- По воле ветра? - И Вадим отвернулся.
Не впервой Бабкину видеть надутого обидчивого друга. Иной раз, когда
еще вместе работали в лаборатории, Димка по два, по три дня не показывался
ни в столовой, ни на автобусной остановке, где после работы собирались
сотрудники института. Он старался приехать раньше всех и уезжал последним.
Но вот проходили дни его добровольного затворничества, и снова слышался
Димкин смех. Не мог он жить без людей и самым страшным на свете считал
одиночество.
Не любил он недомолвок, подозрительности, настороженного отношения друг
к другу, причем вмешивался в ссоры, выступая посредником, но чаще всего
неудачно - не хватало дипломатического такта, враги не только не мирились,
но еще больше ссорились и злились на Димку, который, по их мнению,
подливал масла в огонь. Возможно, потому, что у Димки такой прямолинейный
характер, с которым трудно жить, Бабкин относился к другу несколько
покровительственно.
Вот и сейчас он снисходительно похлопал Димку по плечу:
- Ты останешься здесь, а я посмотрю, как поживают аккумуляторы.
- Отключи на время ту же группу, - посоветовал Вадим. - Грозы пока не
предвидится.
Тимофей шел в одних носках. Больно ступать, как по железной решетке.
Все, что он и раньше видел в этой летающей лаборатории, поражало своей
легкостью, почти невесомостью. Каркасы приборов были сделаны из каких-то
очень легких, вероятно магниевых, сплавов. В тонких, как картон,
профилированных конструкциях мастера высверлили дырки для облегчения веса.
Здесь учитывался чуть ли не каждый грамм, как в радиозондах. Ведь еще
давно, когда в центральной кабине устанавливался телевизионный передатчик,
пришлось на время снять камеры для аэрофотосъемки. А что они весили?
Пустяк. Кстати, и сейчас их нет. Одна из камер стояла вот здесь, возле
люка. Отверстие для объектива закрыто круглой задвижкой. Оказывается,
задвижка легко поворачивается и под ней виднеется толстое стекло, как в
водолазном скафандре.
Тимофей заглянул в окошко. Порыжевшая степь, белые пятна солончаков,
дорога, обсаженная тополями.
"Значит, если придется закрыть люк в коридоре, можно видеть землю
отсюда", - подумал Тимофей, и это его не обрадовало. Закрывать люки
потребовалось бы на большой высоте, куда Тимофей вовсе не стремился. Ему
также не нравилось, что сильный северо-западный ветер несет диск к морю.
Он определил это без компаса. По степи скользила тень диска, на ее пути
попадались и другие тени от деревьев, строений, столбов.
Сопоставляя это вместе с движущимся продолговатым пятном, нетрудно было
догадаться, что диск летит на юго-восток.
Первым увидел море Вадим. Из люка даль просматривалась лучше, чем
сквозь маленькое окошко. Полуденные солнечные лучи падали на землю. Тень
диска стала почти круглой. Она бежала по степи, точно стараясь обогнать и
машину на дороге и низко летящего ястреба.
Попадая в ерики - овраги, тень изгибалась, как-то неожиданно
перекручивалась и снова вылезала на степной простор. Она перемахивала
через рощи, дома, заборы.
Наконец тонкой, кружевной оборкой показалась пенистая линия прибоя.
Тень пересекла ее, разорвала надвое и, похожая на гигантскую батисферу,
скользнула в воду.
Море - как синяя бумага, исчерченная мелом: формулы, цифры, запятые...
У Вадима зарябило в глазах.
Взлетела цифра, похожая на тройку. Потом еще, еще. Это - чайки.
Они поднимались все выше и выше, огромные, мохнатые, как пенистые
гребни.
Зажмурился Вадим, протер глаза: что за чертовщина? Да нет, это не
чайки, а волны, настоящие волны поднимаются к люку. Лишь сейчас догадался
Вадим, что диск идет вниз - знакомое ощущение опускающегося лифта.
Промелькнула мысль: неужели Тимка случайно отключил провод от газового
клапана? Газ улетучивается, диск падает.
