Перехватчик - Василий Головачев - Книжная Полка

Фермеры Всех Стран, Соединяйтесь!

Астрал – кто бы что под этим ни подразумевал – настолько сложное и странное «болото», что видящие входят в него при строжайших ограничениях собственных побуждений. Но соблазн проникновения в его глубины и высоты столь велик, что редко кто удерживается на грани простого созерцания волшебных панорам или мерзких тварей низшего слоя, возбуждаемого самыми низменными желаниями человека. Матвей убедился в непреодолимости этого соблазна, с трудом вернувшись «в тело» из очередного путешествия, выполненного не во сне, а вполне осознанно. Вернее, почти осознанно, по воле собственного «я», свободного от оков здравого смысла. Впредь он решил действовать более осмотрительно, потому что испытал самый тривиальный ужас, заплутав в горизонтах инобытия и с громадным трудом выплыв на уровень, обеспечивающий знание всех языков, на которых разговаривало человечество. А оттуда уже было «рукой подать» до воплощенной в материальные структуры земной реальности.

Отдышавшись, Матвей подумал, что ему необходим проводник по астралу, Учитель, или в крайнем случае путеводитель с указанием безопасных маршрутов. Иначе когда–нибудь он рискует либо вернуться в чужое тело, либо вообще не вернуться из путешествия по всеобщему эйдо–эмоциональному полю, называемому «астралом». Правда, несмотря на обладание достаточной свободой в этом состоянии, Матвей понял, что высший этаж астрала – «ментал», истинная энергоинформационная матрица Вселенной, ему недоступна. Кто–то или что–то не позволяло ему проникать туда, каждый раз направляя полет воли в нижние горизонты астрала.

Но и то, чем овладела душа–воля Матвея, позволяло ему выходить в меоз усилием мысли, хотя и не без головной боли. Что, в свою очередь, раскрывало небывалые экстрафизические возможности: увеличение темпа жизни, сверхреакцию, тончайшие ощущения электромагнитных полей, точное восприятие опасности, физическую силу, уменьшение веса тела, снятие боли и тому подобное. Вернулись все паранормальные способности, индуцированные биокоррекцией, произведенной более года назад Тарасом Горшиным, «отступником», преступившим законы людей Внутреннего Круга.

Перед отъездом в Вологду Матвей потренировал выход в меоз и с небывалым чувством свободы и внутренней силы определил пределы новой балансировки восприятия. Теперь он мог не только задерживать дыхание на пять–восемь минут, но и регулировать сердечную деятельность вплоть до остановки сердца на несколько минут, менять по желанию температуру тела, регулировать (уменьшать) вес тела чуть ли не на треть, а также свободно различать цвет ауры людей – «свечение» их тонких тел.

Так он убедился воочию, что преобладание красного цвета в верхней части ауры означает избыточную самоуверенность владельца, оранжевого – наличие доброты и гуманности, зеленого – дружелюбия и стремления к духовному росту. Голубой цвет являлся свидетельством высокого интеллекта, здоровья и бодрости, серый – болезни, фиолетовый отражал ясность мысли и воображение, грязно–коричневый – повышенную сексуальность, фальшь в поведении, зелено–желтые вспышки говорили о лживости обладателя ауры, а золотисто–желтое ровное свечение указывало на высокую духовность. Но людей с таким оттенком ауры Матвей практически не встречал, все больше попадались серые, коричневые, бурые цвета – цвета неблагополучия и нездоровья.

Утром в воскресенье, проделав комплекс обязательных упражнений и сменив ряд поз йоги от вакрасаны до сукхасаны «Вакрасана – «скрученная» поза, сукхасана – «приятная».", Матвей вывел свою бронированную «таврию» из гаража, заехал к Сумароковым, повозился со Стасом, привыкающим к своему полноценному двуногому положению, поговорил с Кристиной и отбыл в Москву.

Доехал за два часа без происшествий, однако в Вологду отправился на поезде, оставив машину на стоянке возле Ярославского вокзала. Хотелось подготовиться, отдохнуть за ночь и явиться на место свежим и полным сил.

