Реликт - Василий Головачев. - Книжная Полка

Часть Третья. Дурман Неизвестности
Пейзаж

Грехов сел в предложенное кресло и бегло огляделся. Зал Центра управления полигоном, заполненный тонким пением приборов и шелестом переговоров, ничем не отличался от прочих залов управления любого исследовательского или производственного комплекса. Только пейзаж, отраженный громадным виомом, был необычен: мерцающее в свете Фобоса поле и жуткая, черная – чернее неба – гора сверхоборотня.

– Удивлен? – спросил Грехов, перехватывая взгляд Диего Вирта. Лицо пограничника было непроницаемо, но Габриэль безошибочно читал во взгляде друга интерес и надежду. Надежду на его возвращение в отряд спасателей. Что ж, не надо будет ни оправдываться, ни произносить высоких слов: призвание, долг, любовь, – которые живут в душе у каждого, но повергают в смущение, стоит их только произнести. Труднее всего бывает понять поступки близкого человека, но Полина поняла, поймет и Диего. Хотя он–то, наверное, не только понимал – знал, что Габриэль Грехов вернется.

– Нет, – помедлив, сказал Диего. – Хотя не ждал так скоро.

Грехов улыбнулся.

– Полгода – это скоро? А ведь сначала я действительно отдыхал, чувствовал себя заново родившимся. Исходил все Брянские леса, удил рыбу, охотился... с фоторужьем. Как–нибудь покажу тебе великолепные снимки... Но потом был твой визит, и Тартар, и «серый призрак»... Встряска была такой, что Полина созвала консилиум невропатологов. Неприятная, скажу я тебе, штука – гипнолечение, не верь рекламе. Однако я вытерпел все.

– Понятно. – Диего остался бесстрастным и спокойным, таким, каким его знали всегда. Но в душе... Нет, он не задумывался над своими чувствами, характер уверенного в себе человека не приучил его к этому, но в душе он сознавал, как дорог ему Габриэль. Заместитель начальника отдела безопасности был частицей сознания, частицей собственного «я», и не будь этой частицы, Диего знал, – жизнь его была бы неполноценной. Точно так же, как стала она неполноценной после гибели Сташевского. Правда, тут они были равны: Сташевского в равной мере недоставало обоим. Да, встречи их редки, но так ли уж они важны? Память – вот главное, память и тонкий мостик биосвязи, позволявший чувствовать друг друга на громадных расстояниях, то, что когда–то люди назвали экстрасенсорной координацией или телепатией.

– Понятно, – повторил Диего. – А у нас тут закручивается пружина странных событий. С одной стороны, до сути многих загадочных явлений в сверхоборотне мы докопались, например: научились проникать внутрь него, вводить телезонды, нашли центры его памяти, определили механизм информационного накопления. Кстати, ты знаешь, из какого материала сделана оболочка оборотня? Гравихимики уже полгода воют от восторга. Это одна громадная молекула воды!

– Не воды, – поправил Диего Грехов мягко, – а гомополимера воды, а это совсем другое вещество, хотя и обладает некоторыми свойствами аш–два–о в определенных условиях.

– Все равно не могу представить, что оборотень на девяносто процентов состоит из воды! Ну, а с другой стороны – глобальные процессы, идущие внутри него, в необъятных его недрах, остаются нам неведомы. Тот же загадочный серый человек... кто он? Проглоченный оборотнем сапиенс или же симбиот споры, выполняющий какие–то определенные функции? Впрочем, если хочешь знать обо всем подробнее, я дам тебе копию отчета в ВКС, каждый месяц мы посылаем туда отчеты о ходе исследований. Будут вопросы – поговорим. Через полчаса у меня дежурство, не хочешь пойти со мной?

– Мог бы и не спрашивать, – сказал Грехов. – Патрулирование?

– Не совсем, но смысл тот же, увидишь.

– Я гляжу, работа у вас не прекращается и ночью. – Грехов кивнул на пульты, возле которых царило оживление.

– Нет, отбой в десять, вот и торопятся. Ночью все спят, кроме сверхоборотня. Ну что, пошли?

Сверхоборотень медленно вырастал в размерах – исполинский черный монолит, чудом сохраняющий свою форму эллипсоида вращения под давлением сотен миллионов тонн массы. Лишь вблизи становилось видно, что оболочка его изрыта ямками, бороздами, складками и буграми, словно сморщенная шкура древнего ящера. Да он и был ящером, древним, невообразимо древним реликтом эпох звездообразования.

– Впечатляет! – пробормотал Грехов, когда танк оказался накрытым ощутимо тяжелой тенью. – Или я отвык от него за полгода?

