Александр Тюрин
Царства казака Сенцова
1.
С привала снялись быстро словно воробьи, наклевавшиеся крошек - Никитка
Келарев притиснул вдруг свое оттопыренное ухо к земле, послушал недолго и
проговорил скучным голосом:
- Скачут со стороны холма, скоро здесь будут.
Я, как сидел, так и подскочил над невысокой выженной травой. А на
высотке меж деревьев-палочек уже мелькает десятка два темных пятнышек. Это
Зегерс с отрядом интернационалистов имени Парвуса. А я то рассчитывал, что
после переправы выиграем день, чтобы раствориться в горах. Да и была
надежда - не сунется он на афганский берег.
- Никита, снимай недоуздки. Сивого не навьючивать, итак уж хромает
бедолага. Двинем к ущелью Кызылбаш.
И вот горная дорога снова вьется подо мной, а порывистый ветер рвано
свистит, врываясь в уши. Я занимал место посреди цепочки. Впереди скакали
Келарев с Иловайским, замыкали Пантелеев и ротмистр Суздальцев на храпящем
жеребце. А ведь предал нас тот аксакал, которого мы повстречали за
переправой через Пяндж. Келарев предлагал тут же перекрестить его шашкой, а
я чего-то пожалел, старик уж совсем как каменный "баба" застыл.
Сентиментальность, похоже, боком выходит.
Интернационалистов нельзя ближе чем на полверсты подпускать, иначе
посрезают нас из винтов, у них амуниции раз в десять больше чем у нас. В
ущелье Кызылбаш мы тропки заранее проведали, быстро пройдем, пока Зегерс со
своими латышами и эстляндцами будет за кручи цепляться. Но сможем ли еще до
ущелья оторваться от преследователей? Хоть и поотдыхали мы с полудня, однако
у вражьей силы лошадки посвежее. Наши-то, считай от самого Иргиза в походе,
под чепраками шкура чуть ли не до крови вытерта.
Дорога под копытами валиком крутиться, а я как будто на одном месте
застыл в самой середке вселенной. Но вот громыхнул первый выстрел и сразу
зябь прошла между лопаток.
- Разделиться надо, Вашбродь,- крикнул вахмистр Пантелеев.
Кличка тут у меня Вашбродь, поскольку на Ваше Благородие не слишком
смахиваю. А командовать отрядом должен по уставу драгунский ротмистр
Суздальцев. Но он еще под Астраханью заговариваться стал. Построит отряд и,
вместо грозного окрика "Разговорчики в строю!", мог сказать "Поцелуйчики в
строю". А на Иргизе ему духи начали являться, поодиночке и коллективно.
- Вашбродь, ну-тко отправляйтесь прямо по тропе вместе с ротмистром и
Келаревым, а я с Иловайским от вас приотстану. Мы к скале Зулькарнайн
поедем, и латыши, как пить дать, за нами. Мы там как-нибудь по спуску
проковыляем, а "интернисты" эти все ноги переломают на камнях. Вы за
Кызылбашем поворачивайте к югу. У кишлака Маверан, Бог даст, и встретимся.
Вместе нам теперь ехать только до сухого русла. О реки осталась лишь
скучная серая рытвина, а за ней бывший высокий берег, ныне каменная стена
яра. Пантелеев с Иловайским вдоль стены налево понеслись, на виду у латышей,
а мы скрылись в разломе, оставшемся от какого-то исчезнувшего притока, и
через каких-нибудь полчаса достигли ущелья Кызылбаш.
С севера послышался треск выстрелов, значит ввязались наши товарищи в
бой. А мы въехали в ущелье и стало так тихо-тихо.
Лошади перешли на шаг, пусть остынут. Где-то с час мы двигались в
проходе меж скал, извилистом и длинном, как кишка барана, почти задремали, и
вдруг наш придворный безумец Суздальцев встрепенулся и махнул рукой вперед.
- Там ОНИ.
- Никого не замечаю, господин ротмистр,- вежливо сообщил я.
- Вот же ОНИ, сотник. Кони вороные, мрачные, вышагивают на длинных
словно тростниковых ногах, а головенки мелкие невместительные; всадники же
бледно-зеленые, облепленные паутиной, она всех их связывает, а над воинством
хвостатая фигура летит.
Тяжело, когда товарищ свихнулся, а доказать ему это невозможно... И в
самом деле послышался топот конский.
- Всем спешиться. Господин ротмистр, отыщите какую-нибудь нишу между
скал, уведите туда коней и протрите-ка их травкой, чтоб не простудились.
