Похороны Отца
Устал отец Кия ходить по Земле, прилег умирать. Еще попросил сыновей
вывести его в чистое поле, с трудом поклонился на все четыре стороны:
– Мать сырая Земля, прости и прими! И ты, батюшка белый свет, широкое
Небо, прости, коли обидел...
И лежал на лавке у очага спокойный, легкий и светлый, как многие
старики, прожившие по Правде. Не обижал ведь ни человека, ни зверя, не
оскорблял великих и малых Богов. Сыновья – двое старших, женатых, и
молодой Кий – позаботились о родителе: умыли родниковой водой, разобрали
над смертным ложем дерновую крышу избы, чтобы свободно вылетела душа, не
мучила тело. А потом сквозь дыру протащили наружу мохнатого черного пса.
Ибо черный друг–пес незримо встречает праведные души, сопровождает и
охраняет по дороге в ирий. Людям, привычным к охоте и лесу, мыслимо ли в
подобный путь без собаки!
И вот изронил душу отец, и задумался старший из братьев, как лучше
уважить его, как погрести. Думал, думал, наконец решил доверить его тело
Земле, всеобщей Праматери:
– Она родила, ей и честь.
Но пришла туманная ночь, и отец явился сыну во сне:
– Не клади меня, дитятко, в сырую могилу, не присыпай желтым песком:
защекочут меня там черви, изъедят ползучие гады...
Закручинился старший, пошел к среднему:
– Не хочет отец наш лежать под спудом земным. Думай ты, брат, как нам
поступить.
Крепко взялся за ум второй сын и к вечеру молвил:
– Схороним батюшку в лесу, в дупле великого дерева! Мы все от
деревьев – пусть к пращурам припадет.
Но слетела темная ночь, и все повторилось. Явился сыну отец печальнее
прежнего:
– Не клади меня, дитятко, в лесное дупло. Не смогу я там спать,
закусают пчелы и комары, зверь косточки потревожит...
Пришлось думать младшему брату, кузнецу Кию. А у кузнеца известно,
что на уме: молот, да наковальня, да жарко пышащий горн.
– Сложим батюшке, – приговорил Кий, – честный погребальный костер.
Пусть возносится с дымом прямо в ирий, на остров Буян!
Пала ночь, и отец пришел к Кию светлым и радостным:
– Спасибо, сынок, вот уважил, так уж уважил! Стану спать крепко и
безмятежно, точно дитя в колыбели!
Рассказал Кий братьям свой сон, и братья вздохнули легко, наконец–то
проведав волю отца. Взялись втроем за работу и скоро сладили умершему
последний земной дом–домовину: дощатую легонькую избушку, приподнятую на
столбиках, чтобы лучше горела. Уложили тело отца, оставили милодары –
горшочки со сладкой кашей на ягодах и меду, вышитые одежды, крепкие
башмаки. Положили лук, колчан и копье: пусть вволю бродит–гуляет батюшка в
небесных лесах, пусть увидят Дочь с Матерью, славные Рожаницы – охотник
пожаловал. Пусть приветят его, позволят выстроить избу рядом с
прадедовскими, под кроной вечного Древа...
А чтобы не задержалась Смерть в доме, ударили топором по лавке, на
которой умер отец. Топор свят, он подобен секире Перуна, возжигающей новую
жизнь. Не зря лезвия топоров украшают символами Грома и Солнца, не зря
носят крохотные топорики–обереги. Смерть и всякая скверна пугается топора,
если достойная рука поднимает его и чертит Солнечный Крест. Осенить этим
знаком больного, и выздоровеет...
...Вот обложили домовину горючим сухим хворостом и еще устроили краду
– увитую соломой изгородь кругом костра. Жарко вспыхнет солома и не
позволит увидеть смертным глазам, как раскроются двери в иной мир, как
шагнет в него покинувшая тело душа...
Старая мать и жены–красавицы между тем приготовили поминальную кашу,
напекли румяных блинов, созвали родню. И вот Огонь, рыжекудрый Сварожич,
легко охватил сухие поленья. Когда же все прогорело, Люди залили угли
брагой и квасом, стали носить землю и камни, пока не получился курган.
Потом затеяли тризну – игры и состязания. И наконец начали пир, веселый и
шумный, с задорными прибаутками и смешными рассказами о молодости
умершего.
Ибо мертвых тяготят горе и слезы живых, мертвые любят, чтобы над
могилами веселились, пили и ели. На поминальных пирах всегда кладут ложки
вверх чашечками, чтобы души прапрадедов, незримо собравшиеся за стол,
отведали вкусную снедь. Вот откуда поныне обычай ставить возле могил еду,
хмельное питье. А прибаутки и смех – это ли не победа над болью и страхом,
это ли не жизнь, не продолжение жизни? А не затем ли жили пращуры и что–то
доброе делали на зеленой Земле, чтобы продолжиться, как зернышко в пашне,
стеблями и колосьями, ветвями и могучими стволами нового поколения?
Умершим скучно без живых, живым пусто и сиротливо без мертвых. Не
помнящему дедов–прадедов некого кликнуть в тяжкий миг на подмогу, он
одинок. Зато к памятливому тотчас слетят, ободрят, утешат, посоветуют,
предрекут судьбу. Ушедших прародителей рекут еще Чурами или Щурами, и вот
почему дети до сего дня восклицают в игре:
– Чур меня!
И сами не ведают часто, что это значит:
– Оборони меня, предок!
От нечисти, крадущейся в безлунной ночи, от злого врага, от худых
помыслов и проклятий, от сглаза и порчи, от лихой лихорадки, трясовицы и
огневицы – оборони!
И, говорят, не бывало, чтобы прадед не поспешил на помощь потомку,
свято сохранившему память.
...Но есть между мертвыми и позабытые, чью могилу забросили,
заровняли по злой воле, да просто по глупости. Есть и такие, кому жестокие
Люди совсем не дали погребения: бросили тело и безразлично ушли. А
скольких погубили, замучили, скольких довели до того, что те сами оборвали
свою жизнь! И если поруганный был при жизни не из кротких, склонных
прощать – он может вернуться для укоризны, а то и для отмщения. Вот почему
опасаются Люди выходцев из могил, вот почему не всякий отважится пойти
ночью на кладбище. А ну как скользнет между холмиками бесплотная тень,
дохнет ледяным холодом, незряче вглядываясь в лицо:
– Не ты ли злодей?..
