* * *
Гезина повздорила с Флобастером – тот не без оснований счел, что
ее новая дружба, переросшая в пылкую любовь, мешает работе. В самом де
ле, Гезина повадилась возвращаться перед самым спектаклем и после
представления сразу же исчезать. Такое положение вещей не устраивало
Флобастера, который нервничал и злился, утрачивая мельчайшую частичку
власти; такое положение не устраивало и меня, потому что кому же охота
делать чужую работу и возиться с костюмами за двоих?
Скандал вышел громкий – Гезина, видимо, изрядно осмелела в объять
ях своего горожанина и потому не побоялась пригрозить, что, мол, вообще
оставит труппу, выйдет замуж и плевала на нас на всех. Флобастер, от
такой наглости на секунду потерявший дар речи, вдруг сделался тише са
харной ваты и елейным голосом предложил Гезине проваливать сию же се
кунду. Дивная блондинка ценила себя высоко и верила в столь же высокую
оценку окружающих, поэтому легкость, с которой Флобастер согласился ее
отпустить, повергла Гезину в шок. Грозные посулы сменились всхлипами,
потом звонким ревом, потом истерикой; безжалостный Флобастер не допус
тил ни толики снисхождения – Гезина была самым жестоким образом водво
рена на подобающее место. Для пользы дела, разумеется.
Притихшая героиня старательно отыграла представление, помогла мне
убрать костюмы – и уже вечером, пряча глаза, явилась к Флобастеру с ни
жайшей просьбой: только на ночь... Последний раз...
Флобастер выждал положенное время – о, мастер паузы, мучитель зри
тельских душ! – и снизошел–таки. Позволил.
До утра наша с Гезиной повозка перешла в мое исключительное поль
зование – поэтому случилось так, что поздней ночью мы оказались наедине
с Луаром Соллем. Холщовый вход был старательно зашнурован от ледяного
ветра подступающей зимы; на ящичке из–под грима оплывала свечка.
Всю первую половину нашего разговора, долгую и бесплодную, мрачный
Луар пытался выведать, как сильно он успел унизиться накануне. Мило
улыбаясь, я пыталась увести его от этого самокопательного расследования
– куда там! С тупым упорством самоубийцы он возвращался к болезненному
вопросу и в конце концов поинтересовался с нервным смешком: что, может
быть, он и слезу пустил?!
Такое его предположение заставило меня сперва оторопеть, а потом и
возмутиться: слезы? Господин Луар, видимо, до сих пор не пришел в себя,
иначе откуда взяться столь странному вопросу? Не было никаких слез, да
и не могло быть...
Он настороженно пытался понять, вру я или нет; наконец, поверив,
устало вздохнул и расслабился.
Серо–голубые глаза его казались темными в тусклом свете единствен
ного свечного язычка. Совершенно больные глаза – сухие. Исхудавшее лицо
не то чтобы возмужало – подтянулось, что ли, сосредоточилось, напряг
лось, будто позарез нужно ответить важному собеседнику – да вот только
вопрос позабылся... Руки с обгрызенными ногтями лежали на коленях; на
тыльной стороне правой ладони краснел припухший полукруг – след истери
чески сжатых зубов. Еще не успев поймать мой взгляд, он тут же интуи
тивно убрал руку.
Он выслушал меня внимательно. Помолчал, глядя в пламя свечи. Об
лизнул сухие губы:
– Да... Я... думал, Но... смею ли я?
Я возмутилась уже по–настоящему. Что значит – смею?! Это родной
отец, вы же с ним и словом не перемолвились, ничего не прояснено, и,
если госпожа Солль, возможно, не совсем здорова – то тем более важно
встретиться с господином Эгертом и...
В середине моей пылкой тирады он опустил голову. Устало покачал
шапкой спутанных волос. Госпожа Тория... Он почему–то уверен, что она
здорова. Тут нельзя говорить о... душевном расстройстве... Конечно, в
это легче поверить, но...
Он снова покачал тяжелой головой. Снаружи рванул ветер, и пламя
свечи заколебалось.
– Я даже не знаю, где он, – беспомощно сказал Луар.
Мне захотелось закатить глаза, но я сдержалась. Конечно, господин
Эгерт в Каваррене, в родовом гнезде – где же еще?!
Он просветлел. Уголки губ его чуть приподнялись – в теперешнем его
состоянии это должно было означать благодарную улыбку:
– Значит, вы считаете...
Поразительный мальчик. Выплакавшись у меня на груди (тс–с! слез–то
и не было!) он все–таки продолжал величать меня на «вы».
Я энергично закивала. Луар обязан отправиться в Каваррен и погово
рить с отцом начистоту. Чем скорее, тем легче будет обоим.