Келарев, давай вверх по склону, займи позицию для ведения огня и примкни
взгляд вон к тому повороту. Надеюсь на твой кругозор.
Мы стали резво карабкаться по осыпающимся камням, а потом попрятались
за глыбами повнушительнее: Келарев в нескольких саженях выше меня. Едва
схоронились, как зацокал конный отряд. Не интернационалисты-латыши, а
магометане с крашеными хной бородами и черными очами. Впереди, как и
принято, самые важные, пускают пыль в глаза. Халаты парчовые, тюрбаны белые;
сбруи конские, ножны и эфесы сабель изукрашенные. Так блестят на солнце, что
глазам больно. Следом едут люди чуть менее важные, но опять приятно
посмотреть: маленькие круглые щиты, большие кривые сабли и даже стальные
нагрудники, отделанные чернью и зернью. Про английские карабины тоже на
забыто. Это, скорее всего, бадахшанские афганцы пожаловали.
- Вашбродь, я тут расселину, а может всамделишный проход приметил,-
прошипел Келарев,- может юркнем?
- А ротмистра, значит, бросим на съедение этим? Ах ты, каналья.
- Виноват, Ваше Благородие, я думал, что от свихнутого-повернутого нам
мало толку, но после ваших слов сразу понял, что ошибался.
- Ты не думай, а то много ошибаться будешь.
И вдруг навстречу магометанам выехал отряд Зегерса, вернее где-то
половина его. Афганцы на какое-то мгновение застыли, но своевременно
грохнуло два выстрела, а затем пошло тарахтенье. Я даже не сразу сообразил,
что это Келарев для почину пару раз пальнул Один раз по магометанам, а
другой - по интернационалистам, и те принялись ответственно садить в друг
друга. Наконец, те из латышей, что живы остались, двинули врасссыпную. Одни,
на конях, вскач обратно по ущелью, однако магометане их догоняли и рубили. А
другие интернационалисты вверх по склону стали карабкаться, быстро так, и
прямо на нас. Пока я раздумывал, стрелять - не стрелять, рядом появился
Зегерс, белоглазый мужчина крупного калибра. Он ухватил мою винтовку за дуло
и рванул в сторону, так что выстрел бесполезным получился. Зегерс тут же
замахнулся свободной рукой, а в руке у него германский широкий тесак. Я едва
успел ухватить его руку пониже локтя. Но белоглазый прибалтиец - жилистый
как зверь, и дыхание в нем гуляет, словно ветер в бочке. Стал он меня
пережимать. Нужно мне меры предпринимать экстраординарные, иначе убьет. Пнул
его коленом в живот, а он стоит как столб, и в ответ потчует меня локтем в
физиономию, так что мои мозги поворачиваются набекрень. Приготовился уже
Зегерс чикнуть меня своим тесаком, как вдруг голова его резко дернулась,
глаза закатились и весь он назад рухнул. А позади него оказался хорунжий
Келарев, опускающий приклад своей винтовки.
- Хорошо я его угостил,- говорит.
А там и мне пришлось ухватить винтовку точно дубину и отделать двух
интернационалистов. Прежде чем получить по кочану, нехристи эти вопили:
"Verdammte Scheisse" <прим. нем. проклятое дерьмо>. Наконец латыши куда-то
поисчезали, а неподалеку появился ротмистр Суздальцев. Он, с бодростью
горного барана, торопился вверх по склону, а за ним цепью, но поотстав шагов
на пятьдесят, шли спешившиеся афганцы. Они постреливали, но вяло, будто
хотели взять его живым.
- Сюда, ротмистр.
Суздальцев нас заметил, афганцы стали стрелять не на шутку, я видел
облачка каменной трухи там, где пули лупили по скалам, а нам и ответить
нечем. У Келарева два патрона, у меня один.
Все-таки пожалел местный Аллах бедного больного ротмистра, Суздальцев
допрыгал до нас и мы втиснулись в расселину. Не зря Келарев назвал эту дыру
проходом. Поддувает приличный сквознячок, значит, имеется где-то вторая
дыра - лишь бы годилась по размеру для выхода.
Сгустилась тьма, шли мы наощупь, а кварц своими острыми гранями пытался
раскровянить нам пальцы. Похоже, что афганцы не решились нас настигнуть,
сочтя, что мы отправились в гости к шайтану.
Ротмистр Суздальцев в этом подземелье опередил меня, бодрости ему не
занимать, спереди доносилось его чуть хриплое пыхтение.
А потом руки перестали прощупывать узкие стены тоннеля, ветерок поменял
направление и стал поддувать откуда-то сверху. Вдобавок ко всему этому
добавился шум падающей воды.
- У меня немного спирта осталось,- сказал напряженным горлом Келарев. В
два приема он сообразил небольшой факелок и осветил подземелье. Открылись
тут такие виды удивительные, хотя за годы войны, казалось, повидал я всё и
всё успело мне наскучить.
Попали мы в пещерный зал с высоченным сводом, а стены у него из
разноцветного кварца и горного хрусталя. Где-то саженях в тридцати выше,
почти у свода, извергался поток. Он наполнял озерко, а поскольку вода не
залила до сих пор всю пещеру, куда-то она и вытекала.
Ко мне подошел радостный Суздальцев.
- Красота-то какая,- выдохнул он.- Но ОНИ рядом.
- Кто ОНИ?
- Зегерс и его латыши.
- Да он уже - верный труп. Ему Келарев башку расколол. Зегерс теперь
может только в роли призрака фигурять, как папаша Гамлета.
- Он жив и здоров,- сказал с упорством Суздальцев.- Он был убит ТАМ, но
не здесь.
- Там, но не здесь?
- Представьте, что мы принадлежим сразу нескольким мирам - я, вы,
Келарев, Зегерс с латышами.
Хорунжий Келарев, в ответ на такие слова ротмистра, выразительно
постучал себя пальцем по лбу. Получилось довольно громко.
- Вы, господин ротмистр, кажется, учились в Петербургском
университете?- уточнил я.
- Да-с, изучал физику с математикой. И хотя на действительной военной
службе с мая пятнадцатого года - за плечами и Луцкий прорыв - но с
достижениями науки знаком.
- И достижения науки, позвольте спросить, имеют какое-то отношения к
вашим словам насчет "многих миров"?
- Имеют, господин сотник. Например, теория множеств.
- "Множеств". Где-то я уже слышал это слово.
- Посудите сами, господин сотник, - стал с готовностью объяснять
ротмистр. - Если один из миров пришел к концу, к термодинамической смерти,
то вся вселенная, конечно же, не должна погибнуть вместе с ним. Из этого
следует, что миров должно быть много. Каждый мир, в свою очередь, это
множество объектов. Можно предположить, что может существовать множество
объектов, которое принадлежит сразу нескольким мирам. Хотя бы потому, что
природа экономна.
Я хотел было отмахнуться от нашего "мудреца", предложив ему вычислить
объем и площадь поверхности пещеры, как вдруг из прохода, ведущего к пешере,
послышался скрип сапог.
- Это ОНИ идут,- спокойно сказал Суздальцев.- Скоро мы найдем выход из
этой пещеры, но еще раньше ОНИ найдут нас.
ОНИ или не они, а потревожиться надо. Я еще раз оглядел пещеру. Там,
выше наших голов саженей на пять, пещерная стена имела изьян, небольшой
выступ. Он проходил, сужаясь, и над озерком. А потом втягивался куда-то в
темноту, в расщелину, которая расколола кварцевую стену.
- Похоже, есть выход, господа.
Первым вскарабкался Никита Келарев, используя ловкими ногами любой
выступ в скале, потом Суздальцев. Келарев протянул ему руку и втянул на
"мостик". Я получше приладил винтовку и собрался было проявить ловкость
необыкновенную, как из прохода вышел Зегерс, с кровью в уголках рта, но
вполне дееспособный и с красным отсветом в белых чудских глазах. Вместе со
своим командиром появилось еще пять латышей с факелами.
Я стрельнул - но смазал - и полез наверх, надеясь только на мрак. До
выступа добрался в мгновение ока, страх будто приделал мне перья: и, как
мадам Кшесинская, "на пуантах", двинулся в сторону расщелины. Балет едва не
закончился, когда латыши пристрелялись ко мне. Но, на мое счастье, пещерная
стена образовывала изгиб вроде контрофорса - и он охотно прикрыл меня.
Однако и латыши стали с обезьяньей ловкостью карабкаться вслед за мной; мне
даже показалось, что их ноги оснащены когтями. Нет, от таких летучих обезьян
мне не удрать.
Я замер за "контрфорсом", чтоб не стать легким трофеем, и слушал, как
приближаются интернационалисты. Они-то были спокойны, словно хищные звери. А
у меня сердце колотится, как у суслика, стыдно даже.
