Волкодав - Мария Семенова - Книжная Полка

6. Старик и Старуха

Где ты. Мать?

Как мне встретить Тебя, как узнать?

Почему далеко до родного крыльца?

Почему не могу даже толком припомнить лица?..

Кто обрек нас друг друга по свету искать?

Где наш дом?

Отражаются звезды в реке подо льдом.

Я утраты считать разучился давно.

Не сыскать ни следа, и на сердце темно...

Кто судил нашу жизнь беззаконным,

жестоким судом?

Отзовись!

Может быть, мы у разных племен родились?

Может, разных Богов праотцы призывали в бою?

Все равно я узнаю Тебя. И колени склоню.

И скажу: «Здравствуй, Мать. Я пришел.

Вот рука – обопрись.

Волкодаву везло.

Во–первых, крыло у Мыша заживало надежно и быстро и обещало стать крепче нового. Тилорн сулился вскоре снять швы и утверждал, что зверек снова сможет летать.

Во–вторых, Волкодав выбрал время и наведался в мастерскую Вароха. Он ведь пообещал старому сегвану, что непременно заглянет ею навестить: данное слово требовалось сдержать. Был и достойный предлог – он собирался попросить мастера приделать к ножнам особый насест для Мыша. Кончился его поход в мастерскую тем, что Варох не только притачал треугольную петельку из жесткого негнущегося ремня, но и пригласил Волкодава переехать к нему жить:

– Дом большой, а семья – сам видишь... С внучком вдвоем, точно в могиле...

Волкодав поразмыслил и принял приглашение, понимая, что старику это было едва ли не нужнее, чем им четверым. В тот же день он распрощался с госпожой Любочадой – добрую хозяйку искренне огорчил уход постояльцев, – и, захватив скарб, по–прежнему легко умещавшийся в заплечном мешке, отвел свое, так сказать, семейство в дом к старику.

Тилорн, для которого это была первая за долгое, долгое время прогулка, радовался, как мальчишка. Любопытство ученого не знало предела. Дай ему волю, он, пожалуй, добрался бы до мастерской через месяц. Волкодав прекрасно понимал это и неумолимо влек друга вперед, не давая разговориться ни с уличным продавцом каленых орешков, ни с меднолицым всадником из страны Шо–Ситайн. При этом от венна не укрылось, с каким раздражением поглядывал на него Эврих. Ну еще бы. Невежда, неграмотный варвар, взявшийся указывать мудрецу. Интересно, думал Волкодав, что ты запоешь, если снова появится тот убийца с ножом. Хотя нет, ничего ты, скорее всего, не запоешь. Ты его и увидеть–то не успеешь. А я успею. Может быть. Потому что я, в отличие от тебя, настороже...

К его немалому облегчению, до мастерской они добрались без каких–либо приключений. Варох принял их со всем радушием, и Волкодав, которому случалось время от времени жить у добрых людей, в очередной раз сравнил про себя жизнь в доме с жизнью на постоялом дворе. Двор, он и есть двор, сказал себе венн. Кто–то уехал, кто–то приехал, никому до остальных нету ни малейшего дела. А дом, на то он и дом, чтобы каждый стоял за всех. И все вместе – за каждого... Ниилит мигом вымела с кухни расплодившихся пауков. Волкодав, помогавший ей убирать, лишний раз подивился тому, как быстро дичают мужчины, оставшиеся без мудрой женской руки. Вскоре в доме, кажется, впервые за полтора года, запахло пирогами. А Тилорн с Эврихом, посовещавшись, уговорили хозяина привесить рядом с прежней вывеской новую, поменьше и поскромнее: чернильницу да перо. И на другой день уже принимали первого посетителя – купца, надумавшего составить письмо. После его ухода они чуть только не плясали, потрясая двумя большими серебряными монетами.

На радостях ученые принялись вразумлять грамоте дедова малолетнего внучка. Смышленый мальчишка, всего на четверть сегван, носил сольвеннское имя: Зуйко.

– Ты не выгонишь нас, если другие дети станут ходить?.. – спросил Вароха Тилорн. Варох, насидевшийся в одиночестве, не возражал. Волкодав же смотрел на шустрого внучка, постигавшего хитроумное искусство читать, и молча завидовал. Он и сам сел бы с ним рядом. Если бы там был один только Тилорн. Без Эвриха. Который немедленно отмочит что–нибудь такое, после чего останется только голову ему оторвать. Или не скажет, но велика радость все время сидеть на иголках и ждать...

Впрочем, везение продолжалось, и вскоре Волкодаву попался кольчужник, согласившийся обменять две разбойничьи брони на одну веннскую, по его мерке.

Надо было бы радоваться, но Волкодав все больше мрачнел. Он по опыту знал, что подобное везение ничем хорошим у него не кончалось.

С самого дня стычки на лесной дороге он не вытаскивал взятых кольчуг. Теперь он осмотрел их и обнаружил следы ржавчины и спекшейся крови. Прежде чем нести к броннику, кольчуги надлежало хорошенько почистить. Волкодав запасся мелом и древесным углем и отправился на морской берег, думая устроить костер. Город изрядно–таки ему надоел.

– Можно мне с тобой?.. – запросилась Ниилит.

Волкодав не стал возражать. Отчего бы и не побаловать девчонку, так любившую море?

Они шли по городской улице среди кишащего, суетящегося, снующего люда. Волкодав поглядывал на вывески, пестревшие справа и слева и обозначавшие то корчму, то скобяную лавку, то пекарню, где можно разжиться свежими калачами. Волкодав только повел носом, втягивая сдобный аромат, и вздохнул. Одно из веннских проклятий гласило: «Чтоб тебе всю жизнь есть хлеб, не матерью испеченный»...

Он давно уже обратил внимание, что на иных вывесках, кроме ярко раскрашенных, всякому внятных знаков из дерева или кованой меди, красовались еще и буквы. И неожиданная мысль осенила его. Ниилит ведь тоже умела читать. И не только по–саккаремски. Айр–Доннов «Белый Конь» стоял уже в сольвеннской земле, а значит, и надпись на вывеске была сделана по–сольвеннски...

– Ниилит, – попросил он. – Читай мне вывески. Все, где буквы есть...

Ниилит удивилась его просьбе, но послушно стала читать. Волкодав хмурился, напряженно запоминая. Запоминать оказалось неожиданно тяжело, хотя на память он не жаловался никогда. Буквы – это не следы в лесу и не силуэты птиц, летящих над головой. Наука грамоты напоминала ему скорее ухватки рукопашной или приемы с оружием, которые тело усваивает само и само же пускает в ход, когда приходит нужный момент. Волкодав видел, как читали ученые люди. Они не задумывались над каждой закорючкой в отдельности, а сразу схватывали полстраницы. Точно так же он сам отражал вражеский наскок, с мечом или без меча, не задумываясь над каждым движением руки или ноги...

Но самое скверное, – очертания сольвеннских букв были начисто лишены какого–либо понятного смысла. Волкодаву доводилось видеть всевозможные письмена, в том числе и такие, что обозначали сразу целое слово. Наверное, рассудил он, их было не в пример легче запоминать. Эти же...

– Сколько всего букв? – спросил он Ниилит.

– Сольвеннских? Тридцать шесть.

Волкодав подумал и переменил свое мнение. Во всех известных ему языках было не тридцать шесть слов, а гораздо, гораздо больше. Он стал было прикидывать, сколько разных слов можно составить из тридцати с лишним букв... но сразу понял, что этого ему не сосчитать до гробовой доски.

Ниилит искоса поглядывала на своего спутника и медленно, внятно читала ему все новые вывески, особенно стараясь в тех случаях, когда произносилось не так, как было написано. Она сразу поняла, зачем ему все это понадобилось. Поначалу она едва не ляпнула глупость и не присоветовала ему обратиться к Эвриху или Тилорну, но, благодарение милостивой Богине, вовремя прикусила язык. Волкодав был горд и очень упрям, это она уже поняла. Если он решил поучиться именно у нее, значит, была какая–то причина. Ниилит хотела расспросить его, но не решалась. С Волкодавом надо бояться только небесного грома, но и запросто обо всем с ним не поговоришь, это все–таки не Тилорн. Волкодав больше напоминал ей растение сарсан, водившееся в ее родных местах. Тронь его, и плавучий лист сейчас же свернется в зеленый, утыканный колючками шар...

Волкодав вдруг остановил ее, поймав за плечо:

– Погоди... попробую сам.

Он не дал себе поблажки. Вывеска над дверью корчмы состояла аж из двух слов, а рядом был изображен здоровяк с огромным ножом, схвативший за крутые рога упирающегося барана.

– «Бараний Бок», – осторожно, точно идя по болоту, прочитал Волкодав. – Правильно?

– Правильно! – радостно подтвердила Ниилит, заглядывая ему в глаза. И добавила искренне: – У тебя очень хорошо получается – Ты такой умный!

Только Эвриху этого не говори, подумал венн. Упадет ведь. Воодушевленный успехом, он с ходу прочитал еще две вывески и ни разу не ошибся, хотя в одной из надписей встретилась незнакомая буква. Вот только чувствовал он себя так, будто полдня греб, и все против течения. Он вспомнил, как Эврих колол дрова и с непривычки сразу нажил мозоли. Ум тоже можно намозолить, оказывается.

– Ты мне как–нибудь потом нарисуй все буквы, – попросил он Ниилит. – Хорошо?

– Сама–то ты как грамоте обучилась? – спросил он немного погодя, когда оба сочли, что для первого раза более чем достаточно.

Ниилит почему–то опустила голову.

– Меня научил наш почтенный сосед... да прольется дождь ему под ноги, если только Лан Лама еще не унес его душу на праведные небеса...

Волкодав вспомнил:

– Тот самый, что еще хотел купить тебя в жены?

Ниилит только кивнула.

Ну ничего себе сосед, подумалось венну. Ниилит как–то рассказывала о нищем городишке между плавнями и океаном, где ей довелось вырасти. В подобной дыре сойдет за великого грамотея любой, кто способен кое–как нацарапать свое имя. А уж учить... Да кого – соседскую дочку! Волкодав знал Саккарем, страну робких женщин и спесивых мужчин, мнивших о себе гораздо больше, чем следовало бы. Нет, тут определенно крылась какая–то тайна. Волкодаву и прежде случалось об этом задумываться, другое дело, сперва ему было все равно, а потом стало не до того.

– Нечасто, наверное, встречаются такие соседи, – заметил он осторожно. Сам он до смерти не любил, когда его заставляли рассказывать о себе. Значит, и другому вполне могло не понравиться его любопытство.

– Он был похож на Тилорна, – печально ответила Ниилит. – Если бы они встретились, они бы обязательно подружились. Они даже похожи немного... бороды, волосы... Только Тилорн на самом деле молодой, а Учитель был старым...

– И хотел купить тебя в жены? – подозрительно спросил Волкодав.

Ниилит порозовела под его взглядом.

– Все... совсем не так, как ты думаешь, – сказала она венну. – Он жил у нас в ссылке, не имея ничего, кроме своих знаний. Он сам так говорил. Он хотел многому меня научить. Он просто не мог иначе забрать меня у родни...

– Уж не он ли и книги тебе давал? – спросил Волкодав. – Того великого лекаря. Белката... как там его?

– Зелхата, – сказала Ниилит. – Благородный Зелхат отбывал у нас ссылку после того, как молодой шад изгнал его из Мельсины...

– Вот как, – проворчал Волкодав. И надолго замолчал.

Галирадцы, избалованные щедротами Морского Хозяина, с давних пор привыкли пополнять запасы дров на морском берегу. После каждого шторма волны исправно выбрасывали то ободранные коряги, то обломки разбитых корабельных досок, а то и целые бревна. Все это до последней щепки сгорало в прожорливых очагах и печах Галирада и служило горожанам немалым подспорьем. Дрова в Галирад привозили издалека, потому что рубить лес вблизи города давным–давно воспретили волхвы.

А еще город помнил, как пять лет назад в прибрежных валунах застрял громаднейший ствол в ошметках черной коры, до того неподъемный, что вытащить его не смогла даже упряжка могучих тяжеловозов. Тогда ствол начали пилить, но пилы и топоры с трудом его брали. Древесина же оказалась цвета кленового листа осенью. Породу дерева опознал чернокожий мономатанский торговец:

– Это благословенный маронг, драгоценный, как слоновая кость. Он не гниет, почти не горит и отгоняет болезни. Он черен снаружи и красен внутри, как истинный человек. Срубить его – все равно что убить человека. Тот, кто срубит маронг, целый год живет в отдельной хижине, не ест за общим столом и не смеет прикоснуться к жене...

Все лето до осени плотники разделывали чудовищный ствол, точно китобои тушу пойманного кита, а волхвы с молитвами обходили каждую доску посолонь, отгоняя возможное зло. Ибо никто не может быть полностью уверен в неведомом.

В тот год купеческий Галирад натерпелся немалого страха. Что сталось бы с городом, кончись по–иному великая битва у Трех Холмов, так и осталось никому не известным. Уж верно, сидел бы теперь в городе какой–нибудь сегванский кунс, приехавший с далекого острова, и всем заправлял по–своему, по–сегвански. Иные теперь ворчали, что, может, было бы не так уж и плохо. Но это теперь, когда пережитый страх отодвинулся и стал забываться. Известно, после драки всякий умен, особенно если самому не досталось. А тогда, пять лет назад, те же самые люди последнего ратника готовы были носить на руках, не говоря уже о дружинных витязях и о самом кнесе. Посовещавшись, галирадские старцы решили свезти драгоценный маронг в крепость и подарить государю Глузду – хоромам на обновление...

Вблизи города бережливые галирадцы подметали берег, словно метлой. Волкодаву и Ниилит пришлось довольно долго шагать вдоль края воды, прежде чем на глаза им попалось несколько более–менее сухих деревяшек, пригодных в костер. Городские башни были еще отлично видны, но в эту сторону местные старались не забредать. Волкодав знал почему. Море здесь врезалось в сушу узким заливом; в сотне шагов от того места, где он растеплил свой костерок, прибрежные валуны превращались в самые настоящие скалы. Чем дальше в глубь залива, тем выше и неприступней делались поросшие густым лесом кручи. А в самой вершине вздымался исполинский каменный палец, величественный даже на фоне островерхих снежных хребтов. Говорили, во время штормов прибой там вздымался на страшную высоту. Волкодав пригляделся: несмотря на ясное солнце в теплых голубых небесах, у основания пальца, где он вырастал из скальной гряды, белесыми клочьями плавал туман. Он клубился там всегда – не зря же приметчивые галирадцы испокон веку прозывали голый каменный монолит Туманной Скалой. И со времен столь же отдаленных почитали это место как странное. Тоже, наверное, не зря. Уже на памяти нынешнего поколения сразу два человека пропали там без следа. Вошли в туман и не вышли. Хотя другие люди проходили насквозь безо всякого вреда для себя. Отчаянные парни обследовали утес от основания до самой макушки, цеплявшей облака. Но так и не обнаружили ни трещин, ни глубоких пещер. Волхвы же, по их словам, чувствовали присутствие силы. Еще волхвы говорили, что иные пещеры, мол, видны не всем и не всегда.

Словом, благоразумные галирадцы старались обходить Туманную Скалу стороной, и, наверное, правильно делали. Есть святые места. Есть недобрые. А есть и такие, что попросту предназначены не для людей. И все тут.

Волкодав обжигал кольчугу над огоньком костра и думал о том, что вполне мог бы сделать это и дома. Причем даже с большим удобством. Решил, видите ли, погулять. Зато Ниилит, радуясь свободе, разделась за валуном и немедленно полезла в воду. Волкодав присматривал вполглаза за тем, как скрывалась в мелких волнах и снова показывалась ее черноволосая голова. Скрывалась она надолго: Ниилит ныряла на удивление отважно, ничуть не боясь глубины. Море здесь было далеко не такое теплое, как у нее в Саккареме, но девчонка блаженствовала. С нее станется натаскать морских звезд, объявить их съедобными и немедленно зажарить на костре. Волкодаву тоже хотелось в воду. Он непременно окунется, но только погодя, когда доделает дело.

Он сразу заметил всадников, выехавших из леса между ними и городом. Трое мужчин на рослых, сытых конях. Волкодав оглянулся на Ниилит: та как раз вынырнула, держа в каждой руке по двустворчатой раковине с миску величиной. Всадники ехали шагом. Они ехали в их сторону, но явно никуда не спешили. Лиц было не разглядеть, и Волкодав присмотрелся к плащам. Не витязи. И не городская стража. Жадоба с разбойниками?.. Комесы Людоеда?..

– Ниилит, – негромко позвал Волкодав. Она стояла по шею в воде: он видел только ее голову, белые плечи, обвитую бусами шею и руки, занятые раковинами. Все остальное – смутным пятном сквозь прозрачную рябь.

– Возьми одежду, – ровным голосом сказал Волкодав. – И плыви на ту сторону. Доплывешь?

Залив здесь был около полуверсты шириной. Случись что, вряд ли там они ее легко достанут из луков.

– Я попробую испугать лошадей... – отозвалась Ниилит. – Мне Тилорн объяснял. У меня получится...

– Получится, но лучше не надо, – сказал Волкодав. – Посмотрим еще, что у них на уме.

Ниилит бросила добытые раковины на берег:

– Может, они не со злом?..

– Может, и не со злом, – сказал Волкодав. – Плыви давай.

Ниилит зашла за валун... Венн не особенно удивился, когда она появилась оттуда одетая. Пожалуй, он швырнул бы ее обратно в воду, если бы не знал, что это все равно бесполезно. Вот уж верность хуже всякой измены. Ниилит жалобно посмотрела на него голубыми глазами, в которых плескался отчаянный страх. Подобрала свои раковины и, усевшись подле костра, принялась ковырять щепочкой крепко сжатые створки. От мокрой косы, по рубахе между худеньких лопаток уже расплывалось сырое пятно. Волкодав протянул ей нож. В случае чего он всегда успеет его схватить...

Всадники между тем приближались. Двое – здоровенные мужики, явно понимавшие толк в рукопашной. Третий, сухопарый старик, был почти безоружен, если не считать короткого кинжала на поясе, но и тот казался скорее драгоценной игрушкой, чем оружием воина. Такие не для серьезного дела. Разглядев это, Волкодав несколько успокоился. Вельможа с телохранителями, скорее всего. А коли так, следовало ждать не стычки, а разговоров.

По крайней мере вначале...

Он посматривал на подъезжавших, продолжая невозмутимо чистить кольчугу. Только передвинулся на самый край камня, на котором сидел, и поставил ноги так, чтобы можно было сразу вскочить. Луков при незнакомцах не было видно, кони по таким камням близко не подойдут. А пешком, да на мечах, троих он не очень боялся.

– Здравствуй, Волкодав, – вежливо остановившись в десятке шагов, сказал ему старец. Волкодав, помедлив, отозвался:

– И ты здравствуй, добрый человек. Только, не сердись, что–то я тебя не припомню.

Ниилит уже вскрыла обе раковины и ловко резала упругое бледно–розовое мясо, насаживая кусочки на прутик.

– Зато тебя, Волкодав, многие знают, – улыбнулся старик. – Многие наслышаны о том, как ты рубил головорезов Жадобы, а потом одолел воина, которому платили жрецы... они, кстати, выгнали его и теперь ищут на его место кого получше. Они еще не приходили к тебе?.. Впрочем, все это не важно. Важно то, что немногие сравнятся с тобой один на один, Волкодав.

– Спасибо на добром слове, – медленно проговорил венн. Подобная известность его не слишком устраивала, но об этом следовало поразмыслить как–нибудь потом, на досуге.

Вряд ли старый козел приехал сюда только затем, чтобы меня похвалить, подумал он, тщась определить, к какому племени принадлежал его собеседник. Широкие сегванские штаны, сапоги доброй вельхской работы, сольвеннская безрукавка из крашеного сукна... а поверх всего – дорогой плащ, вытканный в Аррантиады. И говорит по–веннски, как венн, даром что волосы стриженые. Тем–то и плох большой город, что народ в нем весь перемешивается, не разберешь по человеку, кто таков и откуда. Гадай тут, как себя с ним вести. Разве это дело?..

– Многие наслышаны и о том, как люди Жадобы предлагали тебе перейти на их сторону и сулили долю в добыче, но ты отказался, – продолжал между тем незнакомец. – Верность достаточно дорого ценилась во все времена...

– Садись к костру, – сказал Волкодав. – Угощайся, чем Боги миловали, да и поговорим... если найдется о чем... – Старик немного промешкал в седле, оглядываясь на телохранителей, и венн усмехнулся: – А еще говоришь, будто что–то про меня слышал...

Один из молодцов спешился подержать хозяину стремя, а потом, когда тот подошел к костерку и сел против Волкодава, встал за спиной старика. Волкодав же посмотрел, как прыгал с камня на камень могучий телохранитель, и понял, что в случае чего это будет страшный противник. Сильный, как медведь, и притом легкий, как кот.

– Я знаю твой народ, – сказал вдруг старик. – У вас считают невежливым, если кто–то сразу заговаривает о деле, не побеседовав сперва о том и о сем. Твой народ мудр, но его обычай хорош, если никуда не спешишь, а нового человека видишь раз в полгода...

Зачем уж так–то, подумал Волкодав. Хватил тоже, полгода. Раз в месяц, а может, даже и чаще!

– Какова жизнь, таков и обычай, – продолжал старик. – Я вот каждый день встречаюсь со многими людьми и с каждым должен договориться. Так что не суди меня строго... Я приехал сказать тебе, венн, что в этом городе есть люди, знающие, как оковать золотом твой меч.

– Что за люди? – спокойно спросил Волкодав. А сам подумал: честный человек, которому понадобился, скажем охранник, мог бы прийти нанимать его прямо на постоялый двор или к Вароху, ни от кого не таясь.

– Это люди, умеющие обогатить себя и других, – ответил старик. – Очень, очень разумные люди. – И добавил, помолчав: – Надеюсь, венн, твоя верность еще не принадлежит никому, кроме этой красавицы?

Ниилит застенчиво улыбнулась.

– Принадлежит, – сказал Волкодав. – Моим друзьям и человеку, давшему мне кров.

– А теперь послушай меня, – сказал незнакомец и слегка наклонился вперед. – На свете много влиятельные и богатых людей, которым докучают враги. Ты понимаешь о чем я говорю?

– Понимаю, – спокойно сказал Волкодав. Он не пер вый раз слышал о себе, что ему, вздумай он пойти в наемные убийцы, цены не было бы.

– Кроме того, – продолжал старик, – есть немало знатоков воинского искусства, готовых выложить изрядные деньги, только бы увидеть, как сражаются настоящие бойцы. Зрители бьются об заклад, и воинам достаются щедрые награды. Особенно победителю...

– Я знаю, – кивнул Волкодав. – Я благодарю тебя и надеюсь, что скоро сыщутся воины, готовые тебе послу жить.

– Но не ты?

Потому что мне не все равно, кого убивать, подумал Волкодав. И ради кого. Он уже хотел ответить: «Нет, не я», и неизвестно, как повернулся бы разговор дальше, но в это самое время Волкодав ощутил в груди знакомое жжение. А в следующий миг – захлебнулся неудержимым кашлем, выронив недочищенную кольчугу.

– Я хочу дожить век спокойно... – с трудом выговорил он, отдышавшись и сообразив, что рудничное наследие могло–таки один раз ему удружить.

От старика не укрылось, как венн посмотрел на ладонь которой утирал рот. И то, с какой тревогой дернулась нему красивая девка. Венн не притворялся, и у нанимателя сразу пропал к нему весь интерес.

Он с сожалением поднялся, и дюжий телохранитель заботливо отряхнул сзади его узорчатый плащ. Волкодав понимал кое–что в людях и радовался про себя, что не пришлось говорить «нет».

Уже садясь на коня, старик сунул руку в поясной кошель и вытащил первое, что попалось, – большую золотую монету. Сколько их он каждый день таскал при себе? И сколько прямо на месте перешло бы к Волкодаву, вздумай тот сделаться его наемным бойцом?.. Или кем там еще?.. Старик не глядя бросил монету Ниилит на колени. Тронул поводья и рысью поехал прочь по песку.

Когда всадники вновь скрылись в лесу, Ниилит отдала Волкодаву монету и спросила почему–то шепотом:

– Ты заболел?..

– Нет, – равнодушно сказал Волкодав, продолжая чистить кольчугу.

– А кто это был?.. Волкодав покачал головой.

– Не знаю. Думаю только, Жадоба у него самое большее на посылках.

На обратном пути, идя через торговую площадь мимо Медного Бога и полуразобранного помоста. Волкодав свернул в один из проходов между рядами. Он помнил, что как–то видел там человека, торговавшего книгами.

Этот человек и теперь сидел на своем месте, у доверху заваленного лотка. В отличие от других продавцов, он не надрывал горла, нахваливая товар, не хватал прохожих за рукава и плащи. Сидел себе на раскладной, хитро вытесанной скамеечке, и, подперев рукой подбородок, что–то читал. Судя по всему, торговля книгами была для него не делом, а скорее так, удовольствием. Чем он на самом деле зарабатывал себе на жизнь?

Прежде чем окликать его, Волкодав осмотрел прилавок. Книги были на разных языках, и почти каждая, если верить внешнему виду, прожила долгую и полную опасностей жизнь. Волкодав обежал взглядом пухлые фолианты в деревянных и кожаных переплетах, стоившие, наверное, целые состояния, и потянулся к невзрачной серенькой книжице, решив, что она, по своей малости, была здесь и самой дешевой. Положив промокший мешочек с раковинами у ног, он взял книжицу в руки и осторожно раскрыл посередине: удастся ли разобрать хоть одно знакомое слово?.. Благо за погляд, как известно, денег не берут. 0н успел только увидеть, что буквы внутри были–таки сольвеннскими.

– Доблестный воин неравнодушен к поэзии? – подняв голову, неожиданно осведомился торговец, и отвлекшийся Волкодав едва не выронил книжку. Вообще–то застигнуть его врасплох было непросто: вот что делает с человеком ученость! А торговец продолжал: – Не правда ли, у Видохи Бортника не все одинаково хорошо, но попадаются и отменные строки?

Пока Волкодав соображал, как ответить, не теряя до стоинства, на выручку ему пришла Ниилит. Грамотности венна хватило ровно настолько, чтобы по крайней мере не держать книжку вверх ногами. И Ниилит, высунувшись из–за его локтя, негромко прочла нараспев:

Верша сбой круг, назначенный от века,

Роняет Небо наземь хлопья снега,

И кутает особенная нега

Седой Земли немеющий покров.

Сравню я их с четою стариков?

Все та же в тихой, ласке их любовь...

Волкодаву приходилось слушать странствующих сказителей. Ниилит вполне могла бы прокормиться, читая людям стихи. Он побился бы об заклад, что она знала и великое множество. А может, и сама сочиняла. Так говорить песнь может только тот, кто знает, как управляться со словом.

– А я–то думал, наше время совсем оскудело даровитыми людьми! – восхитился книготорговец. – Сказать по правде, я не смел и надеяться, чтобы последний труд обласканного Богами Видохи обрел здесь достойных ценителей... Я так полагаю, славный воин, ты покупаешь. Переплет, правда, плохонький, совсем не такой, какому надлежало бы быть. Зато всего полтора коня серебром...

Волкодав покачал головой и мысленно охнул, а вслух спросил:

– Нет ли у тебя, почтенный, какой–нибудь совсем простой книжки? С самыми простыми словами...

– Для тех, кто только овладевает искусством читать?

– Да.

Нагнувшись, продавец раскрыл обшарпанную берестяную коробку и извлек даже не то чтобы книгу – просто тетрадь из нескольких кожаных листков, сшитых вместе толстыми прочными нитками. Он протянул ее Волкодаву, и тот взял. На первой же странице красовались сольвеннские буквы. Все тридцать шесть штук. Четыре столбика, в каждом по девять.

– Вирунта! – сказал продавец. Волкодав не понял и на всякий случай промолчал. На второй странице были уже слова. Вверху листа – короткие, внизу – подлиннее. Потом слова, идущие друг за другом, как вьючные лошади или повозки в купеческом караване. В конце книжечки их было уже столько, что у Волкодава слегка зарябило в глазах.

– Благородный воин не только ценит стихи, но и учит грамоте сына?

Волкодав закрыл кожаную тетрадь. В конце концов, Тилорн с Эврихом действительно вразумляли грамоте веснушчатого Зуйко, так что особо врать и не понадобится...

– Это я сам не умею читать, – проговорил он спокойно. – И про Видоху твоего первый раз слышу. Но я хочу научиться. Сколько ты просишь за эту книгу?

– Три четверти коня серебром, – улыбнулся торговец. – Поистине, воин, затрата окупится.

– Я подумаю, – сказал Волкодав. – Спасибо, почтенный.

Они купили сладкою лука, который Ниилит собиралась поджарить на конопляном масле вместе с моллюсками, и зашагали домой. Волкодав с мрачным упорством читал вое вывески подряд и, конечно, ошибался, принимая «Рыжего Кота» за «Ражего Кита», и наоборот. И рычал на Ниилит, когда она пыталась подсказывать.

– Что такое «Вирунта»? – спросил он, уже подходя к мастерской.

Ниилит подумала и ответила:

– Так сольвенны называют порядок своих букв. По первым семи.

Волкодав не выдержал:

– Тоже сосед научил?

Ниилит лукаво скосила голубые глаза.

– Нет, я их просто увидела в той книжке, что ты смотрел... – Потом перестала улыбаться и сказала: – Ты, наверное, все–таки простыл. Ты так кашлял...

– Может, и кашлял, – сказал Волкодав. Ниилит, робея, предложила:

– Мы бы полечили тебя...

Волкодав промолчал. Ниилит только вздохнула, не решаясь настаивать.

Проводив ее домой, Волкодав отправился к кольчужникам. Идти туда надо было опять–таки мимо торговой площади и всевозможных питейных заведений, в изобилии ее окружавших. Несмотря на то что день едва перевалил полуденную черту, в этом месте вполне можно было нарваться на раннего пьяницу. Волкодав, от греха подальше, прибавил шагу.

Быстро пройти, однако, не удалось. Едва он свернул за угол, как с противоположной стороны показались всадники, рысью ехавшие навстречу, – видимо, в кром. Посередине на вороном халисунском жеребце красовался молодой боярин. Волкодав узнал его без труда: тот самый, что стоял по левую руку кнесинки, когда она судила их со старым Варохом. Имя боярина было Лучезар, но Волкодав про себя так и называл его Левым. Очень уж напоказ, по его мнению, тянул он руку к ножнам, когда кнесинка велела Волкодаву приблизиться. За что такого любить?..

Венн посмотрел на приближавшихся всадников и усмехнулся в усы. Впереди и по бокам боярина скакали шустрые отроки, и у каждого в руках покачивалось копье. Не ровен час, вдруг да обидит кто–нибудь вельможу! Даром, что тот с пеленок драться учился. Мальчишкам, похоже, даже хотелось, чтобы сыскался такой неразумный. Хоть один на весь Галирад. То–то бы уж они его...

Волкодав отступил назад, к стене какого–то дома, и подумал: галирадские сольвенны, по крайней мере, не ломали шапок, повстречав на улице витязей своего кнеса. Пока еще не ломали. Наверное, скоро начнут...

И в это время мимо него пробежала какая–то бедно одетая, неухоженная старуха и с плачем устремилась наперерез боярину, пытаясь ухватиться за стремя. Просительница, успел решить Волкодав. Ищет Правды боярской. А может, защиты от сильного человека...