Луар колебался. Ему, оказывается, все дело представилось так, что
своим внезапным диким отъездом отец отрезал самую мысль о возможной
встрече – во всяком случае, до тех пор, пока сам он, Эгерт, не соблаго
волит вернуться и объясниться. Пытаясь сдвинуть с места Луаровы предс
тавления о дозволенном и недозволенном, я покрылась потом, как ломовая
лошадь.
Дело довершила нарисованная мной картина – вот господин Эгерт си
дит в родовом замке (или что там у него в Каваррене), сидит, уронив го
лову на руки, тяжело страдает и желает видеть сына – но не решается
первым сделать шаг навстречу, боится обиды и непонимания, мается одино
чеством и робко надеется – вот скрипнет дверь, и на пороге встанет...
Щеки Луара покрылись румянцем – впервые за все эти дни. Он ожил на
глазах, вслед за мной он поверил каждому моему слову, он мысленно пере
жил встречу с отцом и возвращение в семью – и, наблюдая за его метамор
фозой, я с некоторой грустью подумала, что, быть может, сейчас искупила
часть своей безымянной вины... А возможно, и усугубила ее – кто знает,
чем обернется для мальчика эта внезапная надежда...
Мальчик же не имел ни времени, ни сил на столь сложные размышле
ния. Враз успокоившись и просветлев, этот новый, обнадеженный Луар ис
ходил благодарностью, и я с некоторым удивлением увидела его руку на
своем колене:
– Танталь... Вы... Ты... Просто... Жизнь. Ты возвращаешь жизнь...
Ты... просто прекрасная. Ты прекрасна. Вы прекрасны.
И, глядя в его сияющие глаза, я поняла, что он не кривит душей ни
на волосок. В эту секунду перед ним сидело божество – усталое божество
со следами плохо стертого грима на впалых щеках.
– Танталь... – он улыбнулся, впервые за много дней по–настоящему
улыбнулся. – Можно... я...
Он подался вперед; где–то на половине этого движения решимость ос
тавила его, но отступать было поздно, и тогда, удивляясь сам себе, он
суетливо ткнулся губами мне в висок.
Он тут же пожалел о содеянном. Вероятно, детский поцелуй показался
ему верхом распутства – он покраснел так, что в свете одинокого огонька
лицо его сделалось коричневым.
Я прислонилась спиной к переборке. Кожа моя помнила царапающее
прикосновение запекшихся губ; прямо передо мной сидел парень, невинный,
как первая травка, мучительно стыдящийся своего благодарного порыва.
Казалось бы, жизнь его полна куда более тяжких вопросов и проблем – но
вот он ерзает, как еж на ежихе, из–за такой малости, как близко сидящая
девушка...
Мне сделалось грустно и смешно. Почти не рассуждая, я поймала его
руку и прижала к своей груди – крепко, будто клятву принося.
Он оцепенел; наверное, ему было бы легче, если б я сунула его руку
прямиком в горящую печку. Ладонь была холодная, как рыбий плавник; мне
сделалось жаль бедного мальчика.
– Да ничего в этом нет, – сказала я устало, выпуская его руку. –
Так... Обычное дело. Все люди обедают, едят картошку и шпинат, но нико
му ведь не придет в голову краснеть и дрожать: сегодня я впервые поку
шаю... отведаю свеклы... интересно, какова она на вкус...
Он, кажется не понял. Я не выдержала и улыбнулась:
– Ну... Все очень просто, Луар. Гораздо проще, чем считают девс
твенники. Хочешь попробовать?
Он смотрел на меня во все глаза. Не хватало еще, чтобы он принял
меня за публичную девку.
– Хорошо, – сказала я, отводя взгляд. – Не слушай меня... Забудь,
что я сказала. Тебе надо выспаться... Завтра в путь...
– Да, – отозвался он чуть слышно.
– Гезина вернется только утром... Так что спи спокойно.
– Да...
– Ну вот... Ночью будет совсем уж холодно, Флобастер, скупердяй,
все обещает переехать на постоялый двор, чтобы в тепле... А я дам тебе
хорошее одеяло. И вот еще, теплый плащ...
Склоняясь над сундуком, я прятала за деловым тоном внезапно воз
никшую неловкость, а Луар стоял за моей спиной и размеренно, глухо пов
торял свое «да». Потом замолчал.
Осторожно, боясь спугнуть неизвестно что, я выпрямилась и оберну
лась.
Он не сводил с меня глаз. Напряженных, вопросительных, даже испу
ганных – но уж никак не похотливых. Что–что, а похоть я чуяла за верс
ту.
– Танталь...
Только теперь я различила, что его трясет. Мелкой нервной дрожью.
Здорово я его растревожила.
– Танталь...
Я вздохнула. Ободряюще улыбнулась; взяла его за мертвую холодную
руку и задула свечу.
