3
Вернувшись домой, Снайдеров сразу почуял, что в квартире стоит какая–то
нежилая тишина. Сбросив ботинки, но не сняв куртку, он бросился в комнату
матери. В голове мелькнуло: «Опять я забыл купить оригофан! Все из–за этого
осла Феоктистова – слишком он вывел меня из себя».
Мать лежала на своем диванчике в одежде, накрытая теплым пледом. Глаза ее
были закрыты, и по синеватому оттенку ее лица Орест мгновенно понял: случилось
то страшное, чего он постоянно боялся в последнее время.
Сердце его сорвалось в бездонную пропасть.
Подскочив к дивану, он тронул мать за плечо, и от этого движения у нее
безжизненно упала вниз рука. Пульс не прощупывался ни в запястье, ни на шее.
Снайдеров отбросил в сторону плед и припал ухом к груди матери.
Сердце ее еще билось, но очень слабо.
Он рванул на себя ящик тумбочки, заставив загреметь многочисленные
пузырьки и склянки. Куда же запропастился этот чертов нитроглицерин?!
Наконец он отыскал пачку алых таблеток величиной с шарики немолотого перца
и трясущимися руками извлек из нее сразу несколько штук.
– Мама! – позвал он. – Мам, ты меня слышишь?
Нет, она его не слышала. Глаза ее по–прежнему были закрыты, лицо синело
все больше.
Снайдеров попытался открыть рот матери, но зубы ее были слишком сильно
стиснуты, чтобы между ними можно было протолкнуть шарик нитроглицерина.Бросив
таблетки прямо на пол, он выскочил из комнаты и схватил телефон. Набрал
ноль–три. , _ Слушаю вас, говорите, – сказал усталый женский голос.
– У моей матери сердечный приступ! – выпалил он. – Ей нужна помощь.
– Адрес? – перебила его телефонистка. Снайдеров сбивчиво назвал адрес.
– фамилия больной? – тем же усталым голосом продолжала телефонистка. – И
скажите возраст...
По опыту общения со «Скорой» Орест уже знал, что вопрос о возрасте не
случаен. Если выяснится, что речь идет о пожилом человеке, бригада особо
торопиться не будет – мол, отжил человек свое, и хватит ему доставлять проблемы
окружающим.
– Снайдерова Елизавета Александровна, – сказал он. И с тайным злорадством
убавил возраст матери вдвое: – Тридцать три года ей.
– Понятно, – не удивилась телефонистка. – Ждите, бригада прибудет через
несколько минут.
И отключилась, не уточнив, какой временной отрезок следует понимать под
столь туманным определением.
Оказалось, что эта странная единица измерения времени соответствует
двадцати двум минутам. Все это время Снайдеров пытался хоть как–то помочь
матери, но с каждой секундой жизнь все больше покидала ее хрупкое тело.
Уже когда ему показалось, что все кончено и надежды больше нет никакой,
мать внезапно широко открыла глаза и еле слышно шепнула посиневшими губами:
– Сынок... а почему от тебя... пахнет табаком? Снайдеров приободрился и
принялся нести какую–то чушь, но это прояснение сознания оказалось всего лишь
предсмертным всплеском, потому что мать вдруг сильно вздрогнула и вытянулась.
Черты лица ее сразу стали незнакомыми и застывшими.
– Мама, – беспомощно сказал Снайдеров. – Ты Держись, «Скорая» сейчас
приедет!
Словно в подтверждение его слов, в дверь позвонили, и он бросился в
прихожую. В квартиру ввалились несколько человек в белых халатах, с носилками и
сумкамй, не давая Снайдерову произнести ни слова и оттесняя его к стене. Они
проследовали в комнату и плотно закрыли за собой дверь.
Забыв закрыть дверь, Орест машинально поплелся на кухню и там жадно
выкурил несколько сигарет подряд – уже без всяких предосторожностей.
Наконец дверь комнаты распахнулась настежь, и врачи стали выходить из нее
по одному. Снайдерова они почему–то упорно не замечали. Лишь вышедший самым
последним хмурый парень в белом халате поверх куртки «болоньи» заглянул на
кухню и осведомился:
– Кем вы приходитесь покойной?
– Я ее сын, – с трудом выдавил Орест, гася окурок в чайной чашке. Перед
его глазами черными траурными буквами мельтешило страшное слово «покойной». –
Неужели уже ничего нельзя сделать?
Парень покачал головой.
– Слишком поздно, – сказал он. – Вот полчасика назад еще можно было
дергаться. Что ж вы сразу–то не позвонили?
– Не позвонил?!–какая–то красная пелена затмила зрение Снайдерова.
Опомнился он только тогда, когда парень, ловко уклонившись от его неумелого
удара, обхватил его за плечи и крепко прижал к себе.
– Успокойтесь, – сказал он сочувствующим тоном. – И выбросьте из головы
всякие дурацкие мысли, а то вам сейчас лезет в голову бог знает что! Поверьте,
мы летели к вам на всех парах. И даже поставили своеобразный рекорд – шесть с
половиной минут с момента вашего вызова. Если бы можно перемещаться, как пишут
фантасты, с помощью телепортации, то тогда бы точно успели, а так... Да и, судя
по всему, сердечко у вашей матушки ресурс свой выработало окончательно, так что
– извините. Вот свидетельство о смерти, держите.
Он сунул Снайдерову в руку какую–то бумагу с кружевными черными виньетками
по краям, повернулся и вышел из квартиры.
И тогда до Ореста дошло.
«Вот, значит, как... Вместо того чтобы церемониться со мной, вести
душещипательные беседы и делать многозначительные предупреждения, Они решили
нанести по мне удар. Даже не по мне самому, а по самому близкому мне человеку.
Так сказать, превентивный удар, дабы продемонстрировать всю мощь своего оружия
и отбить у потенциального противника охоту продолжать наступление. Причем
особых ухищрений не требовалось – всего–навсего надо было перехватить мой вызов
«Скорой помощи» и передать его по назначению с небольшой задержкой – и все! И
теперь некому предъявлять претензии, и не докажешь, что в данном случае имело
место самое настоящее хладнокровное убийство. Ведь подобное происходит
ежедневно».
Снайдеров рухнул на жесткий кухонный табурет и прислонился затылком к
прохладной стене. Неутихавшую боль в груди перекрыла ослепительная вспышка
ярости и ненависти к тем, кто объявил ему с этого дня открытую войну.
«Только вы просчитались, сволочи! Наверное, вы думали, что я сломаюсь от
вашего предупредительного залпа, а если не испугаюсь, то, по крайней мере,
опущусь, уйду в запой, стану заговариваться – и тогда, по вашему замыслу, можно
будет брать меня голыми руками и помещать либо в психушку, либо на
принудительное лечение от алкоголизма в ЛТП. Не дождетесь, гады! Теперь–то я
начну воевать с вами по–настоящему, и вы еще пожалеете о содеянном, потому что
теперь я буду умным, осторожным и безжалостным к вам. Убив маму, вы
одновременно лишились того рычага, с помощью которого могли бы шантажировать
меня, потому что отныне мне нечего и некого больше терять!»