Вода уже близко.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В этой главе выясняется, что несмотря на всякие неудачи,
конструктор Поярков может говорить не только об
испытаниях. Он сожалеет, что есть девушки, которым
нельзя улыбаться, и хочет, чтобы все они плакали над
стихами. А кроме того, здесь рассказывается о женских
руках, о звездах и о любви.
Примерно за, час до описываемых событий в НИИАП все было спокойно.
Правда, Борис Захарович все еще никак не мог опомниться из-за того, что
целая группа надежнейших метеоприборов вдруг забастовала и на некоторое
время прекратила работу. Сейчас они опять включились, а что там произошло
- даже богу неизвестно. Всякие бывают случайности. Иногда мышонок может
вывести из строя мощную радиостанцию, если попадет между пластинами
конденсатора или в другое ответственное место.
Поярков хоть и нервничал из-за того, что "Унион" летит ниже расчетной
высоты, но был уверен в непогрешимости конструкции.
Полет "Униона" сейчас протекает нормально. Через тридцать минут можно
будет узнать некоторые интересующие Пояркова данные. А пока он вышел в
скверик хоть немножко передохнуть.
После бессонной ночи большинству сотрудников НИИАП, тем, кто занимался
отправкой "Униона", Медоваров разрешил ехать домой. Нюра тоже получила это
разрешение, но Толь Толич намекнул, что она, возможно, вылетит в срочную
командировку, и посоветовал немного подождать.
- Побудьте со мной, Нюрочка, - предложил Поярков. - Все еще ничего не
известно?
Мимо проходили люди в белых халатах. За ними везли клетки с гусями,
кроликами, ящики с хилыми желтыми ростками, банки с водорослями, бормашину
и зубоврачебное кресло. Поярков проводил их ироническим взглядом и с
раздражением заговорил:
- Вы знаете, Нюрочка, как называется одна из здешних научных работ?
"Применение аппарата "ИМКА" для изучения подавления жизнедеятельности
микрофлоры полости рта в условиях кислородной недостаточности". Сам видел
в плане. До чего же в вашем техническом институте медикам вольготно!
Помните, я жаловался на узкую специализацию? А у медиков это особенно
странно выглядит. Взять хотя бы их журналы. Многие десятки, и каждый из
них касается болезней какого-нибудь одного органа. Ведь если дальше так
пойдет, то они выпустят "Вестник уха", "Вестник горла", почки, селезенки.
У стоматологов свой журнал, у одонтологов тоже, наверное, свой. А какой
толк? Ведь зубы они все-таки лечить не умеют. Существует болезнь пиорея,
сам страдаю, а врачи только разводят руками. Но я не о себе. Мне страшно,
что многие девушки перестали улыбаться, боясь показывать свои безобразные
стальные зубы. Вы заметили, одна здесь прошла. Хорошее лицо! Не правда ли?
Но как она застенчиво улыбнулась! Еще бы! Все очарование пропадает, она
уже старухой кажется. Я бы этому изобретателю нержавеющих конструкций
вырвал бы все его здоровые зубы и заменил бы стальными. А врачей и зубных
техников, причастных к этому делу, привлек бы к уголовной ответственности
как варваров - разрушителей эстетических ценностей.
- Вы, оказывается, злой.
- Неправда. Я хочу, чтобы девушки улыбались. Больше того, даже
попробовал написать об этом, но так ничего и не добился. Конечно, я
абсолютный профан в медицине, но все же думаю, что здесь вредит
ограниченность и крайне узкая специализация. Вчера я перечитывал Герцена.
У него есть статья об ученых-дилетантах, где он вспоминает одного старого
юмориста, который писал, что скоро поваренное искусство разовьется до
того, что жарящий форели не будет уметь жарить карпа. Это ведь касается
любых специалистов, в том числе и нас, инженеров, конструкторов. Есть
совершенно закономерная связь между ворохом газет, журналов, книг, стихов,
что я прочитываю, и конструкцией того же "Униона". Мне думается, что если
бы я всего этого лишился, то не нашел бы ни одного смелого решения, ни
одной свежей мысли. Это все равно что отнять у человека воображение,
связать его по рукам и ногам и посадить в клетку.
