с тобой в разведку?" И семечки полюбил щелкать. Я
над ним не смеюсь – это еще не самая опасная привычка, которую он мог у
генерал–сержанта перенять.
А я вот стал языки разные изучать. Помимо русского, древнеегипетского
и всеземного–венерианского, которыми владею свободно, могу со словарем чи
тать по–английски, и торговаться на базаре по–узбекски. Это меня мама нау
чила. Я специально на базары хожу, тренируюсь. Думаю начать изучать гол
ландский – вдруг и в самом деле в Антверпен поедем? Тяжело, конечно. Как
Смолянин говорил: труд, труд и труд.
Правда, он еще уши себе расширил, а наша медицина до этого пока не
дошла. Я знаю, я узнавал.
С мамой нам теперь куда легче общаться. Вот заставляет она нас со
Стасом вечером ноги мыть, а я на нее посмотрю и говорю:
– Лина, ты пользуешься тем, что взрослая, и тиранишь нас!
Мама сразу теряется, гладит нас по голове и отпускает спать с немыты
ми ногами. Класс!
Вот вроде и все. А! Котенка безымянного мы назвали Шидлой! Он уже
подрос, стал умным, и носить имя Валька отказывается наотрез. А когда сов
сем взрослым станет, мы его перекисью обесцветим. Чтобы совсем на сфинкса
стал похож.
Вот. Теперь все.