– Ну нет, – сказал Диего, поворачивая «Мастифф». – Привыкнуть к нему невозможно. И дело даже не в масштабах, подумаешь – гора высотой в километр, мы сами строим сооружения в десятки раз большие! Нет, проблема глубже, мы подсознательно догадываемся о мощи самого Конструктора; мы знаем, что она должна быть колоссальной, но какой? Какой! Не потому ли стынет в жилах кровь, когда остаешься с ним один на один? И не потому ли нас тянет к нему, тянет не профессионально, как исследователей, вернее, не только профессионально, но и эмоционально – хочется потягаться с ним, сравниться, доказать, что и мы не пигмеи, не разумная протоплазма, мы – гиганты по духу!

– Может быть, – тихо проговорил Грехов. – Гиганты по духу и тем равны... Может быть, ты и прав, хотя я, честно говоря, просто не задумывался над этим. Но твоя концепция и уязвима: кто может знать, какие задачи волновали Конструкторов в те времена, и какие цели появятся у нашего, когда он родится? Возвышенное и земное – удел человека, и оторваться от Земли, от антропоцентристского взгляда на вещи, от опыта человеческой культуры ты не сможешь, как бы ни хотел. И мысль, которая движет тобой, – это мысль идти вперед во имя всего человечества и во имя каждого человека в отдельности. А у него? Во имя чего жили Конструкторы? Во имя чего будет жить один из них, родившись в эпоху, в которой он будет одинок?

«Мастифф» медленно пересек границу тени и остановился у странной машины, напоминающей тяжелый старинный танк, только вместо пушки у него выдавалась вперед ферма с конструкцией, издали очень похожей на хищную морду. Машина достигала двадцати метров в высоту и метров пятьдесят в длину, и все же выглядела ничтожной рядом с километровым «орехом» сверхоборотня. От нее веяло угрозой и мощью.

Диего долго молчал, сосредоточенно работая с пультом. Грехов не мешал ему, со смешанным чувством сожаления и восхищения рассматривая «танк». Он уже догадался, что это такое, – ТФ–эмиттер, превращенный жесткими обстоятельствами и умом человека в оружие, равного которому не было в мире ничего. Даже аннигилятор не шел ни в какое сравнение с излучателем скалярного ТФ–поля, преобразующего любое вещество и физические поля в кварко–глюонные облака.

«Но справится ли ТФ–эмиттер с ним? – Грехов оглянулся на угрюмую выпуклую стену сверхоборотня. – С тем, кому когда–то подчинялись звезды? Ведь Конструктор был почти всемогущим. Смешная мысль... страшная мысль!»

Диего сидел откинувшись в кресле, долго смотрел на медленно отступающую к горизонту тень сверхоборотня, потом повернул голову к Грехову:

– Я боюсь его. Ли, Иной раз хочется включить ТФ–эмиттер и – пафф! – Диего резко взмахнул рукой. – Может, ты и прав, у меня начинают сдавать нервы. Да и кто сможет остаться спокойным в ответ на это грозное молчание?! Холодное тяжелое молчание готового к прыжку чудовища! Да, я боюсь оборотня, не за себя лично, и даже не за сто моих товарищей, терпеливо, шаг за шагом изучающих его. Понимаешь, я боюсь, что Земля слишком близко от Марса, Ли...

Внезапно часть черного бока сверхоборотня прямо перед танком посветлела, на глазах превратилась в полупрозрачную глыбу стекла, в глубине которого поплыли хороводы искр. Одновременно с появлением искр Грехов ощутил давление на виски, возбуждающее покалывание в затылке, странное чувство невидимого, немо кричащего собеседника... Это чувство было знакомо ему по Тартару – отзвук излучения, действующего на нервную систему человека. Вероятно, и сверх оборотень излучал нечто такое, что влияло на мозг, вызывая странные и непривычные ощущения.

Габриэль заметил, что Диего не столько разглядывает феномен, сколько следит за его реакцией, за лицом, спросил:

– Что, не в первый раз? Почему не записываешь?

– Количество записей перевалило за сотню. Пробовали и расшифровывать, но однозначных результатов нет. Нагорин в ВЦ Академии пришел, например, к выводу, что этот звездный узор не что иное, как психологический тест.

Грехов хмыкнул, оценивающе разглядывая хрустальное окно. Искры в его глубине собрались в шары, шары в свою очередь стали сближаться, и вся эта система превратилась в красивый ажурный пояс, медленно вращающийся вокруг черного, как дыра в преисподнюю, пятна. Изменилось и внушаемое людям чувство. Теперь Грехову казалось, что за полупрозрачной стеной стоит человек и смотрит на них, упершись руками в «стекло» с той стороны и приблизив к нему заплаканное лицо...