Вот из-за "контрфорса" неосторожно высунулось винтовочное дуло, да еще
со штыком. Я - хвать рукой, веду его вниз и дергаю вбок, латыш шумно падает
в пещерное озеро. Следующего преследователя награждаю зубодробительным
ударом, попутно отклоняя в сторону длинючий маузер. Но тут за меня взялся
интернационалист Зегерс.
Силен белоглазый дьявол, взял меня за горло, давит, а я, как не потчую
его боксерскими ударами, отвадить не могу. Делаю я замок своими руками,
пытаюсь разомкнуть его захват поворотом вбок. И, в итоге, мы оба зараз в
воду летим. Студеная, мерзлая она, а Зегерс все еще держит меня, словно
Прометей прикованный, и тянет, как болванка, вниз. Молочу я руками и ногами,
призываю силы небесные на помощь, а они не торопятся. Может, у них чай или
полдник. Через десять минут закончат и придут на помощь. Только мне сейчас
дышать хочется!
Под руку попадается какой-то камень, который я, что есть сил,
прикладываю к голове Зегерса, а он меня все равно не пускает. И уже ни сил,
ни воздуха в запасе. В груди, под гимнастеркой, дрожит остаток моей жизни.
Он похож на клубок, из которого лезут нитки - один, другой, третий конец.
Клубок разматывается и разматывается...
2.
Кажется я ухватился за одну из этих нитей. А это уже не что-то тонкое и
узкое. Играет свет и тень, и вот уже готов коридор из мощных лучей. Лучи
окружены ореолами, которые рождают новые пучки лучей. Свет несет меня
быстрее, чем ураганный ветер осенние листья и былинки. С полминуты ничего не
видно, кроме сияния. Наконец оно стало спадать...
Я лежал на берегу узкой горной речушки, плещущейся и булькающей в
каменной теснине. Живой я, живой и даже довольный. Есть за меня заступники и
молельники, оттого и Бог миловал. Сел я, а окрестности плывут перед глазами,
словно танцуют. Не сразу угомонилось и утряслось мое "мировоззрение".
Наконец эти танцы прекратились и тогда я, пошатываясь, попытался встать на
ноги. А это еще что за маскарад?
Я был облачен во вполне приличную, хотя и мокрую гимнастерку странной
пятнистой окраски. Шаровары совсем не похожи на те лохмотья, что прикрывали
меня прежде. И сапоги новые хромовые - совсем не те чувяки, что еще пять
минут назад отчаянно просили каши на моих ногах. И в теле какая-то сила,
даже сытость, которой я давным-давно не ощущал. Мои собственные плечи
притянули внимание своим золотым отсветом, глаз стал косить на погоны - как,
я уже ЕСАУЛ? Впрочем, это чудо меня вполне устраивает...
Я видимо сильно ударился головой о что-то твердое. Давай-ка вспомню
самое главное. Родился я в 1896 году от Рождества Христова в станице
Кисловской Оренбургского казачьего войска. Так? Так. Когда мне было десять -
не стало маменьки. Отец был тогда на воинских сборах, а мать ушла косить
сено и не вернулась - наверное, звери разорвали. Есть у меня братишка и
сестренка. Отучился я в Оренбургском юнкерском казачьем училище. А дальше
что? Дальше, как будто сквозь закопченное стекло смотрю. Началась война с
немцами? Было это или нет? Три года тяжелой войны, где нас секли пулеметы и
рвала картечь. А уронили ли кадеты российский скипетр и державу, издавали ли
Троцкий с Лениным свои декреты, соблазнившие простонародье? Было то или не
было? Расстреляли ли моего батьку красные в счет неуплаченной станишниками
контрибуции? Наступал ли я на Астрахань и Царицын под началом атамана
Дутова? Видел ли на снегу порубленных и раздетых казаков, болтались ли на
веревках продотрядовцы? Удирал ли я от интернационалистов через весь
Туркестан, словно вор последний? БЫЛА ЛИ Манечка, Мариам, которая прятала
меня в сарае, когда красные искали наших на улицах Бухары?
Или нет? Ничего этого не было. Какие революции, какие большевики, что
за фантазии декадентские? Я набрался таких ужасов у какого-нибудь
петербургского литератора, у Андрея Белого, например; они мастера на это
дело, ети их налево. Начитался на ночь, потом выпил водки и увидел страшный
сон.
Я родился в 1896 от Рождества Христова, но только не в Оренбуржье... а
в станице Чистоозерной Сибирского казачьего войска. Матушка моя жива до сих
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг