Раздел 9.
Через десять минут я сидела в спальне, на кровати Олечки, и
вполголоса рассказывала:
– А утром девочка проснулась, подошла к зеркалу, посмотрела – а у
нее все зубы красные! Она их и зубной пастой почистила, и мылом вымыла,
но они все равно красными оставались. Пришлось ей ни словечка родителям
не говорить, чтобы они ничего не заметили. Хорошо еще, что у девочки
младший братик заболел, и родители на нее совсем внимания не обращали.
Так всегда бывает, что на маленьких все внимание, а на тебя не смотрят,
пусть даже у тебя все зубы красные...
Замечательная вещь – детские страшилки! Особенно, если рассказывать
их ночью, в таинственном полусвете из окна, стайке маленьких глупых
девочек.
– Я уже догадалась... – скучным голосом сказала Наташа. Очень
серьезная девочка, не проймешь ее страшными историями. На Наташу
возмущенно зашикали, и она замолчала. Я продолжала, чувствуя, как бьется
сердечко у прижавшейся ко мне Олечки. Вот где будет урожай...
– А на третью ночь девочка себя привязала веревкой к кровати, за
правую косичку, – таинственным шепотом продолжала я. – И в двенадцать
часов проснулась, потому что веревка натянулась, и волосам стало больно.
И девочка увидела, что она стоит над кроваткой братика, и зубы у нее
щелкают! Щелкают!
Лариса тихонько взвизгнула. Не испуганно, а скорее для порядка.
Кто–то из девочек, конечно же, начал радостно щелкать зубами.
– Тогда девочка пошла на кухню, взяла из буфета молоток и клещи,
которые там папа хранил, и к утру все зубы себя потихонечку вырвала. Ей
было очень больно, но она справилась, потому что была смелая девочка и
руки у нее были сильные. И на следующее утро ее братик поправился. А
зубы у девочки выросли заново, еще лучше прежних, потому что прежние
были молочные!
Я понизила голос до шепота и торжественно сказала:
– Только они все равно были розовые!
Кто–то из девчонок, уже настроившись было на счастливый конец,
испуганно ойкнул. А я торжественно закончила:
– И братика родители все равно сильнее любили, чем девочку. Потому
что он тогда очень сильно болел, и они за него сильно волновались.
Вот теперь – все. Интересно, у скольких девочек есть младшие братья?
Рождаемость в стране низкая, но с другой стороны, если первой рождается
дочка, то обычно стараются завести второго ребенка.
Моя мать тоже хотела. На старости лет, ей уже за тридцать было, вот
ведь дура... Но я, пусть мне и было тогда всего двенадцать лет, уже была
Иной. И с неожиданной проблемой справилась. На самом деле, наверное,
зря. Ну был бы у меня брат, и что плохого? Пусть даже сводный брат... о
чем точно знала бы только я, ведь даже мама сомневалась... Тем более –
он мог бы оказаться Иным, какой никакой, а союзник... Но сделанного не
воротишь.
– Теперь – спать! – весело скомандовала я.
Разумеется, меня стали просить рассказать что–нибудь еще. Но я
отказалась. Сейчас полдвенадцатого, а мне еще надо дойти до пляжа...
Голоса девчонок были уже сонными, нестройными. Когда я ушла, какую–то
страшилку попыталась рассказать Гульнара, но судя по паузам и запинкам
– рассказчица уснет на половине.
А я вернулась в свою комнату, вытянулась на кровати, и стала ждать.
Интересно, чем сейчас занят Игорь?
Тоже развлекает детишек?
Или пьет водку с какими–нибудь вожатыми?
Или трахается с какой–нибудь вожатой?
Или мирно спит, позабыв про намеренье идти ночью купаться?
Я покачала головой. Нет. Только не последнее.
Он надежный. Почти... почти как Завулон. Смешное сравнение: мало кто,
даже из Темных Иных, мог бы назвать Завулона «надежным». Но я – могу.
Имею полное право. Любовь – великая сила, и такая странная сила...
А вдруг Игорь окажется потенциальным Иным?
Я зажмурилась, одновременно и в сладком предвкушении, и в панике. Что
тогда делать? Это уже будет не развлечение с человечком, которое мне
позволил Завулон. Самый настоящий треугольник...
Да что со мной!
Какой еще треугольник? Ну даже если Игорь окажется неинициированным
Иным! Он хвост подожмет, и вспоминать забудет, что имел романчик с
подругой Завулона!
И я забуду!