Отроки между тем не упустили долгожданного случая себя показать. Не позволили бабке не то что коснуться стремени, – даже и приблизиться к своему господину. Юный воин сейчас же оттеснил ее лошадью, опрокинув на мостовую. Наклонившись в седле, он хотел еще наподдать наглой оборванке древком копья... Но не ударил, потому что над старухой, припав на одно колено, уже стоял рослый венн с длинным рубцом на левой щеке. Венн ничего не сказал, просто поднял голову и посмотрел на юнца, и тот внятно понял: еще одно движение, и ему настанет конец. Причем конец этот, вероятно, будет ужасен. Отрок торопливо толкнул коня пятками и поскакал следом за своими.

Убедившись, что возвращаться никто не собирался. Волкодав поднял старуху:

– Не ушиблась, бабушка?

Та только плакала, закрыв руками лицо. Плакала так, словно у нее на глазах убивали родню. Волкодав поправил повой, стыдно сползший с ощипанной седой головы. Женщина, похоже, была из восточных вельхов, но слишком много времени провела на чужбине: от прежнего только всего и осталось, что замысловатая, тонкая вязь зеленой татуировки на коричневой высохшей кисти. Да вместо сольвеннской поневы – плащ на плечах, сколотый дешевой булавкой. Линялая старухина рубаха, явно перешитая с чужого плеча, была опрятно заштопана, а на локтях виднелись тщательно притачанные заплаты. Служанка, рассудил Волкодав. А то и вовсе рабыня.

– Успокойся, вамо, – сказал Волкодав на языке ее родины. – Кто тебя обидел?

Услышав вельхскую речь, старуха подняла голову, посмотрела ему в лицо темными опухшими глазами и попыталась что–то сказать, но слезы лишили ее голоса.

– Над... мой Над... Сколько зим... – только и разобрал Волкодав.

Он огляделся по сторонам. Люди шли мимо, и те, кто не видел случившегося, с любопытством оглядывались на старую женщину, рыдающую в объятиях вооруженного мужчины. Мать встретила сына. А может быть, провожает? Хотя нет, скорее, все–таки встретила.

Праздные взгляды не особенно понравились Волкодаву, и он повел бабку в сторону, – туда, где виднелась приветливо распахнутая дверь корчмы. Это был тот самый «Бараний Бок», чью вывеску он разбирал утром. Волкодав перешагнул высокий порог и почти перенес через него старуху: та не отнимала рук от лица и покорно плелась, куда он ее вел. Вряд ли у нее были причины особо доверять похожему на разбойника венну, но Волкодав понимал, что она его толком и не разглядела. Ей было просто все равно: так ведут себя на последней ступени отчаяния, когда кажется, что дальше незачем жить. Он знал, как это бывает.

Корчма оказалась на удивление обширной. Вот чему Волкодав поначалу дивился в больших городах: дома здесь лепились вплотную друг к дружке, чуть не лезли один на другой, чтобы хоть бочком, хоть вполглаза, а высунуться, показаться на улицу. Входишь вовнутрь, думая: на одной ноге придется стоять, – глядишь, ан от двери до стойки добрых двадцать шагов...

Народу внутри хватало. Час был самый что ни на есть подходящий для ужина, то есть дневной еды, когда солнце стоит на юге. Все, кто не имел в городе своего очага, стремились в харчевни перекусить. Сюда же спешила и добрая половина тех, кто вполне мог поесть дома. Харчевня – это ведь не просто щи, каша да пиво. Это и старые друзья, и новые знакомства, нередко куда как полезные для деловитого горожанина. И просто свежие люди со своими разговорами, а порою с самыми интересными и удивительными побасенками...

Обежав корчму наметанным взглядом, Волкодав нашел длинную скамью, совсем пустую, если не считать одного–единственного молодого парня, по виду – подмастерья кожевника. Венн подвел туда старуху и усадил в дальнем от парня конце, но тот встрепенулся, торопливо передвигаясь поближе:

– Занято здесь... люди вот сейчас подойдут. Волкодаву захотелось вышвырнуть кожевника вон, для начала приложив рыльцем о гладко оструганную, отеческую Божью Ладонь, но он сказал только:

– Потеснятся.

– Занято, говорю! – недовольно повторил подмастерье.

Волкодав тоже повторил, на сей раз сквозь зубы:

– Потеснятся.

Дальше спорить с ним усмарь не решился и обиженно замолчал. Волкодав остановил пробегавшую мимо хорошенькую служанку:

– Принеси, красавица, холодной простокваши для бабушки...

Вообще–то воду, молоко, простоквашу, квас и даже пиво в галирадских корчмах подавали даром, – но только тем, кто заказывал что–нибудь поесть. Поэтому Волкодав вручил девушке грош, и та, кивнув, убежала.

– Сейчас, вамо, – сказал Волкодав.

Питье отвлекает, заставляет человека думать еще о чем–то, кроме своих страданий, и тем помогает если не успокоиться, то хоть немного собраться с мыслями. Служанка вернулась из погреба и поставила перед Волкодавом запотевшую кружку. Волкодав пододвинул ее женщине:

– Пей.

Старуха безучастно взяла кружку и поднесла к губам.

– ...и вот тогда–то она и спустила на нас своих веннов, – достиг ушей Волкодава громкий и слегка хмельной молодой голос, донесшийся из глубины корчмы, оттуда, куда уже не доходил дневной свет из двери, лишь желтое мерцание масляных светильничков на длинных полицах по стенам. Голос был знакомый, и Волкодав сразу насторожился. Другое дело, он ничем этого не выдал и не стал оборачиваться.

– Сущие зипунники, – продолжал говоривший. – Пять или шесть рыл, каждый – трех аршин ростом и в плечах полтора. Чтоб мне, если вру!.. И где только таких набрала!.. Ну, то есть мы их сперва разбросали, да потом сразу два облома меня за руки взяли, а третий прямо в глаз ка–ак...

Это был один из возчиков. Тот, которому Волкодав вернул отобранный нож. Не очень понятно, зачем вообще ему понадобилось хвастаться бесславно оконченной дракой. Тем более, если он спьяну принял одною противника за пятерых. Но вот то, что двое веннов якобы держали его за руки, а третий калечил беспомощного кулаком...

Парень между тем вовсе отпустил вожжи.

– Тогда они у меня добрый нож и отняли, – поведал он слушавшим. – Мужики они, ясно, здоровущие, только я им все одно нос натянул. Сила силой, а и умишко надо иметь. Прихожу я, значит, на другой день, отыскиваю вожака ихнего... Сказать вам, что он там делал? Плевки наши на полу подтирал...

Дружный хохот сопроводил эти слова.

– Так вот, подхожу я этакой скромницей и ну ему свинью за бобра продавать: нож, мол, батюшкин, от родителя перешел. Смилосердствуйся, стало быть, не дай от срама погибнуть. Он, простота, тут же сопли распустил и его мне из своей конуры бегом назад вынес. Хоть бы посмотрел, ума палата, – нож–то новехонький...

На сей раз хохот вышел пожиже. Не все в Галираде успели забыть, как надо стыдиться родителей, не всем выходка возчика показалась смешной. Другое дело – лишний раз зацепить веннов, это да!

От Волкодава не укрылось, как опасливо покосился на него подмастерье. Волкодав кивнул ему на старуху:

– Присмотри, чтобы никто не обидел.

А сам поднялся на ноги и неторопливо пошел в сторону стойки.

Возчика он разглядел почти сразу. Тот сидел к нему спиной, и стол перед ним был сплошь заставлен пустыми кружками. Рядом лакомились пивом несколько местных парней. Кто–то отпустил очередную шуточку «...и вот приходит венн в город», все засмеялись. Волкодав продолжал идти, и наконец молодой возчик заметил, что сидящие напротив него по одному перестают его слушать и сами замолкают, глядя куда–то поверх его головы. Он раздраженно оглянулся...

На него сверху вниз смотрел тот венн с постоялого двора Любочады. Смотрел, не мигая. И молчал. И был примерно таким, как он сам только что расписывал. Саженного росту парень, сплетенный из железных узловатых ремней. А над плечом у него тускло посвечивала тяжелая крестовина меча. Венн терпеливо ждал, пока не станет совсем тихо. И за этим столом, и за соседними. Потом он заговорил. Не очень громко, но слышно.

– Если ты считаешь себя мужчиной, вставай и держи ответ за свои слова, – сказал Волкодав. – А не встанешь, значит, ты просто мешок с дерьмом. И ничего больше.

Опять стало тихо. Уже вся корчма смотрела на них.

– Эй, полегче там, венн... – проворчал кто–то за спиной Волкодава. Волкодав не стал оборачиваться и отвечать.

Он стоял очень спокойно и неподвижно, опустив руки. И ждал. И смотрел на обидчика, не отводя глаз.

Тот, конечно, успел опрокинуть в себя порядочное количество кружек, но был далеко не так пьян, как в день драки. Умирать ему не захотелось. Он опустил голову и сгорбился на скамье, пряча глаза.

Видя, что вставать он вовсе не собирается, Волкодав резко нагнулся и быстрым движением, за которым мало кто успел уследить, выдернул нож из ножен на поясе возчика. Тот самый нож. Взяв тремя пальцами крепкое лезвие, Волкодав сломал его, как лучинку. Бросил на пол обломки и пошел молча, не оглядываясь, к столику у двери. Туда, где оставил старуху. Он знал, что успеет услышать, если возчик все–таки вздумает выкинуть глупость. Или не возчик, а кто–нибудь другой. Но ничего не случилось. К тому времени, когда он вернулся за стол, корчма гудела совершенно по–прежнему.

Каково бы ни было горе, нельзя рыдать без конца. Что–то переполняется в душе, и раздирающее отчаяние сменяется тупым безразличием. Вот и старая вельхинка, согнувшись над опорожненной кружкой, вытирала красные от слез глаза, но больше не плакала.

Подмастерье, видевший, как Волкодав ходил к стойке, встретил его со всем почтением и даже указал ему на старуху: мол, присмотрел. А когда через некоторое время шумной ватагой ввалились его друзья и начали сетовать, что места на скамье маловато, – замахал на них руками:

– Ничего, потеснитесь...

– Рассказывай, бабушка, если хочешь, – сказал Волкодав.

...Ее звали Киренн. Сорок зим назад, юной девушкой, взошла она со своим любимым на честное брачное ложе. Свадьбу, которой следовало бы состояться осенью, против всякого обыкновения справили в конце весны, потому что соседи–саккаремцы грозили войной и мужчины племени, дети Серебряного Облака, отправлялись сражаться. Пусть юноша–жених, рассудили старейшины, обретет любимую и хотя бы продолжит себя потомством, если ему суждено будет пасть. И он ушел, ее Над кланд Ар–катнейл, стройный, как молодой тополь, сильный, как сто быков, и румяный, как утренняя заря. Ушел, чтобы не вернуться...

Судьба была немилостива к юной жене. Боги не послали ей наследника, а другой раз замуж она не пошла, ибо воины рассказали ей, что ее Нада не было среди павших. Однажды Киренн ушла из дому и тоже не возвратилась. Она отправилась в Саккарем, надеясь разыскать там мужа. И, конечно, не разыскала, только сама угодила в рабство. Долго носило ее, точно маленькую щепку в быстрой реке, и наконец прибило к берегу: девять зим назад здесь, в Галираде, добросердечные земляки–вельхи выкупили Киренн из неволи. Благо великой цены за нее, постаревшую и беззубую, уже не заламывали. Так она и осталась здесь жить – прислужницей у одной доброй вдовы...

И вот сегодня, когда Киренн отправилась на рынок за зеленью для хозяйкиного стола, ей случилось пройти мимо аррантского корабля, грузившегося перед близким отплытием. И вот там–то... у мостков, по которым вкатывали наверх бочки со знаменитой галирадской селедкой... стоял... с писалом в руке и вощеной дощечкой на груди, на плетеном шнурке... с рабским ошейником на шее...

– Он все такой же, мой Над... – Скобленую Божью Ладонь снова оросили прозрачные капли слез. – Все такой же красивый... только седой совсем...

Увидев ее, старый Над схватился за сердце и чуть не умер на месте. А потом бросился к ней, но на руки подхватить, как когда–то, уже не сумел. Рука у него нынче была только одна, вторую он потерял в юности, в том самом первом и последнем бою. Но как же крепко он обнял ее этой своей единственной уцелевшей рукой!..

Так они и стояли, забыв про весь белый свет. Пока строгий окрик надсмотрщика не заставил очнуться, не сдернул со счастливых небес...

– А потом что? – спросил Волкодав.

А потом она сбивала покалеченные старостью ноги, металась по городу, пытаясь собрать выкуп за мужа. Кораблю предстояло сегодня же отправиться в плавание, и аррант Дарсий, хозяин Нада, вовсе не намеревался, ждать. Обежав сородичей–вельхов, Киренн бросилась на торговую площадь, к звонкому кленовому билу, которым испокон веку призывали честной народ обиженные и терпящие горе, Киренн не родилась в Галираде и даже не была сольвеннкой. Кто бы мог ждать, что горожане станут выслушивать всклокоченную старуху?.. Ан нет же, не только выслушали, но даже стали метать к ее ногам деньги. Большей частью, понятно, медяки, но попадалось и серебро.

Собралось два с половиной коня.

Осталось еще четыре с половиной...

То ли глумился Надов хозхин–аррант, то ли вправду непомерно высоко ценил однорукого невольника, никому не дававшего пальца запустить в хозяйское добро. Прилюдно пообещал отпустить его за семь коней серебром. Не более, но и не менее: беда, коли грошика недостанет. А когда его следующий раз в Галирад занесет, про то и сам он не ведал. Может, вовсе более не припожалует...

– Вот тогда, значит, ты к боярину... – сказал Волкодав.

Киренн кивнула. Что такое семь коней для боярина? Для витязя дружинного, ратной добычей и милостью кнеса взысканного без меры?.. Черненое серебряное стремя, к которому так и не допустили старуху, одно стоило больше. Ну так Левый, он левый и есть. На правую сторону не вывернется. Может, и не зря следовала за ним бдительная охрана. Не грех такого зарезать...

– Пошли, – сказал Волкодав. Поднялся и взял Киренн за плечо. – Пошли, вамо, выкупим твоего деда.

Не веря себе, вельхинка обежала глазами его латаную некрашеную рубаху и облезлые кожаные штаны и почти засмеялась:

– Да ты... Да ты сам–то, сынок...

– У меня есть чем заплатить, – сказал Волкодав. И от необратимости этих слов глухо стукнуло сердце. – Пошли, почтенная Киренн кланд Аркатнейл.

Волкодав сразу понял, что они со старухой чуть–чуть не опоздали.

Большой, низко сидевший аррантский корабль еще стоял у причала, но последние приготовления к отплытию споро заканчивались. Вот–вот на обеих мачтах поднимутся пестрые квадратные паруса. Упадут в воду причальные канаты. И судно медленно поползет прочь от берега, на ходу втягивая в себя якорный трос, свитый из крепчайшей халисунской пеньки...

Однорукого Нада Волкодав увидел тотчас же. Несчастный старик переминался у сходен, вглядываясь в толпу. Он и вправду был высок и плечист и, верно, в юности был куда как хорош. А на шее у него болтался бронзовый ошейник. Просвещенные арранты надевали на рабов ошейники с крепким ушком для цепи, чтобы в случае непокорства легче было приковывать для наказания. Вот Над высмотрел свою Киренн, потом шедшего за нею рослого венна... Волкодав видел, что поначалу Над принял его за старухиного сына. Может, даже и за своего собственного. Мало ли, мол, где, у какого племени мог вырасти тот сын... Потом раб понял свою ошибку и только вздохнул.

В это время, обогнав Волкодава и Киренн, к сходням быстрым шагом подошел коренастый, крепко сбитый рыжебородый мужчина.

– На корабль! – повелительно махнув рукой, приказал он старику. – Отплываем сейчас!

– Прошу тебя, Накар... – согнулся несчастный невольник. – Пожалуйста, позови господина...

– Может, тебе прямо Царя–Солнце сюда привести? – огрызнулся Накар. – А ну живо наверх, пока я тебе вторую руку не выдернул!..

Волкодав посмотрел на обширную тучу, понемногу казавшую из–за небоската тупые белоснежные зубы. Аррантские корабельщики любили отплывать перед бурей: надо было только вовремя миновать скалистые острова, а там уж попутный ветер доносил их чуть не до самого дома. Мореходы они были отменные и в открытом океане никаких штормов не боялись.

Старый Над в отчаянии повернулся к жене...

– Почтенная шенвна Киренн, – подал голос. Волкодав. – Скажи этому рыжебородому, что я прошу его позвать сюда господина.

Мало кого он не любил так, как надсмотрщиков.

– Хозяин отдыхать лег! – не дав женщине раскрыть рта, рявкнул Накар. И вновь повернулся к Наду: – А ты лучше не зли меня, вельх...

– Почтенная шенвна Киренн, – медленно, с тяжелой ненавистью повторил Волкодав, – пусть этот позор своего рода, ублюдок, зачатый на мусорной куче, приведет сюда своего господина. И скажи ему так, почтенная Киренн: если он еще раз откроет свою вонючую пасть, то подавится собственными кишками.

Накар, человек тертый, сообразил, почему венн предпочел обращаться к нему через старуху. Дюжего надсмотрщика испугать было непросто, но дело–то в том, что Волкодав его и не пугал. Он его попросту собирался убить.

Это подействовало лучше всяких угроз. Сдавленно бормоча про себя, Накар взбежал по сходням на судно. А заодно и подальше от висельника–венна. Через некоторое время возле борта появился хозяин – молодой аррантский купец в кожаных сандалиях и добротном синем плаще поверх короткой рубахи из тонкого золотистого шелка. Такая же лента придерживала надо лбом ухоженные темные кудри.

– О–о, Над! – удивился он. – Да никак за тебя в самом деле выкуп собрали?

Старика затрясло, он беспомощно оглянулся на Волкодава.

– Это ты, что ли, – по–аррантски обратился к купцу Волкодав, – при людях обещал отпустить его за выкуп в семь коней?

Дарсий перебрался через борт и зашагал вниз по сходням. Накар шел следом за хозяином, на ходу предупреждая:

– Господин мой, это очень опасный мерзавец... Дарсий только отмахнулся. При этом сдвинулась пола плаща, и стал виден короткий кривой меч, висевший на левом боку. Дарсий, похоже, считал, что владеет им мастерски. Может, так оно и было.

– Во имя Вседержителя, варвар, как хорошо ты говоришь на нашем языке! – сказал он Волкодаву. – Кто ты? Для простого наемника у тебя слишком правильный выговор...

– Это ты обещал отпустить однорукого за выкуп в семь коней? – повторил Волкодав.

– Я, – кивнул Дарсий. – И я от своих слов не отказываюсь. Вот только, любезный варвар, прости, но по твоему виду никак нельзя заподозрить, чтобы твою мошну отягощала хоть четверть коня, не говоря уже о семи. Уж не хочешь ли ты предложить себя вместо него?.. – Киренн ахнула, а купец окинул Волкодава с головы до ног оценивающим взглядом знатока и покачал головой: – Нет уж, избавь меня Боги Небесной Горы от подобных рабов. Так что...

– У меня есть чем заплатить, – сказал Волкодав. Расстегнув на груди новенькую блестящую пряжку, он вытянул из ушек длинный ремень и снял меч со спины. Ему показалось, будто в спину сейчас же потянуло ледяным сквозняком. Взяв ножны в левую руку, правой он вытянул из них чудесный буро–серебристый клинок, отчетливо понимая, что совершает это в самый последний раз.

– Возьми, – сказал он арранту. У Дарсия слегка округлились глаза.

– Ты их сын? – спросил он изумленно.

– Нет, не сын, – сказал Волкодав.

– Тогда кто же ты?..

– Я принес тебе выкуп, – сказал Волкодав. – Возьми его.

Купец словно очнулся и, не отрывая глаз от меча, небрежно кивнул надсмотрщику:

– Накар, сними с Нада ошейник. Я отдаю раба этому человеку.

Он, видно, в самом деле неплохо разбирался в оружии и понимал, что клинок – не подделка. Аррант взял меч, и Волкодав почти услышал беззвучный крик, полный ярости и отчаяния, от которого пусто и холодно стало в груди. Хмурый Накар поклонился хозяину, убежал на корабль и довольно долго не возвращался. Видимо, ключ, отпиравший ошейники, использовался нечасто, а значит, и убран был далеко.

– Варвары, дикое племя, а делают же... какая жемчужина для моего собрания! – вполголоса говорил между тем Дарсий. Он поворачивал и любовно гладил блестящее лезвие, и Волкодав понял, как чувствует себя муж, у которого на глазах начинают лапать жену. – Этот меч стоит гораздо больше семи коней, – сказал ему Дарсий. – Я велю позвать мастера оружейника, и он назовет точную цену. Все, что свыше семи коней, будет тебе возвращено.

Какие монеты ты предпочитаешь? Или, может быть, драгоценные камни? У меня как раз есть неплохие изумруды из Самоцветных гор...

– Я не стану разменивать его на серебро, – сказал Волкодав. – Так ты отпускаешь раба?

– Конечно, отпускаю, но...

Волкодав кивнул и молча шагнул мимо него к старому Наду. Наверное, следовало бы дождаться, пока вернется Накар и честь честью отомкнет на шее деда ошейник, который тот, плохо веря себе, медленно поворачивал замочком вперед. Наверное. Возле замочка виднелось очень хорошо знакомое Волкодаву ушко, предназначенное для цепи. Венн взялся обеими руками за ошейник, и тот заскрипел, а потом лопнул вместе с кожаной подкладкой. Волкодав разогнул его до конца и выкинул в воду.

– Хорошо, что твой меч такой дорогой! – весело засмеялся аррант и шутя погрозил Волкодаву пальцем: – Ты испортил мою собственность, варвар. Я ведь отдал тебе только раба, но не ошейник.

– Счастливо тебе, купец, – сказал Волкодав. В это время между корабельщиками, глазевшими через борт, появился рыжебородый Накар.

– Долго возишься! – махнул ему Дарсий. В другой руке у него был меч Волкодава. – И тебе счастливо, варвар, – сказал он, ступая на сходни. Взошел – и дюжие мореходы живо втащили мостки на корабль, а береговые работники принялись разматывать причальные тросы. Яркие клетчатые паруса затрепыхались на ветру, одевая мачты под дружное уханье команды. Ветер держался как раз отвальный; до грозы он наверняка унесет их за острова.

Волкодав не стал смотреть, как отходит корабль. Он смотрел на обнявшихся, плачущих стариков и думал о том, есть ли у этих двоих где приклонить голову на ночь. И что скажет Варох, если он еще и Нада с Киренн к нему приведет...

Он заметил, как подогнулись колени у старика, и успел подумать: нежданно свалившееся счастье тоже поди еще перенеси, тут, пожалуй, в самом деле голова кругом пойдет... Волкодав подхватил начавшего падать Нада и увидел, что старик перестал дышать.

Венн поспешно уложил его кверху лицом на бревенчатый настил, выглаженный сотнями и сотнями ног. Он знал как подтолкнуть запнувшееся сердце, как заново раздуть пригасшую было жизнь...

– Не буди его, – тихо сказала ему Киренн. – Пусть спит...

Волкодав хотел возразить ей, но передумал. Киренн села подле мужа и стала гладить пальцами его лицо, с которого уже пропадали морщины.

– Теперь мы с тобой не расстанемся, – тихо повторяла она. – Теперь мы с тобой никогда не расстанемся... Ты погоди, я сейчас...

Солнечный свет внезапно померк, и Волкодав невольно оглянулся в сторону моря, но почти сразу услышал позади себя тихий вздох и увидел, что Киренн уже не сидела, а лежала подле мужа, упокоив голову у него на груди. Они встретились, чтобы никогда больше не расставаться.

Грозовая туча все выше поднималась на небосклон, словно гигантская пятерня, воздетая из–за горизонта. Она обещала аррантскому кораблю хороший ветер и то ли проклинала, то ли благословляла... Вершина тучи горела белыми жемчугами, у подножия бесшумно вспыхивали красноватые зарницы. Вот окончательно спряталось солнце, и лиловые облачные кручи превратились в темно–серую стену, медленно падавшую на город...

Наверное, души Нада и Киренн уже шагали, обнявшись, по прозрачным морским волнам на закат, туда, где стеклянной твердыней вздымался над туманами Остров Яблок, вельхский рай Трехрогого – Ойлен Уль...

Предвидя близкий дождь, торговцы сворачивали лотки и палатки, а покупатели спешили приобрести то, зачем пожаловали на рынок; торговаться было особо некогда, и те и другие вовсю этим пользовались. Люди оглядывались на двоих неподвижных стариков и Волкодава, стоявшего подле них на коленях. Иные качали головами и шли прочь, иные задерживались. В особенности те, кто делился с Киренн медью и серебром.

– Значит, все–таки выкупила мужа? – спрашивали Волкодава.

И он отвечал:

– Выкупила.

Клубящаяся окраина тучи тем временем нависла уже над головами, по морю пошли гулять свинцовые блики. Площадь быстро пустела, только Морской Бог аррантов по–прежнему грозил неизвестно кому своим гарпуном. Волкодав встретился глазами с красивым юношей–вельхом, никак не желавшим уходить, и сказал ему:

– Сходи к вашему старейшине, пускай людей пришлет...

Домой Волкодав возвращался уже под проливным дождем. Он медленно шел пустыми улицами, на которых не было видно даже собак. Молнии с треском вспарывали мокрое серое небо, но Волкодав не молился. Бог Грозы и так ведал, что творилось у него на душе. Вот, значит, зачем был доверен ему добрый меч, наследие древнего кузнеца. Волкодав, правда, насчитал всего два стоящих дела, зато людей было трое. Меч помог ему отбить Эвриха у жрецов. И устроить так, чтобы чета стариков успела обняться здесь, на земле, прежде чем уже навеки обрести друг друга на небесах. Волкодав знал вельхскую веру. Тот, кто умер рабом, и на Острове Яблок окажется у кого–нибудь в услужении. Над и Киренн ушли свободными. Ушли рука в руке. Может быть, в следующей жизни им не придется искать друг друга так долго.

Говорят же, что отправляться в путь во время дождя – благая примета...

На острове Ойлен Уль Над выстроит дом для любимой, и станут они жить–поживать. А там, чего доброго, сыщется парень, который захочет стать им сыном. Поистине за это стоило отдать меч, так что жалеть было не о чем. Да и навряд ли разумный клинок надолго задержится у человека, не стоившего, по глубокому убеждению Волкодава, доброго слова. Не таков он, чтобы согласиться безропотно висеть на стене. А может, он и вовсе надумает уйти вместе с кораблем в зеленую морскую пучину, выполнив все, что ему было на земле предназначено?..

Не о чем сожалеть.

Волкодав вымок насквозь, вода сплошными ручьями лилась по волосам и лицу и сбегала вниз, уже не впитываясь в липнувшую к телу одежду. После того как вельхи, согласно своему обычаю, унесли умерших посуху в лодке, он долго еще сидел на набережной, глядя в серую стену дождя, непроницаемо смыкавшуюся в десятке шагов. А потом встал и побрел без особенной цели. Он озяб, но в тепло не торопился. Ему было все равно.

Не о чем сожалеть. Почему же Волкодаву хотелось завыть, как воет голодный пес, позабытый уехавшими хозяевами на цепи?..

День, придавленный глыбами туч, угас быстрее положенного. Когда Волкодав приплелся в мастерскую Вароха, вокруг уже густели синеватые сумерки. Волкодав остановился под навесом крыльца, стащил рубашку и обтерся ею, потом стал выжимать. Первым его почуял щенок. Раздалось звонкое тявканье, в дверь с той стороны заскреблись коготки. Наверное, малыш встал на задние лапы и вовсю вертел пушистым хвостом, приветствуя Вожака. Волкодав потянулся к двери, но тут она сама раскрылась навстречу. Щенок с радостным визгом выкатился ему под ноги, однако Волкодав сейчас же про него позабыл, онемело уставившись на того, кто открыл ему дверь.

Человек этот был подозрительно похож на Тилорна. Тот же рост, та же болезненная худоба и длинные, изящные пальцы. Те же тонкие черты бледного, с провалившимися щеками лица. Те же темно–фиолетовые глаза, в которых почти всегда дрожали готовые вспыхнуть добрые золотые искорки смеха. Но это был не Тилорн. Вместо роскошного серебряного мудреца перед Волкодавом стоял совсем молодой мужчина с ровно и коротко подстриженными пепельными волосами и без каких–либо признаков бороды и усов. И одет он был не в белую рубаху до пят, а в обычную мужскую одежду, висевшую, правда, на тощем теле мешком.

– Вот видишь, как опасно оставлять меня без присмотра, – голосом Тилорна сказал человек. Было видно, что он готовился от души посмеяться, но вид одеревеневшего лица Волкодава вселял в него все большее смущение. – Мы сделали, как велит ваш обычай, – поспешно заверил он венна. – Все сожгли, а что осталось, зарыли...

Мог бы и не рассказывать, с бесконечной усталостью подумал Волкодав и сам слегка удивился собственному равнодушию. Остригся и остригся. Если совсем дурак и не понимаешь, что половину жизненной силы сам себе откромсал, – дело твое. Если считаешь, что я тебе из–за прихоти бороду обкорнать не давал...

Из глубины дома появился Эврих и сразу спросил:

– А где твой меч, Волкодав?..

– Да, действительно?.. – спохватился Тилорн. Волкодав молча обошел их и пересек мастерскую, стараясь не наследить. Выбравшись на заднее крыльцо, он сел на влажную от капель ступеньку и стал слушать, как шумел дождь. Тилорн остался внутри дома и что–то говорил Эвриху, но Волкодав не стал напрягать слух. Он не думал ни о чем, а в голове было пусто, как в раскрытой могиле.

...Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Косматая, позвякивающая кандалами толпа...

Иногда надсмотрщиков тянуло развлечься, и тогда кто–нибудь из них предлагал рабам поединок, поскольку истинньй вкус удовольствию доставляет некоторый оттенок опасности. Вызвавшегося раба расковывали, и он – с голыми руками или с камнем, выхваченным из–под ног, – должен был драться против надсмотрщика, вооруженного кнутом и кинжалом, а нередко еще и в кольчуге. Тем не менее желающий находился всегда, ибо тому, кто побьет надсмотрщика, обещали свободу. Длился же поединок до смерти, и тот, с кого перед сражением снимали оковы, знал, что больше ему их не носить. Он или выйдет на свободу, или погибнет. Надсмотрщики побеждали неизменно, таким путем на свободу за всю историю Самоцветных гор не вышел еще ни один человек. Однако раб для поединка находился всегда. Иные думали – кто–то же станет когда–нибудь первым, так почему бы не я? Все должно с кого–то начаться, так почему не с меня?.. Для других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийства...

И вот настал день – или не день, кто его разберет в подземной ночи? – когда вперед вышел надсмотрщик по прозвищу Волк:

«Эй, крысоеды! Ну что, хочет кто–нибудь на свободу?»

«Я», – сейчас же отозвался низкий, сдавленный голос. Говорил молодой раб, которого считали очень опасным и все время держали на одиночных работах, да притом в укороченных кандалах, чтобы не мог ни замахнуться, ни как следует шагнуть. Он и теперь, в первый раз за полгода, шел в общей толпе только потому, что его переводили в новый забой.

«Ты? – с притворным удивлением сказал ему Волк. – Еще не подох?»

Серый Пес ничего ему не ответил, потому что не годится разговаривать с врагом, которого собираешься убивать.

Между тем поединок обещал стать достопамятным зрелищем. Оба были веннами, а венны слабились как неукротимые воины, даже и с голыми руками способные натворить дел. Кое–кто знал, что этих двоих в свое время привез на рудник один и тот же торговец рабами и мальчишки пытались дорогой вместе бежать. Потом, правда, их пути разошлись, и теперь, семь лет спустя, в круге факельного света стояли двое врагов. Двое молодых мужчин, оба невольники. Серый Пес, год тому назад замученный насмерть и все–таки выживший. И Волк, его палач...

Пугливо косившийся работник расковал Серого Пса. Сначала он освободил ему ноги, потом потянулся к ошейнику, но тут же, вскрикнув, отдернул руку: Нелетучий Мыш цапнул его за палец острыми, как иголки, зубами. Из толпы рабов послышался злорадный хохот и замечания сразу на нескольких языках:

«За другое место его укуси, маленький мститель...»

«Нас каленым клеймом метил, а сам визжит, как недорезанный поросенок!..»

А кто–то подначивал:

«Покажи ему, Серый Пес, покажи...»

Но Серый Пес не стал обращать внимания на такую мелочь, как рудничный холуй, по ошибке именовавшийся кузнецом. Он накрыл ладонью злобно шипевшего Мыша, и работник снял с него ошейник, а потом, в самую последнюю очередь, освободил руки. И скорее убрался в сторонку, обсасывая прокушенный палец. Серый Пес повел плечами, заново пробуя собственное тело, отвыкшее от свободных движений. И шагнул вперед. Волк ждал его, держа в правой руке кнут, а в левой – длинный кинжал с острым лезвием, плавно сбегавшим от рукояти к граненому, как шило, острию. И тем и другим оружием Волк владел очень, очень неплохо. В чем неоднократно убеждались и каторжники, и другие надсмотрщики, все, у кого хватало дерзости или глупости с ним повздорить.

«Ну? – сказал он, пошевеливая кнутом. – Иди сюда».

Он был сыт и силен, этот Волк. Сыт, силен, ловок и уверен в себе. Серый Пес стоял перед ним, немного пригнувшись, и не сводил с него взгляда.

Все ждали: вот сейчас кнут Волка метнется лоснящимся извивом, словно охотящаяся гадюка, резанет соперника по глазам... Вышло иначе. Волк стремительно подался вперед, выбрасывая перед собой руку с кинжалом, нацеленным рабу в живот.

Тот мгновенно отшатнулся назад, уходя от неминуемой смерти.

Толпа кандальников глухо загудела, заволновалась. Притиснутые к дальней стене карабкались на выступы камня. Кто–то пытался опереться на чужое плечо, кто–то упал, нещадно ругаясь. Почему–то каждому хотелось воочию узреть этот бой, о котором действительно потом сложили легенды.

Двое противников снова неподвижно стояли лицом к лицу, и теперь уже мало кто сомневался, что Волк пустит в ход кнут. И опять вышло иначе. Волк еще раз попытался достать Серого Пса кинжалом, рассчитывая, наверное, что тот не ждал повторения удара.

Раб снова умудрился отпрянуть и сохранить себе жизнь, но выпад оказался наполовину обманным: кнут все–таки устремился вперед. Он с шипением пролетел над самым полом, чтобы обвить ногу Серого Пса и, лишив подвижности, подставить его под удар клинка. Раб с большим трудом, но все же успел перепрыгнуть через змеившийся хвост. Волк, однако, отчасти добился своего. Легкое движение локтя, и кнут в своем возвратном движении взвился с пола, сорвав кожу с плеча раба. Серый Пес, как позже говорили, не переменился в лице. Вместо него охнула толпа.

«Иди сюда! – выругавшись, сказал Волк. – Иди сюда, трус!»

Серый Пес ничем не показал, что слышал эти слова. Он давно отучил себя попадаться на такие вот крючки. Нет уж. Он еще схватится с Волком грудь на грудь, но сделает это по–своему и тогда, когда сам сочтет нужным. А вовсе не по прихоти Волка. И если он погибнет, это будет смерть, достойная свободного человека. А значит, он и драться станет как свободный человек, а не как загнанная в угол крыса...

Кнут Волка все же свистнул верхом, метя ему по лицу, но Серый Пес вскинул руку, и кнут, рассекая кожу, намотался ему на руку и застрял. Теперь противники были намертво связаны, потому что выпускать кнут Волк не собирался. Лезвие кинжала поплыло вперед, рассекая густой спертый воздух. Рыжие отсветы факелов стекали с него, точно жидкий огонь. Граненое острие неотвратимо летело в грудь Серому Псу, как раз в дыру лохмотьев, туда, где под немытой кожей и напряженными струнами мышц отчетливо проглядывали ребра. Правая рука раба пошла вверх и в сторону, наперехват, успевая, успевая поймать и до костного треска сдавить жилистое запястье надсмотрщика...

И в это время гораздо более опытный Волк пнул его ногой. Серый Пес еще научится предугадывать малейшее движение соперника, да не одного, но пока он этого не умел и мало что мог противопоставить сноровистому Волку, кроме звериной силы и такой же звериной решимости умереть, но перед этим убить. Неожиданный удар пришелся в живот и согнул тело пополам, и кинжал с отвратительным хрустом вошел точно туда, куда направлял его Волк, и Серый Пес понял, что умирает, и это было воистину так: когда он попытался вздохнуть, изо рта потекла кровь. Однако он был еще жив. И пока он был жив...

Волк поздно понял, что на погибель себе подобрался слишком близко к умирающему рабу. Торжествуя победу, он не отскочил сразу, думая вколотить кинжал до крестовины, и эта ошибка стоила ему сперва зрения, а через мгновение и жизни. Рука Серого Пса, дернувшаяся было к пробитому боку, вдруг выстрелила вперед, и растопыренные пальцы, летевшие, точно железные гвозди, прямо в глаза, стали самым последним, что Волку суждено было в этой жизни увидеть. Волк успел жутко закричать и вскинуть ладони к лицу, но тем самым он только помог Серому Псу поднять вторую руку, ибо кнут, прихваченный к запястью кожаной петлей–паворозом, по–прежнему связывал поединщиков, словно нерасторжимая пуповина. Серый Пес взял Волка за горло и выдавил из него жизнь. Мертвый Волк бесформенной кучей осел на щербатый каменный пол, и только тогда с левой руки победителя сбежали петли кнута, оставив после себя сочащуюся красной кровью спираль.

«Волкодав!.." – не своим голосом завопил из глубины толпы кто–то, смекнувший, как называют большого серого пса, способного управиться с волком. А из боковых тоннелей, тесня бушующих каторжан, бежали надсмотрщики: небывалый исход поединка запросто мог привести к бунту.

Отгороженный от недавних собратьев плотной стеной обтянутых ржавыми кольчугами спин, Волкодав еще стоял на ногах, упрямо отказываясь падать, хотя по всем законам ему давно полагалось бы упасть и испустить дух. Он зажимал рану ладонями, и между пальцами прорывались липкие пузыри. Он знал, что у него хватит сил добрести до ворот, ведущих к свободе, – где бы они ни находились, эти ворота. Еще он знал, что надсмотрщики откроют ворота и выпустят его, не добив по дороге. Потому что оставшиеся рабы рано или поздно проведают истину, а значит, потешить душу поединком не удастся больше никому и никогда. За что драться невольнику, если не манит свобода?

...Он плохо помнил, как его вели каменными переходами. Сознание меркло, многолетняя привычка брала свое, и ноги переступали короткими шажками, ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось холоднее: то ли оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным морозом, то ли из–за крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и черными кляксами отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под сотнями тяжело шаркающих ног – эка невидаль, кровь на рудничных камнях – но кое–где пятна сохранятся, и рабы станут показывать их друг другу и особенно новичкам, убеждая, что легенда о завоевавшем свободу – не вымысел...

А пока Волкодав просто шел, поддерживаемый неизвестно какой силой, и вся воля уходила только на то, чтобы сделать еще один шажок и не упасть. Перед ним проплывали мутные пятна каких–то лиц, но он не мог даже присмотреться как следует, не то что узнать, Шаг. Держись, Волкодав, держись, не умирай. И еще шаг. И еще.

...И ударил огромный, нечеловеческий свет, грозивший выжечь глаза даже сквозь мгновенно захлопнувшиеся веки. Это горело беспощадно–сизое горное солнце, повисшее в фиолетовом небе перед самым устьем пещеры. Протяни руку – и окунешься в огонь. Волкодав услышал, как закричал от ужаса Нелетучий Мыш, чудом уцелевший во время поединка. Потом раздался голос вроде человеческого, сказавший:

«Вот тебе твоя свобода. Ступай».

Резкий мороз на какое–то время, подстегнул отуманенный болью разум, и Волкодав попробовал оглядеться, плотно сощурив исходящие слезами, напрочь отвыкшие от дневного света глаза. Прямо перед ним голубел на солнце изрезанный трещинами горб ледника, стиснутого с двух сторон черными скалами ущелья. Волкодав ступил на снег и пошел, сознавая, что в спину ему смотрят рабы, занятые в отвалах и на подъездных трактах. Они должны запомнить и рассказать остальным, что он ушел. Наверное, он упадет и умрет за первой же скалой. Но пусть они запомнят, что он ушел на свободу. Ушел сам...

Ему сказочно повезло: он не сорвался ни в одну из трещин и не замерз, переломав ноги, в хрустальной, пронизанной солнечными отсветами гробнице. Боги хранили его. Он уходил все дальше и дальше, время от времени чуть приоткрывая слепнущие глаза, чтобы видеть, как медленно придвигается скала, за которой его уже не смогут разглядеть с рудничных отвалов и за которой он должен будет неминуемо свалиться и умереть. Он шел к ней целую вечность, и жизни в нем оставалось все меньше. Цепляясь за обледенелые камни, он обогнул скалу и свалился, но почему–то не умер сразу, только перестал видеть, слышать и думать. Нелетучий Мыш перебрался ему на грудь, прижался, распластываясь, и жалко заплакал.

Волкодав уже не видел, как невесомо скользнули над ним две большие крылатые тени, а немного погод к распростертому телу пугливо приблизились хрупкие, большеглазые существа, очень похожие на людей...

...Почувствовав, как разгорается глубоко в груди медленный огонек боли, Волкодав затравленно огляделся кругом и уткнулся лицом в колени, второй раз за один день настигнутый жестоким приступом кашля. Легкие точно посыпали изнутри перцем, хотелось вывернуть их наизнанку, ошметками, клочьями вышвырнуть из себя вон... Ребра свело судорогой, Волкодав задохнулся и не сразу почувствовал на своих плечах чьи–то руки. Это было уже совсем скверно. Он хотел стряхнуть их с себя, но сразу не сумел – держали цепко. Его заставили выпрямиться, и к голой груди прижались две твердые узенькие ладошки. Ниилит... Ниилит? Тут Волкодав понял, что его собрались лечить волшебством. Допустить подобного непотребства он не мог и хотел вырваться, встать, но кашель с новой силой скрутил его, и отбиться не удалось.

А крепкие ладошки знай скользили, гладили тело, и зеленые круги, стоявшие перед зажмуренными глазами, начали таять. От рук Ниилит распространялось чудесное золотое тепло, которое гнало, гасило багровый огонь и успокаивало, успокаивало...

Волкодав окончательно пришел в себя и открыл глаза. На миг ему показалось, будто от рук Ниилит вправду исходило слабое золотое свечение. Но только на миг.

– Тебе жить надоело?.. – сипло зарычал Волкодав. Встряхнулся и обнаружил, что держали его, вернее, поддерживали, вдвоем. Тилорн подпирал сзади, самым непристойным образом гладя его мокрую голову, а Эврих обнимал за плечи, заглядывая в глаза, и на лице у него было искреннее сострадание. Почему–то это вконец озлило Волкодава, и он решил–таки вырваться.

– Не беспокойся за Ниилит, друг мой, – сказал ему Тилорн. – Я знаю, чего ты боишься, но этого не случится. В здешнем мире женщинам дано больше, чем нам. Я вот мужчина, и я способен только отдавать свою силу... или направлять чужую, если человек сам этого хочет. Ниилит же способна призывать то, что твой народ именует Правдой Богов, а мой – энергией Космоса...

Недоверчиво слушавший Волкодав сразу припомнил: после лечения Эвриха он, крепкий мужик, воин, обессилел так, что не сумел даже подняться и два дня потом отсыпался. Тогда–то ведь и привязался к нему рудничный кашель, казалось бы, давно и прочно изжитый. А Ниилит ходила как ни в чем не бывало, возилась по хозяйству, отмывала окровавленный пол...

Наверное, они были правы. И уж во всяком случае понимали, что делали. Вот только Волкодав до того не привык к помощи, что, в отличие от Тилорна, не умел принимать ее как надлежало. Особенно когда она здорово смахивала на самопожертвование. Он открыл рот, чтобы сказать Ниилит спасибо, но тут подал голос Эврих:

– Где ты подхватил такой кашель, варвар? Я думал, уж тебе–то никакой дождь нипочем... – Волкодав злобно посмотрел на него, и молодой аррант неожиданно расхохотался: – О, вижу, ты сердишься. Значит, тебе не настолько уж плохо, как мы было подумали...

Мужчины взялись его поднимать, но Волкодав легко стряхнул их и встал сам.

– Пошли в дом, – сказал Тилорн. – Хватит здесь мерзнуть.

Что до Ниилит, она попросту взяла венна за руку и потащила в дверь.

Войдя, Волкодав только тут заметил, что в доме топился очаг – заступа от холодной сырости, которой тянуло снаружи. Мальчишка Зуйко, гордый порученным делом, держал над углями медный ковшик на длинной деревянной ручке. Из ковшика пахло медом, липовым цветом, вереском и чем–то еще. Ниилит вручила Волкодаву дымящуюся чашку, и он выпил без разговоров. Ниилит была здесь единственным человеком, от которого он стерпел бы любое самоуправство. Даже если бы она взялась лоб ему щупать. Он сказал, ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Спасибо...

Всего же более он был им благодарен за то, что они больше не расспрашивали его, куда он подевал меч.

Утро занялось ветреное, розовое и чисто умытое. Вскоре после того, как поднялось солнце, в дом к Вароху, шлепая сапогами по еще не просохшей после обильного ливня мостовой, припожаловал старшина Бравлин.

– Пошли со мной, парень, – поздоровавшись с хозяином и жильцами, сказал он Волкодаву.

– Куда еще? – насторожился подозрительный венн.

– В кром, – сказал стражник. – Государыня кнесинка меня нарочно послала, потому что ты меня вроде как знаешь. Она велела, чтобы ты сейчас же пришел.

– Зачем? – поднимаясь, хмуро спросил Волкодав.

– Больно любопытный ты, парень, – проворчал Бравлин. – Придем, сам все и узнаешь.

– Может, нам тоже пойти? – осторожно спросил Тилорн. Эврих и Ниилит встревоженно оглянулись на Вароха, но мастер только пожал плечами.

– Незачем, – буркнул Волкодав. И пошел с Бравлином со двора.

Живя на чужбине, всякий поневоле держится соплеменников. Вот и вельхи, обитавшие в Галираде чуть не со дня основания крома, целиком заселили две длинные улицы. Ближний путь в крепость пролегал мимо, но Волкодав хорошо слышал долетавшие с той стороны обрывки песен и нестройное, но усердное гудение вельхских «пиобов», – костяных дудок, питавшихся воздухом из кожаного мешка. Песни, все как одна, были задорные и веселые. По вере вельхов, покойных до самого погребения не покидали одних и вовсю забавляли плясками и весельем, дабы отлетающие души преисполнились благодарности к сородичам, порадовавших их праздником. А устрашенная Смерть подольше не заглядывала в дом, где ее подвергли посрамлению и насмешкам...

Бравлин и Волкодав пересекли подъемный мост, который мало кто из горожан видел поднятым, и вошли в кром. Бравлин сказал что–то отроку, стоявшему в воротах, и парень, кивнув, убежал. Волкодав обратил внимание, что посередине двора уже был разложен ковер и стояло деревянное кресло для кнесинки. Дружина понемногу сходилась с разных сторон, занимая по чину каждый свое место. Совсем как тогда, зло подумал Волкодав. Он не любил неизвестности, потому что ничем хорошим она обычно для него не кончалась, и внутренне ощетинился. Опять суд?.. Да на сей–то раз с какой бы стати?..

На всякий случай он обежал глазами лица бояр. Лучезара–Левого не было видно, и на том спасибо. Зато присутствовал тот, кого Волкодав про себя называл Правым, – боярин Крут Милованыч, седой, немеряной силы воитель с квадратным лицом и такими же плечами. Он и теперь стоял справа от кресла, пока еще пустого. Он взирал на Волкодава с хмурым недоумением, и тот, присмотревшись, именно по его лицу догадался: дружинные витязи не лучше его самого понимали, зачем кнесинке понадобилось в несусветную рань собирать их во дворе.

Юная правительница, впрочем, не заставила себя дожидаться, Как только Бравлин подвел Волкодава к краю ковра, дверь в покои кнесинки растворилась, и Елень Глуздовна вышла на крыльцо. Она держала в руках тщательно свернутый темно–серый замшевый плащ.

– Гой еси, государыня, – сейчас же поклонились все стоявшие во дворе.

– И вам поздорову, добрые люди, – отозвалась она. Выпрямившись, Волкодав сразу встретился с ней глазами. Потом перехватил сердитый и непонимающий взгляд Правого и насторожился еще больше. Между тем кнесинка села в свое кресло, оглядела недовольных бояр, покраснела и не без вызова вздернула подбородок. Она сказала:

– Подойди сюда, Волкодав!

Волкодав осторожно ступил на пушистый ковер и остановился в двух шагах от нее. Кнесинка Елень еще раз огляделась и тоже встала, оказавшись ему по плечо, хотя кресло было снабжено подножкой. На щеках молодой государыни пылали жаркие пятна, но голос не дрогнул ни разу. Она громко и звонко выговорила осененную временем формулу найма телохранителя:

– Я хочу, чтобы ты защищал меня вооруженной рукой. Заслони меня, когда на меня нападут!

Волкодав настолько не ожидал ничего подобного, что на мгновение попросту замер, растерявшись. Но потом опустился перед кнесинкой на колени и глухо ответил:

– Пока я буду жив, никто недобрый не прикоснется к тебе, госпожа.

Краем уха он услышал возмущенный ропот дружины. И окончательно понял, что добра ждать нечего.

– И еще я хочу, чтобы ты принял от меня вот это...

Кнесинка принялась разворачивать плащ – прекрасной выделки плащ на коротком, но очень густом и теплом меху. Он сам по себе был воистину роскошным подарком, – а ведь и последняя рогожа оборачивается драгоценной парчой, когда ее дарит вождь. Волкодав, однако, сразу заметил, что в складках плаща скрывался некий предмет. А потом у него попросту остановилось сердце. Потому что кнесинка вытащила наружу и протянула ему его меч.

Сначала он решил, что ему померещилось. Но нет. Те самые ножны цвета старого дерева, обвитые наплечным ремнем, с жесткой петелькой, притачанной сбоку для Мыша. Та самая блестящая крестовина и рукоять, которую он успел запомнить до мельчайшего листика хитроумного серебряного узора... Волкодав взял меч, ощутил на ладонях знакомую тяжесть и заподозрил, что это был все же не сон.

Дружина ошарашенно и с обидой смотрела на дочку своего вождя. Вернется кнес, что–то скажет! Кабы за ушко дитятко не ухватил. Какой еще телохранитель, зачем, если каждый из них, испытанных воинов, горд за нее умереть?.. Да и от кого охранять–то? Горожане на руках носят, заморские купцы лучшими товарами поклониться спешат... Нет, подай ей охранника. И кому же себя поручила? Чужому, пришлому человеку, каторжнику, кандалы носившему не иначе как за разбой!.. Убийце!.. Иноплеменнику!.. Венну!..

Волкодав спиной чувствовал эти взгляды и прекрасно понимал, чего следовало ждать. Но ему было безразлично.

Позже ему расскажут, что аррантский корабль вместо попутного ветра нарвался на бешеный встречный. И всю ночь болтался за внешними островами, прячась от бури. А купцу Дарсию, прикорнувшему в хозяйском покойчике, приснился могучий, облаченный в страшные молнии неведомый Бог. «ЖИВО РАЗВОРАЧИВАЙ КОРАБЛЬ, – будто бы сказал этот Бог перепуганному арранту, – И ЧТОБЫ МЕЧ, К КОТОРОМУ ТЫ ПОСМЕЛ ПРОТЯНУТЬ РУКУ, НЕ ДАЛЕЕ КАК НА РАССВЕТЕ БЫЛ У КНЕСИНКИ ЕЛЕНЬ. А НЕ ТО...»

Надо ли говорить, что купец с криком проснулся и сейчас же велел ставить короткие штормовые паруса. А потом – рубить якорный канат из дорогой халисунской пеньки, поскольку якорь за что–то зацепился на морском дне. И с первыми проблесками зари уже бежал по мокрой улице к крому...

В свой черед Волкодав узнает об этом и с запоздалой благодарностью припомнит обещание меча не покидать его, доколе он сам его не осквернит недостойным деянием. Но все это будет потом, а пока он стоял на коленях, смотрел на кнесинку и молчал.