В купе беседовали двое: пожилой толстяк с лысиной на полчерепа и неопределенного возраста мужчина, скорее всего узбек, черноволосый, смуглый, скуластый. Ему можно было дать и тридцать и пятьдесят лет, представительной фактурой природа его не наделила, и все же Матвей почувствовал в нем определенную силу, способную остановить кого угодно, сокрушить любое препятствие.

Разговор зашел о политике.

Говорил больше толстяк, другой пассажир вставлял иногда редкое слово и слушал, поглядывая на Матвея черными, блестящими, как маслины, глазами.

– Сегодня серьезная опасность исходит не от шпаны, – горячился толстяк, расслабляя галстук, – малюющей свастику на стенах и заборах, делающей себе соответствующие татуировки, и не от утонченных околофашистских интеллигентов. Такая жалкая тусовка была и будет всегда. Политического значения вся эта маргинальная компания не имеет, политической погоды эта публика не делает. Опасно иное. Экстремисты прекрасно чувствуют, что время работает против них. Стабильность означает их исчезновение с политической сцены, поэтому им необходимы кризисы, революции, потрясения. И ради создания условий для этого они пойдут на все.

– Разве им нельзя помешать? – низким голосом спокойно спросил черноволосый.

– А кто им способен помешать? Президент? Он ищет опору, которой у него до сих пор нет, и, если понадобится, уцепится за любой спасательный круг, кто бы его ни бросил. Премьер? У него свой круг приоритетов, и он также пойдет на сговор с любым дьяволом, чтобы остаться у кормила власти. Дума? Депутаты озабочены лишь одним: сохранением своих кресел и привилегий, которые эти кресла дают.

– Невысокого вы, однако, мнения о депутатах.

Фыркнув, толстяк глянул на Матвея.

– Спросите у этого молодого человека, какого он мнения о них. Вас как зовут?

Матвей назвал себя.

– А меня Егор Феоктистович.

Черноволосый и в самом деле оказался узбеком, у него было звучное имя. Вахид Тожиевич Самандар. И, как оказалось, он был директором МИЦБИ – Международного исследовательского центра боевых искусств. Толстяк же работал экспертом–экономистом в другом международном институте – стратегических исследований.

– Депутаты! – фыркнул Егор Феоктистович. – Парламентарии, так сказать, представители народа, мать вашу. Если бы вы знали, сколько среди них мерзавцев! Хотите общую характеристику? Извольте. Во–первых, все они, как старые кокетки, заигрывают с народом, обещая то, чего и сами через день не вспомнят. Во–вторых, обожают цацки – машины, дачи, видеотехнику, мебель. В–третьих, падки на популизм, любят лесть, комплименты, презентации и фуршеты, обожают целоваться, клясться друг другу в верности и любви, хотят нравиться всем, завидуют успеху других А, да что говорить,

– Толстяк–эксперт махнул рукой. – Клейма ставить негде!

– Но, видно, мы достойны таких правителей, – мягко улыбнулся Вахид Тожиевич. – Избираем–то их по своему образу и подобию.

В дальнейшем разговоре Матвей не участвовал, хотя его забавляла горячность Егора Феоктистовича, основательно осведомленного о жизни депутатов и правительственных чиновников. Явилось ощущение, что встреча с этими людьми в поезде неслучайна. Но, поскольку непосредственной опасности они не представляли, Матвей переключил свое внимание на внутреннее созерцание, ловя изредка внимательные взгляды узбека. Этот человек был явно неординарен, нестандартен, однако не спешил выказывать свою осведомленность и оригинальность, предпочитая слушать, оценивать и взвешивать каждое свое слово.

Оба сошли в Вологде, пожелали друг другу удачи и разошлись в разные стороны: Самандар – на привокзальную площадь, Соболев – к автовокзалу. Но у него сложилось убеждение, что они еще встретятся.

В первом часу дня Матвей прибыл в бывший колхоз «Новый завет», теперь – АО «Процветание». Погода стояла почти летняя, облачка в небе не портили его голубизны, солнце жарило вовсю, ветер приносил с полей запахи трав, и Матвей забалдел, как от хмельного напитка, снова пережив внутренний подъем и грусть по давно ушедшим дням юности.

Ряд фермерских усадеб в селе Старом на первый взгляд не претерпел изменений, но, увидев заколоченные ставни в двух домах, Матвей понял, что фермеры не выдерживают гонок на выживание с АО «Процветание». У бывшего колхоза прав и связей в агроверхах было несравненно больше, а сила, как известно, и солому ломит.

Леонид Нестеров возился на скотном дворе, небритый, похудевший, злой, и у Соболева в душе даже шевельнулась жалость к нему, однако он помнил, что во всей истории с сестрой муж ее едва ли не павный виновник всего случившегося. Приезду шурина Нестеров не то чтобы сильно обрадовался, но при его появлении несколько оживился.

Дети были дома, играли без обычной возни и шума, однако, не в пример отцу, встретили дядьку с восторгом, тем более что он привез племяннику приставку «кенди» к телевизору, а племяннице набор бижутерии. После общего чаепития мужчины уединились в горнице, и Леонид принялся за рассказ.

Шаг за шагом перед Матвеем разворачивался процесс травли фермеров, в том числе и семьи сестры, Нестеровых, направляемый бессменным председателем колхоза «Новый завет», а потом президентом акционерного общества «Процветание» Антоном Сергеевичем Дурбанем и его подручными, среди которых был и небезызвестный Соболеву инспектор Константин Кириллович Шавло.

Картина вырисовывалась нерадостная.

После тихой драки Матвея с местной властью дела у Нестеровых вроде бы пошли на лад. В течение полугода никто ничего у них не крал, никто не ставил палки в колеса, не зажимал кредиты, не задерживал выплаты денег за сданные сельхозсырье и продукты. Но потом, видно, не дождавшись обещанной Матвеем проверки деятельности колхозных «госарбайтеров», успешно превратив колхоз в акционерное общество открытого типа, Дурбань решил додавить несговорчивых и нашел хитрый ход: сделать это руками сельчан, недовольных заработками фермеров.

В селе Старом этих людей знали по кличкам – Шпана, Мокрый, Бегемот, Дубина, Мост, Капитан... Вечные нахлебники и алкаши, готовые за пол–литра на что угодно. Единственное, что они умели, – это крутить баранку грузовика или трактора. Зато амбиций больше, чем у любого уважающего себя мастера. Вот с такими–то людьми и пришлось работать сестре Лиде, когда потребовалось привлекать сезонных рабочих. Двух она наняла водителями своего грузовичка «Бурлак», который Нестеровы купили еще весной, а двое других колупались на скотном дворе, ежедневно требуя выпивку.

Чем их купил Дурбань, догадаться было несложно. Однако начали мужички пропадать с грузовиком и трактором по несколько дней, подрабатывая на стороне. Лида стала требовать с них плату за эксплуатацию машины, и получился первый конфликт. В колхозе ведь как: стоит трактор – садись и зарабатывай деньги, никто не спросит, по какому праву ты это делаешь – «все кругом колхозное, все кругом мое». Какая там еще плата? Так Лиде и сказал директор АО, прекрасно понимая, что пришли новые времена и за все надо платить.

Привыкли в Старом и к другому «коммунистическому» принципу: если ты что–то заработал – поделись с соседями или ставь по крайней мере бутылку. Правда, с начала девяностых годов этот принцип работать перестал, но директор – президент АО – решил его возродить. И зачастили к Нестеровым «новые люмпены», любители дармовщинки, требуя за каждый, хоть и небольшой, успех фермерской семьи бутылку за бутылкой. Лида не давала, они злились, портили технику, отравили собаку...