Нюра зябко передернула плечами.
- Я представляю себе. Это действительно страшно.
- Но я хочу сказать больше. В нашем конструкторском бюро работают
несколько молодых инженеров. Люди дисциплинированные и знающие свое дело.
Но я почему-то уверен, что ничего интересного они не придумают.
- Опыта мало?
Поярков закурил и отодвинулся от Нюры.
- Опыт дело наживное. В школе, а потом в институте им давали все, чтобы
быть полезными советскому обществу. В них воспитывали сознание, а
воспитанием чувств почти не занимались. Среди этих инженеров есть, - он
чуточку замялся, - ну, одна моя знакомая, способная, исполнительная. Но
книг почти не читает, музыку не любит, к живописи равнодушна... Простите,
Нюрочка, вы любите стихи?
- Люблю. Но раньше я их просто учила, когда в школе задавали. Учила,
как арифметику, как любой предмет. А не так давно поняла, вернее,
почувствовала, что без стихов жить нельзя. Стыдно признаться, но иногда от
лермонтовских строк слезы выступают, и ты не знаешь, что же это такое?
Сначала сердилась на себя - глаза на мокром месте. Ведь читаешь же о
звездах, о любви. И вдруг - слезы.
- Если не слезы, то волнение, высокое и радостное. А вот у той моей
знакомой этого никогда не бывало. В ней не воспитали больших и глубоких
чувств.
И, как бы жалуясь, Серафим Михайлович рассказывал Пюре, что ни сонеты
Шекспира, ни страдания Вертера, ни любовь Татьяны не могли затронуть
сердце его знакомой. Романтический Данко был для нее только символом. Катя
и Даша из книг Алексея Толстого, шолоховская Аксинья оставляли ту женщину
совершенно равнодушной. Такой же равнодушной она была и на работе.
- А я совершенно уверен, - продолжал Серафим Михайлович, - что только
страстные, горячие натуры, с большим и многообразным душевным миром
способны сделать что-то серьезное. Я мальчишка в сравнении с ними, я,
конечно, многого не познал, не прочувствовал... Как хочется наверстать
потерянное!
Поярков говорил вполголоса. Лицо его то ярко вспыхивало, как бы
освещенное изнутри, то постепенно тускнело, особенно в те минуты, когда он
говорил - о "своей знакомой". Это сразу же заметила Нюра, и она болезненно
поморщилась.
Впрочем, какое ей дело до равнодушных знакомых Серафима Михайловича?
Она искренне любовалась им, хотя лицо его было самое обыкновенное,
несколько вытянутое, крутой лоб, припухшие от бессонницы глаза, глубокая
морщина между бровей. Но разве это видела Нюра? Нет, конечно. Она сумела
разглядеть в нем и благородство души, и чуткое, беспокойное сердце, ту
настоящую человеческую красоту, равной которой не существует в мире.
Серафим Михайлович вдруг стал задумчивым, он упорно смотрел на
маленькие руки Нюры, огрубевшие от тяжелого, непосильного для них труда.
Ведь когда-то она носила грузные свинцовые аккумуляторы, сгибала толстые
провода, работала молотком и зубилом... А дома горы стирки, надо натаскать
воды, поднимать чугуны и корыто. Лишь с недавних пор ее девичьи руки
смогли отдохнуть от тяжестей.
- Я был в Италии, - как бы с самим собой заговорил Поярков. - Только у
нарисованных мадонн, в скульптуре, у аристократок и девушек из контор и
магазинов я видел руки такими, какими их создала природа. У всех же других
женщин, с завода, виноградников, у рыбачек, всюду я с грустью смотрел на
их измученные, натруженные руки. Тяжело живет простой люд. И в других
странах, где мне пришлось побывать, встречая даже очень хорошо одетую
молодую женщину, я прежде всего смотрел на ее руки. Они мне говорили
гораздо больше, чем одежда.
- И у нас так же, - вздохнула Нюра, рассматривая свои руки с синими,
набухшими жилками.
