* * *
На самом деле далеко отправляться за приключениями Джу в ту ночь
не пришлось. Выйдя со своей половины дома, он стукнул в соседский ста
вень и, после нескольких слов, выражавших раскаяние по поводу инциден
та с курицей, был милостиво приглашен внутрь. Прямо в окно. Чем и вос
пользовался в полной мере, вначале довольно бессовестно и торопливо,
затем уже с бОльшим чувством и тактом. А после, уже под утро, они ра
зругались в пух и прах. Соседка закинула удочку насчет замужества, Джу
попрекнул, что она ему досталась уже не девушкой (незнакомка подсказа
ла хорошую мысль), и, слово за слово, покатилась ссора. Девица разре
велась, Джу побыстрее оделся и выбрался наружу тем же путем, каким до
этого проник внутрь.
Собственные мысли не баловали его разнообразием. Во–первых, он
думал о своей гостье – что она там поделывает одна? Во–вторых, о со
седке – рожа у нее, конечно, как кислотой потравлена, зато все осталь
ное гладенько и мягенько. В третьих, о себе. Смутная тоска от недо
вольства собственной персоной на этот раз выражалась единственной по
вторяющейся в голове фразой, звучащей, как эхо: «Я все–таки сволочь...
Я все–таки сволочь..." Из мучительных сожалений о неудачности со
бственного происхождения и о доставшихся ему в наследство старых родо
вых распрях Джу успешно выкарабкался, но пока нельзя было сказать, что
от этого ему стало легче. Наверное, так же неловко чувствует себя
ящерица, потерявшая хвост, или змея, весной сбросившая кожу. Вместе с
прошлым семьи он втоптал в грязь собственную жизнь. А начинать жить
заново не так–то просто. Если не верить больше прошлому – как можно
надеяться на будущее?..
Рассвело. За приреченскими заборами пробовали голос осипшие от
плохой погоды петухи. Дождь перестал, но в воздухе повисла неприятная
мутная морось. Джу заглянул в открытый спозаранку трактир на соседней
улице. Всякую мелочь там отпускали в долг. Взял кулечек риса с морской
крапивой и пирожное – с дальним расчетом пойти с ним к соседке мирить
ся – и отправился домой.
Постоял немного на крылечке – будто не к себе пришел, а к чужим
людям, и не хозяйничать, а милостыню простить. «Я сволочь», – верну
лось эхо. «А что, собственно, я стесняюсь, – подумал он. – Разбудить
ее жалко, что ли? Я себя жалеть должен, а не кого–то. Вот у меня
действительно жизнь по–дурацки устроена, не то, что у некоторых. Для
кого жить, если не для себя? Кого любить, если не себя? Сам себя не
пожалеешь – никто тебя не пожалеет..." – Джу вздохнул и развернул фун
тик с рисом. Поверх лежало медовое пирожное. Он еще секунду посомне
вался и откусил половину. Полюбовался на остаток и доел. Велика важ
ность – мама была убийцей, а папа предателем. Джу и в Каменные приста
ни, наверное, знающие люди определили именно потому, что у него на
следственность дурная. Но – если отец лук, а мать чеснок, нельзя же
ждать от чада, что оно вырастет розовым вареньем. «Да, я сволочь, –
сказал себе Джу. – И это хорошо. Сволочам жить легче», – толкнул дверь
и вошел в квартиру.
Гостья спала на его постели, по–детски свернувшись и обняв подуш
ку. Не такая уж распрекрасная красавица, как ему показалось ночью, но
все равно хорошенькая. С милым личиком, с округлым, выглянувшим из–под
простыни плечом... Ничего не украла, никуда не смылась. Ждет его воз
вращения, и с ее стороны это не очень умно: не будь у Джу помешанной
на замужестве соседки, кто знает, чем бы завершилась эта ночь?.. По
душка и простыни будут теперь пахнуть женщиной – день, а, может два.
На память Джу останутся несколько золотистых волос на наволочке и кра
сивое воспоминание о том, как она раздевалась вчера.
Он сглотнул опять подступающий к горлу комок, вернулся на порог,
захлопнул дверь и демонстраивно громко поставил чайник на не успевшую
еще остыть плиту. Вот. Нечего на нее смотреть. Пусть уходит. Дрова,
дверца топки, посуда для риса – все это своим шумом давало ей понять,
что хозяин вернулся и ей пора освобождать пригретое местечко.
Она проснулась, спросила почему–то, сходил ли Джу в префектуру.
До префектуры ли ему было, когда он убегал? Разумеется, нет. Он отве
тил, что и не собирался. Дальнейший их разговор ничего не значил. По
года, время, дорога до Улья... Джу хотелось поскорее от нее избавить
ся. Она, вроде бы, тоже торопилась. Ни поесть, ни попить чаю не захо
тела. И только потом, когда они, обойдя почти все Приречье, приближа
лись к Прудам, она вдруг спросила:
– Скажи, а ты – честный?
Джу не сразу понял, что это продолжение вчерашней ознакомительной
беседы о том, кто из них кто. Уцепившись за его локоть, женщина, при
крытая полой плаща, семенила рядом. За всю дорогу она ни разу не по
смотрела Джу в лицо, а Джу не смотрел на нее.
– Не думаю, – ответил он и покачал головой. – Нет. Скорее всего,
нет.
– А тебе не стыдно быть нечестным?
– Нет.
– Почему?
Джу безразлично повел плечом:
– Наверное, я жалкий и противный человек.
– А мне стыдно, – призналась она.
– Ничего, – утешил Джу. – К этому быстро привыкаешь.
За поворотом Рытой улицы показалась ограда Большого Улья, женщина
узнала места, придержала Джу за локоть и сказала:
– Постой. Дальше я пойду один, не надо, чтоб тебя там видели.
Джу равнодушно остановился, она выскользнула из–под полы плаща и
на секунду остановилась, впервые за утро поглядев ему прямо в глаза.
– Спасибо, – сказала она. – Ты очень мне помог.
– Не стоит благодарности, это мой долг, – холодновато ответил
Джу. Он почему–то не испытал ожидаемого облегчения от того, что миссия
выполнена им достойно. Джу представил, как притащится на службу: сапо
ги в грязи, одежда в сухих прошлогодних репьях, как будто ночевал в
овраге, руки чешутся и в волдырях от гиффы. Мараш будет подозрительно
коситься на мятую физиономию и покрасневшие глаза, а Шан посмеется и
спросит «Всю ночь с бабой воевал? И кто кого? А сколько раз? Ну, по
нятно, дело молодое...»
– Прощай, – услышал Джу напоследок.
Она слегка дотронулась нежными пальчиками до его ладони и побежа
ла прочь.
А он стоял на берегу огромной лужи и, как последний дурак, смо
трел вслед. «Подумаешь, какая–то вертихвостка», – мысленно одернул се
бя Джу. Но от того, что она сказала «прощай» и уходит, ему стало не
много не по себе. А может, даже не немного. Что–то он в этой истории
упустил. Что–то потерял. Ведь все могло быть иначе. Все могло быть...