С виду отношения с соседями вроде были самые нормальные, а с некоторыми даже дружеские, казалось бы – зачем вредить? Но нет, эти отношения развивались и углублялись, направляемые подручными Дурбаня – «Шавло и компанией». Однажды Лида вернулась домой с синяком во всю щеку. Леонид к ней: «Что случилось?" Она: «В машине ударилась». Потом пришел шофер – Бегемот: «Ты, мол, прости, забери заявление..." Оказалось, он избил ее, выкинул из машины, забрал ключи и на два дня скрылся. Тогда Лидия заявление, написанное в милицию, забрала у Шавло. Но потом были и другие похожие случаи. Опять избили. Отравили свинью. Неоднократно угоняли машину и трактор. Угрожали расправой, бросались на нее с ножами, топором и даже бензопилой...

Роковой выстрел раздался, когда терпение Лиды лопнуло. И хотя пострадавший – некий Капитан, подонок из подонков, – давно выздоровел, Лиду осудили на пять лет «за превышение мер необходимой обороны». Свидетелями были все те же «Шавло и Кё», бывшие работники Нестеровых Мокрый, Губошлеп, Бегемот и.., ее муж Леонид!

Матвей, выслушав рассказ, стиснул зубы. Нестеров ничего в принципе не сделал, чтобы защитить жену, помочь ей, облегчить ее участь, хотя мог бы взять всю вину на себя, как мужчина и защитник. Но он даже ни разу после суда не навестил жену в районной вологодской тюрьме!

Видимо, Леонид что–то почувствовал в молчании гостя, потому что внезапно замолчал и отодвинулся от него.

– Ясно, – сказал Матвей, вставая, и глаза его вспыхнули такой ледяной голубизной, что муж сестры едва не свалился со стула, инстинктивно закрывая лицо рукой.

– Что ты.., вы.., хочешь делать? – проговорил Нестеров.

– Поживу пока тут, – медленно сказал Матвей, отворачиваясь и тут же забывая о существовании шурина. – Пару дней. Уточню кое–что. Потом посмотрим.

– Конечно, оставайся, живи, я со своей стороны.., как–нибудь... – залепетал Леонид. – Вот, стели себе в горнице, белье бери.., стираное. Обедать с нами будешь.., или как?

– Или как, – ответил Матвей.

Следующий день он потратил на выяснение всех обстоятельств дела, разговаривал с соседями и односельчанами Нестеровых, чтобы детально разобраться в случившемся. Потом съездил в Вологду на свидание с сестрой, несказанно обрадовав ее своим появлением.

– Это мне кара заслуженная, – с тоской говорила Лида, отплакав положенное, когда они проговорили с полчаса. – Кара за старые грехи.

– Какие еще грехи? – удивился Матвей, с не меньшей тоской в душе разглядывая заплаканное, похудевшее, с тенями под глазами лицо сестры. – Ты в жизни никого не обидела и любила только одного.

– Вот именно. – Глаза Лидии вспыхнули, повлажнели. – Прав ты, Матвейша, всю жизнь я любила одного.., а жила с другим. Вот за то и кара – за отказ от любви. Все боялась быть слишком зависимой от Алексея.., хотя могла пойти за ним в огонь и воду. А с Леонидом жизнь – ты сам видишь какая. Не помощник он мне, не мужик и не любовник...

– Ну так бросай его к чертовой матери! Разводись, уезжай домой, мама всегда тебя примет, хоть с детьми, хоть одну.

– Знаю, да как же я уеду–то? Нет, братец, отсижу свое и вернусь, не дам этим гнидам, Дурбаню и Шавло, торжествовать!

– Что ж, характерец у тебя мужской, Лидуха. Тебе бы и мужика под стать себе... Крепись, я предпринял кое–какие шаги, может, пересмотрят дело и скостят пару лет. Ведь заяву, что подписал подстреленный Капитан, писал Шавло? И в нем все описано с точностью до наоборот?

– Что с того? Все свидетели хором заявили, что я была, во–первых, навеселе, во–вторых, сама полезла к этим выпивохам, а, в–третьих, давно уже грозила их «пришить». Больше всех Бегемот старался, боялся, что я его за старые обиды выдам.