Бережно, как драгоценность, Поярков взял руку Нюры и прижал ее к губам.
- Но так быть не должно. Я помню, когда ездил к Набатникову, то
встретил женщин, которые ремонтировали дорогу. Бригадиром у них был
здоровый наглый парень с тонкими усиками. Кизиловым прутиком он похлопывал
себя по начищенному до блеска голенищу и насмешливо подгонял работниц. Я,
помню, тогда разволновался, вылез из машины, накричал на парня. Тот лишь
пожимал плечами. В чем, дескать, он провинился? Я поехал в дорожное
управление, там мне посочувствовали, но, кроме обещания заменить бригадира
женщиной, ничего поделать не смогли. Нет полной механизации. Мало
специальных машин для ремонта дорог.
Поярков умолк, рассматривая на песке тени от сиреневого куста,
пронизанного солнцем. Тени собирались в картинку, будто на экране
телевизора, и в них он уже различал согнутые фигуры женщин в белых
платках, носилки с песком и щебенкой и уходящую вдаль дорогу.
- В тот день мне показалось, что надо бросить все, - продолжал Поярков.
- Пойти на завод конструктором, где вместо летающих дисков начать строить
дешевые и простые дорожные машины, транспортеры, канавокопатели... Но вот,
подъезжая к Ионосферному институту, на плоской вершине горы я увидел
устремленную в небо ракетную вышку. Я знаю Набатникова - дерзкого
мечтателя и великолепного практика, твердо стоящего на земле. Он хочет
заставить работать на нас космическую энергию...
- А Курбатов - солнечную.
- А тысячи других ученых, инженеров, строителей заняты энергией атома,
ветра, воды... Многого достигли, но этого еще мало для того, чтобы совсем
освободить женские руки от тяжелого труда. И тогда я вроде как прозрел.
Раньше думалось, что работаю я для науки. Но основа основ, конечная
цель моего труда как-то не принимала в сознании реальной осязаемой формы.
Я знаю, что без "Униона" Набатников не обойдется. Здесь довольно сложная
взаимосвязь, но факт остается фактом, что частица моего труда может
привести к серьезному перевороту в энергетике. А если так, то мы будем
столь богаты, так оснащены всякой механизацией, что даже товарищу
Медоварову в голову не придет заставить вас или Римму поднимать тяжелые
аккумуляторы.
- Но последние, ярцевские, с которыми я много работала, совсем легкие.
- Не говорите мне о ярцевских. Однажды они меня так подвели, что я
видеть их не могу.
- Теперь совсем другие. Новая серия - АЯС-12.
- Не уговаривайте, Нюрочка. Я человек упрямый.
Откуда-то из-за кустов вынырнул Аскольдик и, многозначительно улыбаясь,
прошел мимо. Нюра его не видела, рассеянно приняла извинения Серафима
Михайловича - он должен уйти - и осталась одна.
Разговор об аккумуляторах ее взволновал, хотя, казалось бы, что в них
особенного и что они решают в "Унионе"?
* * * * * * * * * *
Упорно вспоминается тот печальный день, когда Борис Захарович зашел к
Нюре в лабораторию и попросил протоколы испытаний новой партии ярцевских
аккумуляторов.
Протоколы он просмотрел внимательно и, глядя на Нюру поверх очков,
сказал:
- Вы, мой друг, давно уже работаете с этой техникой. Каково ваше
просвещенное мнение?
Вначале Нюра не совсем поняла Бориса Захаровича. Вот протоколы, вот
выводы.
- Да я не о том, - Дерябин бросил бумаги на стол. - Посоветоваться
хочу, Анна Васильевна. Могли бы вы доверить новым аккумуляторам серьезное
дело?
Можно ли на них положиться?
Нюра отметила некоторые недостатки, упомянула о саморазряде, но в конце
концов пришла к выводу, что АЯС-12 достаточно надежны.
Борис Захарович шумно встал и, пожимая ей руку, сказал:
- Я тоже так считаю. Рискнем, мой друг. Поставим ярцевские в "Унионе",
откроем им дорогу. Ведь подумать только: мы научились добывать энергию из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг