* * *
Муха проспал до полудня, и потому некому было таращиться на Луара
и спрашивать, щелкая языком, а что такое приключилось и откуда здесь
маленький Солль?
Флобастер держался блестяще – со стороны можно было подумать, что
наша труппа то и дело дает приют пьяным отпрыскам благородных родов.
Бариан поскакал к цирюльнику, Фантин был нелюбопытен, а Гезине я вполне
ясно объяснила, что, если она посмеет задать хоть один вопрос, я своими
руками повырву все до единого белокурые волосы. Она надулась – но, в
конце концов, после романтического свидания ей было не до свар.
Луар сидел в повозке Флобастера – бледный до синевы, исхудавший,
похожий на больную дворнягу; Флобастер чуть не силой влил в него полс
такана вина. От всякой пищи юный Солль, конечно же, отказался; Флобас
тер понимающе кивал и укутывал его пледом – но Флобастер не дурак.
Он, как и я, прекрасно понимал, что парень мучится не одним только пох
мельем.
Наконец, пришлось спросить–таки: а что, господа Солли не будут
волноваться? Не кинутся разыскивать невесть куда пропавшего сына?
Реакция Луара на этот невинный, вскользь оброненный вопрос подт
вердила наши самые худшие опасения. Парня перекосило, как от боли; он
отвернулся к стене и пробормотал что–то совершенно невнятное.
Мы с Флобастером переглянулись. Он тут же спохватился – ведь через
несколько часов спектакль – и поспешил давать распоряжения. Мы с Луаром
остались одни.
Луар сидел ко мне боком, неловко подобрав ноги, скрючившись и гля
дя в одну точку. Ему было невыносимо тяжело и стыдно, может быть, мне
стоило оставить его в покое и уйти – но я почему–то не уходила.
Неправдой будет сказать, что внутри меня не жило обыкновенное под
лое любопытство. Да, я любопытствовала, как праздный зевака – но удер
живало и мучило меня совсем другое.
Я была виновата перед ним. Снова виновата; это чувство, успевшее
притупиться за несколько прошедших дней, теперь вернулось с новой си
лой, чтобы терзать меня своей неопределенностью: виновата – но в чем?!
Луар молчал. На лице его темнели различимые при дневном свете си
няки, а ногти грязных рук были сгрызены до мяса. Я напрягла память – не
было у него такой привычки. Никогда, даже в рассеянности, воспитанный
юноша не станет грызть ногти...
Не могу сказать, чтобы в жизни я кого–то так уж жалела – но в этот
момент что–то внутри меня больно сжалось. Слишком уж внезапную катаст
рофу пережил этот благополучный мальчик, счастливый папенькин сынок...
Мне захотелось напоить его горячим. Вымыть. Укутать. Сказать, наконец,
какую–то ободряющую глупость...
Наверное, что–то такое отразилось у меня на лице – потому что, ис
коса взглянув на меня, он всхлипнул. Кто–кто, а я прекрасно знаю – оби
женный хранит гордость, пока кругом равнодушные. Стоит просочиться
хоть капельке сочувствия, понимания, жалости – и сдержать слезы стано
вится почти невозможно...
Луар судорожно вздохнул, снова глянул на меня – и я поняла, что
его сейчас прорвет. На минуту мне даже сделалось страшно – все–таки
есть вещи, которых лучше не знать...
Но он уже не мог остановиться. Слова текли из него пополам со сле
зами.
Выслушивать чужие исповеди мне приходилось и раньше; лицо у меня
такое, что ли – но чуть не все приютские девчонки рано или поздно явля
лись, чтобы поплакать у меня на груди. Однако их печальные судьбы были
бесхитростны и все похожи одна на другую – история же, рассказанная Лу
аром, заставила волосы шевелиться у меня на голове.
Я готова была не поверить. Кое–как напрягшись, можно вообразить
себе господина Эгерта Солля, с перекошенным лицом и без единого слова
уезжающего в ночь – чему–то подобному и я была свидетелем... Но госпожа
Тория, избивающая собственного сына?! Госпожа Тория, проклинающая обо
жаемого Луара как «выродка» и «ублюдка», выгоняющая его из дому ударами
подсвечника по лицу?..
Он замолчал. С некоторым ужасом я осознала вдруг, что после всего
сказанного этот парень перестал быть мне случайным знакомым. Никогда не
следует подбирать бродячих щенят, чтобы покормить, приласкать, а потом
выгнать с чистой совестью: был на улице и будет на улице, разве что–то
изменилось?..
Небо, у него что же, действительно больше никого нет? Ни бабушки,
ни дедушки, ни тетки, в конце концов? Что за злые шутки судьбы – вчера
я была для него сродни прислуге, а сегодня он плачет передо мной, муча
ется, стыдится, но плачет?
Я села с ним рядом. Обняла его крепко – как когда–то в приюте,
утешая очередную дурищу; он мелко дрожал, он был грязный и жалкий – но
я почувствовала, как его плечи чуть расслабляются под моими руками.
Не помню, что я ему говорила. Утешения обязаны быть бессмысленными
– тогда они особенно эффективны.
Он затих и всхлипывал все реже. Я шептала что–то вроде «все будет
хорошо», гладила его влажные волосы, дышала в ухо, а сама все думала:
вот напасть. Вот новая забота; теперь он либо помирится с родственника
ми и возненавидит меня за эти свои слезы – либо не помирится, и тогда
вовсе худо, хоть бери его в труппу героем–любовником...
А своих слез он все равно мне не простит.
Небо, я моложе его где–то на год – но старше лет на сто...
Я осторожно отстранила его; он безропотно улегся на Флобастеров
сундук. Подмостив ему под голову какое–то тряпье, я пробормотала пос
леднее утешение и, удостоверившись в полусонном его забытьи, выбралась
наружу. Флобастер сидел неподалеку на узком чурбачке – сторожил, зна
чит. Оберегал наш интимный разговор от случайно забредших ушей.
Коротко и без подробностей я посвятила его в курс дела. Он долго
покачивался с пятки на носок, с носка на пятку, свистел, вытянув губы
трубочкой, и чесал в затылке.
– Стало быть, она его и наследства лишила? – поинтересовался он
наконец.
Я пожала плечами. Похоже, что наследство беспокоило маленького не
опытного Солля в самую последнюю очередь.
– Как бы справиться у нотариуса, – бормотал тем временем Флобас
тер. – Писца подкупить, что ли... Вызывала дама Солль нотариуса или
нет?
Я тихо разозлилась. Вот ведь куда головы работают у бывалых людей;
я–то, выходит, мотылек вроде Луара, о наследстве и не подумала, мне
несчастной семьи жалко...
– А полковник–то куда отправился? – озабоченно поинтересовался
Флобастер.
Я пожала плечами. Единственным подходящим местом, упоминавшимся
при мне Соллями, был город Каваррен.
– Ну добро, – подвел итог Флобастер. – Пусть поживет денек–другой,
ладно, потеснимся... А потом пусть в стражу нанимается, что ли... А
сейчас давай–давай, скоро публика соберется, а Муха, щенок, с пере
пою...
Я устало смотрела в его удаляющуюся спину.