Время тянулось невыносимо медленно. Стрелки на часах ползли
раздумчиво, неторопливо, будто не уверенные в ходе времени. Я хотела
выждать полчаса, но сдалась через двадцать минут. Держаться больше нету
сил...
Я встала, и тихонько прошла в спальню девочек.
Здесь царила тишина. Хорошая, спокойная тишина большой детской
спальни, в которой остались какие–то звуки – дыхание, сопение, сонное
чмоканье.
– Девочки! – тихонько позвала я.
Ответа нет.
Я двинулась вдоль ряда кроватей, легонько касаясь плеч, рук, волос...
Пусто... пусто... пусто...
Есть.
Это была Олечка.
Я присела у ее кровати, опустила ладони на мокрый от пота лоб. И
услышала ее сон – струящуюся Силу...
Сон был бессвязный, сумбурный, ничего общего не имеющий с моей
вечерней сказкой. Олечке снилось, что она поднимается на вершину башни
– старой, покосившейся башни, с полуразрушенными каменными перилами, в
которых зияют огромные провалы. Внизу, под башней, раскинулся не то
средневековый город, не то какой–то старинный монастырь. И странное
дело, хотя башня была в полумраке, внизу, под ней, сияло солнце. И среди
обветшалых домов бродили люди – веселые, радостные, в летней одежде, с
фотоаппаратами и цветными журналами в руках. Им было хорошо, весело, они
и помыслить не могли поднять глаза к небу – и увидеть маленькую
девочку, что, будто завороженная, идет к провалу в перилах...
Надо было еще немного потянуть. Дождаться, когда Олечка упадет вниз
– она обязана была упасть, сон вел ее именно к этому. Я сама не поняла,
что со мной случилось, но я напряглась – и всосала ее сон. Подчистую.
И темную башню над веселой толпой, и зияющие провалы в перилах, и
холодное равнодушие, и манящую высоту. Все, что могло дать мне Силу.
Олечка на миг задержала дыхание. Я даже испугалась, что она впадет в
кому – это случается, хоть и очень редко, с людьми у которых забираешь
Силу слишком резко.
Но она вновь задышала.
Я поднялась с колен. Меня саму пробила испарина. Я ощущала, как в
провал, возникший на месте привычной Силы, упал сгусток энергии. Нет, он
еще далеко не заполнен... и я поторопилась... зачем–то...
Но я выздоравливаю.
Снова – тихие касания, мягкие волосы, открытые во сне губы,
расслабленные пальцы...
Пусто... пусто... есть.
Это была Наташа.
И ее сон был инициирован мной.
Наташа стояла в ванной комнате. Голая, в мыльной пене. И колотила
головой о кафельную стенку мальчика лет пяти–шести, повторяя: «Будешь
подсматривать? Будешь еще подсматривать?" Мальчик болтался в ее руках,
как тряпичная кукла. Глаза были широко, в ужасе, раскрыты, но он молчал.
Похоже, боялся наказания от родителей куда больше, чем от сестры.
А вот с Наташей было не все ладно. В ее душе перемешались и злость на
несносного братца, и страх, что она ударит слишком сильно, и стыд, хотя
еще совсем недавно ее с братом купали вместе, и вина... потому что дверь
она оставила незакрытой нарочно... именно в расчете, что братишка
попытается заглянуть, движимый естественным детским стремлением нарушать
все запреты.
Вот это да! Какие страсти в неполные двенадцать лет!
Наташа глубоко вздохнула – а во сне особенно сильно ударила мальчика
по стене, и у того потекла кровь. Непонятно даже, откуда, кровь сразу
залила всю голову.
Я всосала ее сон.
Начисто. Злость, страх, стыд, вину и смутную, едва пробуждающуюся
чувственность.
Но сон не кончился!
Наташа, уже разжавшая было руки, снова схватила брата за плечи. И с
холодной рассудительностью палача сунула его головой в ванну, мгновенно
окрасившуюся розовым. Даже хлопья пены, затянувшую воду, покраснели.
Мальчик беспомощно задергался, пытаясь вытащить голову из воды.
Я оцепенела. Убийство, совершенное во сне, дает почти такой же
выплеск Силы, как настоящее. Я сейчас вмиг заполню провал в своей душе!
Надо лишь вытянуть из Наташи вновь пробуждающийся страх, и...
Но я ничего не сделала. Стояла, низко склонившись над кроватью, и
смотрела чужой сон – будто фильм ужасов, неожиданно идущий по
телевизору вместо детских мультиков.
Наташа рывком вытащила брата из воды. Тот жадно глотал воздух. Крови
на нем больше не было, только маленькая ссадина под глазом. У снов свои
законы.
«Скажешь, что сам башкой в ванну упал и ударился, понял?" –
прошипела Наташа. Мальчик испуганно закивал. Наташа резко вытолкнула его
из ванной комнаты, закрыла дверь – и медленно вошла в пенную воду.
Розовую–розовую воду...
Я выждала еще пару секунд, а потом выпила остатки сна. Торжество,
возбуждение, успокоение...
И рана в моей душе разом заполнилась наполовину.
Надо было позволить Наташе убить брата. Стоило лишь убрать ее страх
– и она утопила бы братца, как котенка.
Я вся была в испарине. Руки дрожали. Нет, ну кто бы ожидал от этой
рассудительной умницы таких ночных кошмаров?
Ладно. Тише едешь, дальше будешь...
Я двинулась дальше.
К половине первого ночи я вобрала в себя еще три сна. Уже не такие
роскошные, но с изрядными выплесками Силы. Хорошо здесь отдыхается, если
девочки аккумулируют такое количество энергии.
Потерянные силы я восстановила почти полностью. Львиную долю, конечно
же, дала Наташа. У меня даже возникло ощущение, что стоит мне всосать
еще один сон – и я восстановлюсь полностью, стану нормальной Иной. Но
пригодных для меня снов больше ни у кого не было. От одного сна я просто
шарахнулась: Гульнаре снилось, что она ухаживает за стареньким дедушкой.
Носится по кухне, подливая ему чай, все время что–то заботливо
спрашивает... Ох уж мне эта восточная культура... рахат–лукум с мышьяком
вперемешку.
Если бы не Игорь...
Стоит подождать полчаса–час, и кому–нибудь из восемнадцати доноров
приснится страшный сон.
Но...
Я колебалась недолго.
Следующей ночью я доберу все, что мне полагается, до конца. А сегодня
можно и расслабиться. Попробовать себя в роли обычной женщины.
Плотно притворив дверь, я выскользнула в летнюю ночь. Лагерь спал.
Светили редкие фонари на дорожках, висела в небе почти полная луна.
В такие ночи хорошо оборотням. Они на пике своих сил, перекидываются
легко и свободно, ими овладевает веселая жажда жизни, стремление
охотиться, рвать на части живую плоть, скрадывать и догонять жертву.
Конечно, и вампиры, и оборотни – самая низшая каста среди Темных. И в
большинстве своем они и впрямь тупы и примитивны. Но... вот в такие ночи
я им чуть–чуть завидую. Их примитивной, идущей из самых животных глубин
естества силе. Способности превратиться в зверя – и разом покончить с
дурацкими человеческими чувствами.
Я засмеялась, и побежала по тропинке, раскинув руки, запрокинув
голову к небу. Пусть у меня еще не было способностей Иной, но свежая
Сила кипела в крови, и я ни разу не запнулась, ни на миг не колебалась в
выборе направления. Это было как перед инициацией, когда к нам домой
неожиданно пришла «старая мамина подруга», Ирина Андреевна. Родители
вели себя как–то странно, неловко, я это чувствовала, а Ирина Андреевна
временами поглядывала на меня... странно, оценивающе, с легкой
снисходительной улыбкой. А потом родители вдруг куда–то спешно
засобирались, оставив меня «со старой подругой» на весь вечер. И моя
будущая наставница рассказала мне все. И про то, что родителей моих
видит первый раз в жизни, что она их просто околдовала. И про Иных, и
про сумрак, дающий им чудесные способности, и про то, что от моего
первого входа в сумрак зависит, кем я стану, Светлой или Темной... Про
то, что я – будущая Иная. Что меня заметил один «очень–очень сильный
волшебник»... потом я часто думала, уж не сам ли Завулон это был, но
спросить так и не решилась....
Тогда я долго колебалась... дурочка. Мне не нравилось слово «Темные».
В сказках и фильмах Темные всегда были плохими. Они властвовали над всем
миром, командовали странами и армиями, но при этом ели всякую мерзость,
говорили страшными, гнусными голосами, и предавали всех налево и
направо. А еще – они всегда в конце проигрывали.
Ирина Андреевна долго смеялась, когда я рассказала ей про это. И
призналась, что все сказки придумывает Светлые. Темным обычно нет дела
до таких глупостей. И что на самом деле Темные – это те, кто хочет
свободы и независимости, не стремится к власти, не навязывает своих
глупых желаний окружающим. Она продемонстрировала мне часть своих умений
– и я узнала про то, что мама давным–давно изменяет отцу, и что папа
вовсе не такой смелый и сильный, как я думала, и что моя лучшая подружка
Вика говорит про меня всякие гадости...
Про маму я и так знала. Даже в десять лет. Только старалась не думать
про нее и дядю Витю. Из–за папы очень сильно расстроилась. А когда
узнала про Вику – разозлилась ужасно. И поняла, что хочу с ней
поквитаться. Теперь мне это смешно – но в десять лет узнать, что самая
моя страшная тайна: то, что я до второго класса писалась в постель,
рассказана подружкой нашему однокласснику Ромке... Вот это было ужасно!
А я–то думала, почему он так гадко ухмылялся, когда я подарила ему на
двадцать третье февраля открытку и фломастеры...
Ирина помогла мне впервые войти в сумрак. Она сказала, что там я сама
решу, кем стать. Сумрак увидит мою душу насквозь, и выберет самое
подходящее.
Потом моя подружка Вика съехала на двойки, стала матом ругать
учителей и даже завуча, ее забрали из нашей школы и, говорят, долго
лечили в детской психбольнице от редкой болезни «синдром
Желя–Де–Ля–Туретта». Красавчик Ромка напустил в штаны посреди
четвертного диктанта, и еще два года жил с прозвищем «сыкун», пока не
переехал с родителями в другой район.
Дядя Витя утонул, купаясь в мелком пруду на даче, только через три
года. Это, все–таки, трудная задача для ребенка. А уж про то, как я
добывала прядь его волос, и вспоминать противно...
И я ни капельки не жалею о своем выборе.
Некоторые считают нас, Темных, злыми. Вот уж нет! Мы просто
справедливые. Гордые, независимые и справедливые.
И все решаем сами за себя.
Ночной пляж полон тоскливого очарования. Словно осенний парк, словно
концертный зал после премьеры. Уходит на время утомленная толпа –
набираться сил для новых безумств; море зализывает раны, выбрасывая на
берег арбузные корки, размокшие обертки от шоколада, огрызки кукурузы и
прочую человеческую дрянь; мокрый прохладный песок покрывают следы чаек
и ворон.
Я услышала Игоря, уже подходя к пляжу. Вначале – его гитару, а потом
и его голос.
Он пел, и я вдруг с пронзительной ясностью поняла: ничего не будет.
Там сидит развеселая компания, на песке – бутылочка–другая и
разломанные булочки, прихваченные с ужина на закуску. А я–то, дура...
максимум, на что могу рассчитывать – на приглашение провести остаток
ночи в его комнатке...
И все–таки я пошла на звук. Просто чтобы убедиться...
– Ты говоришь что нет любви,
Есть только пряник и плеть.
Я говорю что цветы цветут
Потому что не верят в смерть.
Ты говоришь что не хочешь быть
Никому никогда рабой.
Я говорю: значит будет рабом
Тот кто рядом с тобой...
Не люблю эту песню. Вообще недолюбливаю «Наутилус», их песни вроде бы
и наши, но чем–то неуловимо отличаются. Не зря их так ценят Светлые.
А уж эту песню – не люблю особенно!
Я была уже в паре шагов от Игоря, когда поняла, что он на пляже –
один. Игорь тоже меня заметил – поднял голову, улыбнулся, не прекращая
петь:
– Может быть я не прав,
Может быть ты права.
Но я видел своими глазами
Как тянется к небу трава.
Стоит ли спорить с тобою всю ночь
И не спать до утра?
Может быть я не прав,
Может быть ты права.
К чему эти споры – настанет день,
Ты убедишься сама:
Есть ли у неба дно и зачем
Тянется к небу трава...
Я присела рядом, на разложенное на песке большое махровое полотенце,
терпеливо дожидаясь, пока песня кончится. И лишь когда Игорь отложил
гитару, спросила:
– Концерт для волн и песка?
– Для звезд и ветра, – поправил он. – Я подумал, что тебе трудно
будет найти меня в темноте. А тащить с собой магнитофон – не дело.
– Почему?
Он пожал плечами:
– Разве ты не чувствуешь? Сейчас время лишь для живого звука.
Игорь был прав. Пусть с выбором песни я не согласна, но вот против
живого звука сказать было нечего...
Я молчала, разглядывая его – точнее, пытаясь разглядеть в темноте.
Он был в одних шортах, босиком. Волосы влажно блестели – наверное, уже
успел искупаться. Кого–то он мне сейчас напоминал... то ли веселого
трубадура из детских сказок, то ли принца, переодетого трубадуром...