– А разве Леонида не было рядом, когда это случилось?

– Был, да что толку! Он даже контрзаявление не написал, на суде отдувался да сопел только.

– Ладно, не реви, сказал же – уходи от него. Я всегда поражался, что ты в нем нашла?! Теперь понял: ты и не искала, убежала от проблем, считая, что можешь убежать и от самой себя. Ну все, помчался я по делам, до отъезда навещу еще, жди.

После свидания Матвей зашел в местную коллегию адвокатов и нанял адвоката, который согласился начать пересмотр дела Нестеровой, как только появятся новые факты или если обвинители откажутся от своих прежних показаний.

Из Вологды Матвей снова поехал в Старое и вечером в среду наведался домой к поселковому инспектору.

Константин Кириллович Шавло за год еще больше раздался вширь, а на рябом лице его, ставшем в полтора раза мясистее и шире, можно было сеять уже не только репу, но и другие овощи. Соболева он признал, лишь очнувшись от первого его удара, от которого сорвал тушей ворота гаража, неожиданно отлетев к ним. Ибо на приветствие Матвея и его вопрос: «Привет, Кириллыч, помнишь меня? – Шавло промычал нечленораздельно:

– Хто это такой еще приперся?

Двое знакомых Матвею «клевретов» инспектора, похоже, так и не снимавших никогда свои спортивные костюмы, попытались было заступиться за патрона, однако ушли в отключку надолго, довершив разгром гаража с красавицей шестнадцатой моделью цвета «серый перламутр».

– Вспомнил наконец? – равнодушно спросил Матвей, присаживаясь на капот шестнадцатой модели. Шавло, выпучив глаза, завозился на воротах, оглядываясь по сторонам, потом до него дошло.

– Ах ты, падло! – Он схватил с верстака монтировку, но не успел ничего сделать, потому что снова грохнулся спиной о стену, сломав верстак. Матвей же продолжал сидеть все в том же положении, покачивая ногой, не вынимая рук из карманов куртки.

– Ну теперь–то вспомнил?

На сей раз инспектор приходил в себя дольше, зато попыток убить обидчика уже не предпринимал.

– Заступник... Нестеровых...

– Молодец, вспомнил. А теперь припомни, что я тебе говорил, когда уезжал. Блюди порядок! Наверное, я плохо объяснил, что будет в противном случае? Так вот, даю тебе последний шанс: завтра утром ты, Бегемот, все остальные свидетели и потерпевший поедете в Вологду, найдете адвоката Никитина и сделаете новые заявления относительно дела Лидии Нестеровой. Она защищалась, и ты знаешь это, ублюдок! Все понял?

Шавло оглядел свой разгромленный гараж, в его глазах изумление боролось со страхом и ненавистью, но вступать в схватку он больше не решался.

– Понял... Только я не ответчик за Бегемота... Хлобанеева.., он не поедет. Да и Капитан тоже.

– Это моя забота. Поедете, как миленькие. – Матвей оглядел лоснящееся от пота красное лицо инспектора. Было видно, что в голове его, с узким и каким–то вогнутым лбом, идет тяжелая, неподъемная для него работа. Что ж, думать иногда полезно.

– Бывай, Кириллыч. – Матвей пошел со двора, сопровождая взглядом собак, что бегали у забора и поглядывали на гостя с недоверием и сомнением, однако не нападали и даже не рычали.

– Эй, каратист! – вдруг окликнул его Шавло, выходя из гаража в сопровождении очухавшихся «спортсменов». В руках он держал штатного «Макарова». – Не торопись, а то дырок наделаю. От пули не убежишь, а я всегда могу оформить заяву, что ты напал первым.

– Спасибо за предупреждение. Но ведь я тоже могу сотворить такой фокус. Ты не подумал об этом?

Матвей вошел в сверхскоростной режим и как бы «выпал» из поля зрения Шавло и его помощников. В следующее мгновение пистолет из руки инспектора перекочевал в карман Соболева, «спортсмены» схлопотали боковые удэ–атэ, словно вихрем унесшие их вглубь гаража, а у Шавло искры из глаз посыпались от тычка в нос, едва не сломавшего носовую перегородку.

– Так я жду всю команду завтра утром на автобусной остановке, – напомнил Матвей. – Не забудешь, Кириллыч? А?

– Н–нет, – ответил тот, вытирая под носом слезы, смешанные с кровью.

– Тогда вот, держи «пушку», обойму получишь завтра.

От инспектора Матвей направился прямо к Бегемоту, то есть к Хлобанееву Степану Викторовичу тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, семейному, нигде не работающему, алкашу и бузотеру.

Хлобанеев с виду казался родным братом Шавло, кличку Бегемот он оправдывал на все сто процентов. И был дубина дубиной, потому что понял, о чем идет речь, лишь с третьей попытки Матвея объяснить, что от него требуется.

– Шо?! – проревел он, сообразив наконец, в чем дело. – Ты.., мне.., чтоб я.., сам на себя?! Да я тебя в три погибели...

Матвей щелкнул детину в лоб, и тот, икнув, упал на скамью возле сарая, на которой рядом с бутылкой вологодского пива лежала вяленая рыба. Поднимать шум не хотелось: у Хлобанеева была большая семья и не стоило поднимать переполоха. Правда, очень хотелось взглянуть на жену Бегемота, которая столько лет терпела такую орясину, бандита, алкаша и тунеядца.

– Пойдешь и напишешь, как было на самом деле, – сказал Матвей, чувствуя злость и одновременно жалость к этому уроду. Хотя в принципе большей жалости была достойна его семья.

– Да и хто ты вобче такой?! – заорал Бегемот.

Матвей перехватил его руку с бутылкой пива, уперся локтем в ключицу, надавил. Бегемот взвизгнул, посерел лицом, хватая воздух ртом, сполз на землю. От него несло таким отталкивающим букетом перегара, что Матвея едва не вырвало.

– Я – твоя смерть! – сурово произнес Соболев, хихикнув про себя: где–то он читал такие вот страшилки, но для этого толстокожего представителя человечества с интеллектом настоящего бегемота подобные угрозы вполне годились. – Завтра я жду тебя и Шавло утром на автостанции. Не придешь – пеняй на себя!

Съездив по морде Хлобанеева тыльной стороной ладони, Матвей ушел с территории его неприглядного владения и через четверть часа с чувством глубокого удовлетворения проводил взглядом Бегемота, рысью мчавшегося к центру села, где жил инспектор.

Остальных свидетелей Соболев обнаружил в местном «баре» – возле палатки с пивом, где человек пять любителей «жидкого хлеба» обсуждали местные и центральные новости. Мужики были совсем молодые, простецкие на вид, любители выпить и закусить, и Матвею удалось решить с ними проблему полюбовно, объяснив, что главные обвинители согласились ехать в район и написать новые заявления.

До наступления сумерек Матвей успел переговорить также и с другими фермерами, соседями Нестеровых, с горечью убедившись, что заняты они только собой и собственными заботами. Никто из них и не подумал вовремя вступиться за соседку, игнорируя известный социально правильный лозунг, который в приложении к данной ситуации звучал примерно так: «Фермеры всех стран, объединяйтесь!" Но, к сожалению, объединяться они не спешили, поэтому клике Дурбаня было легко воевать с ними.

Конечно, многие сочувствовали Нестеровым, но боялись всего и всех и, случись какая–нибудь новая заваруха, вряд ли пошли бы выручать соседа. Шавло настолько запутал людей, что говорили о нем едва ли не шепотом.

С сознанием исполненного долга, но разочарованный, Соболев вернулся в дом к Нестеровым. К Дурбаню он решил сходить на следующий день после отправки «команды» в Вологду.

Перекинулся парой фраз с Леонидом, выпил молока, поиграл с племяшами и лег спать. А в два часа ночи его потревожили.