4
Психиатр сначала не верил ни единому их слову, потом, желая
разоблачить мошенников, поставил несколько небольших опытов. И убедился:
Степан Рудольфович, являясь зрячим и психически нормальным, Машу
действительно не видит. То есть не реагирует на нее даже на рефлекторном
уровне: когда она заслоняла собой свет, у него не расширялись зрачки. А
если она своими ладонями полностью закрывала ему глаза, он продолжал
«видеть» комнату. Но изображение как бы застывало и оставалось неизменным.
Маша закрывает отчиму глаза ладонями, он кожей лица чувствует
прикосновение ее рук, а комнату «видеть» продолжает. Но минут через
двадцать–двадцать пять свет в глазах Степана Рудольфовича все же меркнет.
В этот момент его зрение как бы улавливает ее присутствие, но только как
непреодолимое препятствие для света: он не видит ничего. Стоит ей отвести
ладони, как вся она для него снова исчезает.
Исчезали: ее лицо, ее руки и одежда, которая была на ней в тот
роковой вечер. Стоило ей, например, снять свитер и остаться в кофточке,
как отчим начинал видеть «полтергейст» – кофточку, болтающуюся между небом
и землей. Но самое поразительное, что вскоре отчим переставал видеть и
кофточку.
Врач заявил, что не берет на себя смелость делать какие–либо
основательные выводы, а может лишь высказать ряд предположений.
По–видимому, сказал он, мы являемся свидетелями мощного гипнотического
воздействия. В мозг Степана Рудольфовича вложены информация об объекте и
команда НЕ ЗАМЕЧАТЬ этого объекта. Как лягушка не замечает неподвижный
предмет, а видит только движущийся. В Машином случае невиданная сила
гипнотического воздействия, по–видимому, обусловлена теми необратимыми
изменениями, которые произошли у ней в мозгу во время травмы при родах...
– Доктор, – вмешалась мать, – вы мне главное скажите: будет он ее
видеть?
– Уверенно сказать не могу ничего. Возможно, со временем это и
пройдет.
А Маша к этому времени уже успела разобраться в своих чувствах и
понять, что происшедшее она считает вовсе не бедой, как взрослые, а,
напротив, благом. Отныне она сможет спокойно жить дома, полностью
освобожденная от назойливого внимания отчима. Хорошо бы уметь становиться
невидимой по желанию... Она спросила:
– Доктор, а специально я так смогу?
– Ну, уж на этот–то вопрос точно никто, кроме тебя самой, не ответит.
Пробуй. Посмотришь, что получится.
– А что–нибудь еще я могу? Или только невидимкой становиться?
– Не знаю, не знаю. Пробуй. Кстати, – обратился он к матери с
отчимом, – я не удивлюсь, если не приступ стал причиной огромной силы ее
гипноза, – он кивнул на Машу, – а наоборот: приступ случился от перегрузки
психики, от напряжения...
– Доктор, снова перебила его мама, – а когда Машенька вырастет,
изменится внешне...
– Вы хотите спросить, станет ли она тогда для вашего мужа видимой?
Вряд ли. Его психика саморегулируется. Если изо дня в день он будет иметь
Машу перед глазами, изменения на короткое время будут становиться
видимыми, но вскоре снова будут исчезать. Вот если бы он не видел ее лет
десять–пятнадцать, он бы забыл ее внешность, а она бы сильно изменилась за
это время, то, возможно, она бы вновь стала полностью и навсегда видимой
для него.
Степан Рудольфович до смерти боялся невидимки в доме и сразу решил,
что лишь только помирится с женой, заставит ее отправить дочь куда–нибудь
подальше. Минимум – на те десять–пятнадцать лет, о которых говорил доктор.
Маша не догадывалась о намерениях отчима и, с радостным чувством
явившись из больницы, завалилась спать, а на следующее утро с тем же
светом в душе отправилась на занятия.
Химия. Самый ненавистный урок. В Машином дневнике было записано:
«подготовиться к лабораторной». Естественно, ни к какой лабораторной Маша
не готовилась, и на урок она плелась крайне неохотно. По дороге, на
лесенке, у нее появилась идея поэкспериментировать со своим
новоприобретенным даром. Именно на химичке–Крокодиле.
Урок начался, дежурная раздала комплекты реактивов, и все, глядя на
доску, где заранее были написаны формулы будущих реакций, принялись
сливать жидкости в нужных пропорциях и подогревать полученные смеси на
голубых язычках спиртовок.
Но один человек всего этого не делал. Маша. Она сидела без движения
и, сосредоточенно глядя на учительницу, про себя повторяла: «Меня нет. Я
не существую. Меня нет..." Она твердила это заклинание так упорно, что у
нее слегка заболела голова. И ей уже стало казаться, что желание ее
передалось учительнице, когда та, встретившись с ней взглядом, язвительно
поинтересовалась:
– А тебе, деточка, особое приглашение требуется? У меня на лбу ничего
не написано. И нечего строить такие невинные глазки, мальчикам их строй, а
мне не глазки твои нужны, а знания.
Маша обиделась. Обиделась сильно. Ее пытаются опозорить, выставить
перед ребятами посмешищем. Ярость горячей волной поднималась откуда–то
снизу, заставляла чаще биться сердце, перехватывала дыхание, сжимала
виски...
Ах, бедная, бедная женщина–мышка, бедное неказистое существо, по
кличке Крокодил (прозванное так не по нраву, а по внешнему сходству), оно
еще и не ведало, что вовсе не всегда учителю удается безнаказанно
поизмываться над смазливой ученицей и взять таким образом реванш за
многолетнее одиночество.
– Иди–ка, деточка, к доске, – продолжала она, – покажи всему классу,
на что ты способна.
Маша встала и, не опуская глаз, на негнущихся ногах двинулась к столу
преподавателя. «Меня нет! Меня нет!" – кричала она мысленно, под
аккомпанемент пульса в висках. И, не выдержав ее взгляда, учительница
опустила глаза.
Маша поравнялась со столом и, боясь упасть от головокружения и
оттого, что весь мир заволокло плотным розовым туманом, схватилась за
крышку обеими руками. И отчетливый монотонный голос зазвучал в ней,
протяжно и раскатисто выговаривая бессмысленные слова неземного, но уже
знакомого ей по звучанию языка... Маша не потеряла сознания, когда все это
резко прекратилось, и ясность восприятия быстро вернулась к ней.
В этот момент учительница подняла взгляд, но никого перед собой не
увидела. «Дерзкая девчонка, – подумала она, я вызываю ее к доске, а она
имеет наглость, даже не пытаясь спросить разрешения, уйти из класса...»
И тут она увидела нечто такое, что запомнится ей на всю оставшуюся
жизнь. Сами собой из подставки одна за другой принялись выскакивать
пробирки и выливать свое содержимое в большую колбу.
Присев на краешек стула по причине самопроизвольного подгибания
коленок, Крокодил, прикрыв, чтобы удержаться от крика, рот ладошкой,
огромными от ужаса глазами следила за полетами пробирок и, рефлекторно
прочитывая на их стенках химические знаки, выстраивала в уме формулы
реакций, происходящих сейчас в колбе. Последняя из этих формул выглядела
так:
2H2 + O2 = 2H2O + 136,74 ккал;