– Вода теплая, – сказал Игорь. – Пойдем?
И тут до меня дошло, что я слишком торопилась на пляж.
– Игорь... ты будешь смеяться... Я не могу купаться. Я забыла
купальник.
Он подумал секунду, потом очень спокойно уточнил:
– Ты стесняешься? Или боишься, что я решу, будто ты сделала это
нарочно?
– Не боюсь, но не хочу, чтобы ты так думал.
– Я вовсе не думаю так, – сказал Игорь. Поднялся. – Я пойду в
воду, а ты присоединяйся.
Он разделся у самой воды, побежал – и почти сразу нырнул. Я
колебалась недолго. У меня и мысли не было соблазнять Игоря таким
примитивным способом, я действительно забыла купальник в комнате. Но вот
стесняться, да еще человека – ни за что!
Вода была теплой, волны – ласковыми, как касание рук любимого. Я
плыла вслед за Игорем, и берег удалялся, терял очертания, лишь огни
фонарей вырезали «Артек» из ночи. Мы заплыли далеко за буйки, наверное,
на километр от берега, я догнала Игоря, и теперь мы плыли рядом, молча,
не произнося ни слова. Вроде бы не соревнуясь, но в одном темпе.
Наконец он остановился, посмотрел на меня, и сказал:
– Хватит.
– Устал? – с легким удивлением спросила я. Мне казалось, что он
может плыть бесконечно... а я – так вообще могу переплыть Черное море и
выйти на берег в Турции.
– Нет, не устал. Но ночь обманчива, Алиса. Это – предельное
расстояние, с которого я могу дотащить тебя до берега, если что–то
случится.
Я снова вспомнила слова Наташи про «надежность». Смотрела в его лицо,
и понимала, что он не бравирует, не шутит. Действительно – каждый миг
контролирует ситуацию. И готов меня спасать.
Смешной человечек. Сегодня утром, или завтра ночью я возьму еще
немного Силы – и смогу сделать с тобой все, что угодно. И не ты будешь
меня спасать, при необходимости, а я тебя – такого большого, сильного,
самоуверенного, надежного... Но сейчас ты уверен в себе, в своей
готовности защищать и спасать, словно малыш, идущий рядом с матерью по
темной улице, и говорящий «не бойся, мам, я с тобой...»
Пусть это в манере Светлых, но все равно – приятно...
Я медленно подплыла к Игорю. Вплотную. Обняла и прошептала:
– Спасай.
Вода была теплой, но его тело – горячее воды. Он был наг так же, как
и я. Мы целовались, временами уходя под воду, выныривая, жадно глотая
воздух и снова ища губы друг друга.
– Хочу на берег, – прошептала я. И мы поплыли, временами касаясь
друг друга, а временами останавливаясь, чтобы обменяться еще одним
долгим поцелуем. На губах был вкус соли и его губ, тело будто горело,
кровь стучала в висках. Так и утонуть можно... от возбуждения, от
нетерпения, от желания близости.
Метрах в пяти от берега, уже на мелководье, Игорь подхватил меня на
руки. Легко, будто пушинку, принес к нашей одежде, опустил. Я
почувствовала спиной полотенце, над головой качнулись звезды.
– Ну, давай же... – прошептала я, раздвигая ноги. Словно развратная
девчонка, словно прожженная шлюшка... и это я, ведьма московского
Дневного Дозора, которую любит сам Завулон!
Но сейчас это меня ничуть не трогало.
Только ночь, звезды, Игорь...
Он опустился, его правая ладонь нырнула мне под спину, сжала между
лопатками, левая рука скользнула по груди, какой–то миг он смотрел мне в
глаза – будто сомневаясь, колеблясь, словно не испытывая того же
жгучего желания близости, что и я. Я невольно выгнулась навстречу его
телу, ощутила бедрами его возбуждение, качнулась – и лишь тогда он
вошел в меня.
Как я его хотела...
Это было ни на что не похоже. Ни на секс с Завулоном, всегда
принимавшим для этого обличье демона. С Завулоном я испытывала дикое,
болезненное удовольствие, но в нем всегда оставалось ощущение
приниженности, пусть сладкой и возбуждающей, но именно приниженности. Ни
на секс с обычными людьми, будь они неопытными и полными сил юнцами,
накачанными мужиками или опытными пожилыми ловеласами. Я все
перепробовала, я все это знаю, и с любым мужчиной могу провести
по–своему интересный вечерок.
А здесь – другое.
Словно мы действительно стали едины, словно мои желания вмиг
передавались ему, а его – мне. Я чувствовала дрожь его плоти, вошедшей
в мое тело, знала, что в любой момент он может кончить, но оттягивает
этот миг, и точно так же сама балансировала на грани наслаждения, в
томительно–сладком безвременье...
Он будто знал меня многие годы и читал словно открытую книгу. Его
руки откликались на желания моего тела, прежде чем я успевала их
почувствовать, его пальцы знали, где быть нежными, а где – грубыми,
губы скользили по лицу, не останавливаясь ни на миг, движения
становились все сильнее, и я взмывала вслед за ними на уносящихся в
темное небо качелях, шептала что–то, не понимая своих слов...
А потом мир застыл, я застонала, вцепившись в его плечи, царапая,
двигаясь вслед за ним, не желая отпускать. Наслаждение было коротким,
будто вспышка молнии, и таким же ослепительно–ярким. Но он не
останавливался – и я снова стала подниматься на сладкой волне,
балансировать – и в тот миг, когда его глаза расширились, а тело
напряглось до предела, кончила снова. На этот раз по другому,
наслаждение было не столь острым, но долгим, пульсирующим – словно в
такт его семени, бьющей в мое тело.
Я даже стонать уже не могла. Мы лежали рядом, я – на полотенце,
Игорь – на песке, касаясь друг друга, лаская – будто наши руки жили
собственной жизнью, я прижималась щекой к его груди, чувствуя соленый
запах моря и терпкий – пота, его тело вздрагивало под моей рукой. Я и
сама не заметила, как стала целовать его, опускаясь все ниже и ниже,
зарываясь лицом в жесткие волосы, лаская губами, языком, чувствуя вновь
растущее в нем возбуждение. Игорь лежал неподвижно, лишь ладони его
касались моих плеч, и это было правильно, сейчас так и было нужно,
потому что я хотела доставить удовольствие ему. И когда он кончил снова,
и тихо застонал, не в силах сдерживаться, я ощутила такое счастье,
словно ласкали меня.
Все было так, как нужно.
Все было так, как никогда еще не случалось.
Никакая, даже самая веселая оргия, не приносила мне столько
удовольствия. Ни наедине с одним мужчиной, ни с двумя или тремя я не
ощущала такого счастья, такого раскрепощения, такой... такой...
достаточности? Да, наверное, именно достаточности. Просто никто больше
не был нужен.
– Я люблю тебя, – прошептала я. – Игорь... я люблю тебя.
Он мог сейчас ответить, что тоже меня любит – и испортил бы все, или
почти все. Но он сказал лишь:
– Я знаю.
Когда Игорь привстал, и достал что–то из–под сваленной на песке
одежды, я даже не сразу поверила своим глазам.
Бутылка и бокал. Хрустальный бокал. Один.
– Ты волшебник, – только и сказала я.
Игорь улыбнулся, пробка с хлопком вылетела в воздух, пенящееся
шампанское потекло в бокал. Я сделала глоток. Брют, да еще и холодный.
– Добрый или злой? – спросил он.
– Злой! – я протянула ему бокал. – Прятал такое сокровище!
Игорь улыбался и пил вино. Потом задумчиво сказал:
– Знаешь, а я, кажется, снова...
Он вздрогнул, замолчал, резко выпрямился. Я вскочила – и вовремя,
чтобы увидеть, как невдалеке, откуда–то из–за пляжного грибочка,
торопливо ускользает в ночь неясная тень.
– Как нехорошо, – прошептал Игорь.
– Кто это? – спросила я. Сознание того, что за нами наблюдали,
против обыкновения не добавило мне возбуждения. Достаточность. Полная
достаточность. Даже глоток шампанского был сейчас приятным, но вовсе не
обязательным дополнением к сексу. И уж тем более не нужны были никакие
посторонние.
– Не знаю... кто–то из детей, похоже, – Игорь явно был расстроен.
– Как нехорошо... как глупо.
– Ничего страшного, – я обняла его за плечи. – Маленькие уже спят,
а старшим только полезно... это тоже воспитание.
Он улыбнулся, но ему явно было не по себе. Вот они, люди... придавать
значение таким мелочам...
– Пойдем к тебе? – предложила я.
– Пойдем, – Игорь тряхнул головой. Посмотрел на меня: – Но учти,
тогда спать сегодня не придется.
– Я хотела предупредить тебя о том же, – сказала я. И это было
правдой.