Грехов мотнул головой, освобождаясь от навязчивого видения. Почти сразу же «окно» разгорелось алым сиянием и погасло.

– Все, – вздохнул Диего. – Представление окончено. Поехали по периметру, посмотрим хозяйство. Я, собственно, не только из–за этого повез тебя сюда, хотя и явление «окон» само по себе интересно: просто хочется знать, как ты оценишь нашу подготовку.

Они объехали полигон кругом, не встретив ни одного человека. Люди были надежно укрыты под толщей базальта от всех неожиданностей, но Грехов вдруг засомневался в этой надежности. Он знал Диего так давно, что не верить ему не мог, к тому же не только одному Грехову было известно об интуиции Диего: еще в студенческие времена будущий пограничник удивлял преподавателей прогностики точностью прогнозов, а став работником погранслужбы, не раз доказывал, что он интуитив высшего класса. И сейчас, слушая его, видя, как взволнован «каменный» Диего, Грехов понял, что тот подсознательно уловил опасность, исходящую от сверхоборотня, и реакция его была реакцией спасателя.

– Экстрасенсорная система, – пробормотал он, когда Диего закончил. – У тебя очень хорошо развита экстрасенсорная система, Диего, именно поэтому ты так часто выходил целым и невредимым из самых опасных ситуаций. Но людям еще далеко до психосвязи, твои слова мало убедят ученых. Ну, а меня убеждать не надо, я ведь чувствую то же самое.

Диего виновато опустил голову.

– Извини, сорвался. Приму тонизирующий душ – и все пройдет. Но мне тебя не хватало. Ли. Некому было поплакаться в жилетку. – Он улыбнулся.

– Я это понял, – невозмутимо ответил Грехов.

Зонд походил на сверкающую каплю воды, сползающую по крутому горбу сверхоборотня. Внутренние его передатчики еще не работали, и поэтому второй виом справа от пульта, который должен был принимать передачу с зонда, создавал впечатление серой облачной стены. Изображение в первом виоме передавалось с телезонда, подвешенного над сверхоборотнем на высоте полукилометра.

«Капля» наконец перестала сползать, остановилась:

– Есть «окно»! – отозвался один из операторов, следивших у пульта за зондом.

– Укол! – скомандовал Сергиенко.

Зонд на мгновение вспыхнул ярким голубым светом, в оболочке оборотня, в так называемом «бродячем слепом пятне», появилось отверстие, и зонд провалился в его недра, исчез. Вспыхнул правый виом – автомат включил видеопередатчик.

Серый складчатый тоннель, кажущийся бесконечным. Детали затушеваны, видны словно сквозь туман.

– Инфракрасный диапазон, – пояснил Диего Грехову; оба стояли за рабочей зоной центра управления, возле зрительного амфитеатра. – Мы стараемся как можно меньше привносить «загрязнений» внутрь оборотня. Прожекторы у зонда, конечно, есть, но мы их не включаем. Иногда в некоторых помещениях есть свет, чаще – нет, тогда переключаются диапазоны видения.

Тоннель в виоме посветлел, сузился. Зонд замедлил движение.

– Тупик, – сказал кто–то из руководителей эксперимента. – Быстрее назад!

Зонд дернулся, в следующее мгновение тоннель погас. Виом снова превратился в туманное облачко.

– Так всегда, – вздохнул Диего. – Стоит зонду попасть в тупик – и конец! Сверхоборотень его уничтожает.

Исследователи в это время посылали второй автомат. Снова блестящая капля поползла по черной спине исполина. Через минуту приборы отметили резкое убывание магнитного поля – зонд набрел на «слепое пятно». Световой укол и – автомат–разведчик падает в серый тоннель, ничем не отличающийся от первого. Но скоро выясняется, что на этот раз его информационный путь богаче.

Сначала виом отразил обширную пещеру, всю обросшую колышущимися занавесками вуалей. Из–за этих занавесей выплыл серый человек, как торпеда ринулся на земной аппарат, раздался глухой удар. Зонд содрогнулся, изображение покрылось цветными пятнами.

Диего присвистнул.

– Таран! Ну и ну!..

Зонд поплыл дальше. Одна из видеокамер отыскала безвольное тело серого человека и передала увеличенное изображение. Серый урод не двигался, до жути человеческим жестом раскинув длинные руки.

– Может, это его жилище? – сказал Грехов.

– Может быть. Гадание не поможет.

Короткий, теперь уже заполненный синим светом коридор вывел зонд в бесформенный синий зал. Стены зала поросли сотнями плоских перепонок, пересекающихся самым причудливым образом. Все это напомнило Грехову плантации, и он поделился мыслью с Диего.

– Грибы? – развеселился тот. – То, что ты видишь – кладовая памяти оборотня. Каждый раз, когда зонд проникает в такую «грибницу», оборотень выдает нам каскад картин. О, видишь, зашевелились?

Внизу у пультов среди ученых началось оживление.

Зонд осторожно двинулся вперед, приблизился к стене, густо усеянной перепонками, – теперь Грехов увидел, что среда, в которой двигался аппарат, является какой–то прозрачной жидкостью. Из тела зонда выдвинулась лапа манипулятора, коснулась одной из перепонок, и в следующий миг произошла быстрая смена изображений в виомах: правый погас, сигнализируя, что зонд прекратил существование, а левый, на котором только что был виден купол сверхоборотня, взорвался фейерверком красок.

Верчение ярких радуг скоро замедлилось, буйство цветных вспышек прекратилось, и людям предстала удивительная картина!

Кошмарные существа над жутким ландшафтом – вот что увидел Грехов, жадно разглядывая пейзаж. На переднем плане созданной сверхоборотнем панорамы возносились в небо пушистые полупрозрачные стрелы, поддерживаемые гнутыми серебристыми перепонками. Тонкие золотые «канаты» во всех направлениях пересекали пространство между перепонками, пронизывали «стрелы», сплетались в узлы, веера и у самой «земли» создавали впечатление непроходимой чащи. За «стрелами» шел пологий склон холма, на котором вспыхивали разноцветными языками пламени облачка какой–то меняющей густоту субстанции. На самом холме громоздились угрюмые черные кубы, пирамиды, конусы, и оттуда время от времени проглядывали жуткие, выразительные морды с блюдцеобразными светящимися глазами. А над всем этим неземным кошмаром торчали на длинных суставчатых лапах брюхастые паучьи тела! Многометровые черные мешки на длиннейших ногах, похожие на пауков, – других земных аналогий Грехов не нашел. Лишь спустя несколько минут он начал различать детали: странного вида кусты синего цвета, плавающие шапки белого, как кипень, пуха, изогнутые коричневые конструкции, похожие на засохшие ветви мертвого леса или ржавые поваленные фермы. Главным во всей картине были безусловно «пауки» и высверкивающие из геометрического мрака блюдцеобразные глаза. Серебристые «стрелы» и «канаты» явно относились к растительному миру. И все, на что ни обращал бы взгляд Грехов, все четко укладывалось в рамки какой–то неслыханной гармонии, опирающейся на логику и мироощущение чуждые тому, с чем приходилось сталкиваться людям прежде.

Снова Грехов и Диего почувствовали знакомый тяжелый взгляд, возбуждающий ощущение чьего–то незримого, но грозного присутствия. Картина чужого мира была вызывающе яркой и зловещей, все в ней было чуждо человеческому восприятию: формы, пропорции, движение; все, казалось, имело скрытый и ужасный смысл. И когда люди пресытились феерическим зрелищем – сверхоборотень крутнул свой обычный калейдоскоп. Пронеслись один за другим в немыслимом темпе пейзажи иных миров, звездных систем, галактик, непонятные сооружения, невиданные существа, и снова черный эллипсоид одиноко высился в центре полигона, угрюмый и неподвижный, словно не он только что претерпел удивительную множественную трансформацию, последовательно превращаясь в то, чему был свидетелем миллионы лет назад.

– Полнейший уход от всего человеческого! – пробормотал Диего, покосившись на Грехова. – Смело могу сказать, что такой картины мы еще не наблюдали. Что–то невероятное... интересно, как оценят ее ученые мужи?

– Уж не обиталище ли Конструктора показал нам сверхоборотень? А «пауки» – не его ли предки?

– Ты думаешь, оборотень показал палеопейзаж своей родины? Любопытно. Поделись своей догадкой с Сергиенко. Кстати, ты заметил? – изменился цвет оболочки оборотня. Теперь он темно–серый, а не черный, и оброс снизу каким–то белым пухом.

– Ну и что? Это еще раз доказывает, что внутри оборотня идет скрытая от нас перестройка организма. Спора Конструктора пробуждается от спячки. Интересно, когда она созреет?

– По расчетам, с теперешними темпами изменений Конструктор вылупится лет через двадцать. А по моим... – Диего кинул последний взгляд на виом и направился к выходу из зала, – по моим гораздо раньше. И будем ли мы готовы к этому – не знаю.