* * *
...И Алана тоже чувствовала – а потому была непривычно тиха и пок
ладиста; все мы сидели, плотно прижавшись друг к другу.
Скиталец стоял к нам спиной – а его обнаженная шпага лежала на по
лу, будто стрелка башенных часов.
Последние минуты.
Прерывисто вздохнула Тория.
...О чем он подумает в тот момент? Прежде, чем стать чудовищем? О
чем вспомнит, и вспомнит ли вообще? И о чем подумаю я, когда мир нак
ренится, как шахматная доска за миг до падения?
Я смотрела на лицо земли с высоты птичьего полета. Пологие холмы,
два серых озера и запах дыма... И я оставила все, что любила, да так и
не дождалась прощения...
Шпага Скитальца вздрогнула на полу – или мне показалось? Дернулась
в моей руке ладонь Аланы; Скиталец наступил ногой на клинок.
Что–то глухо проговорила Тория; мне почудилось имя Луаяна.
Темное напряжение. Неведомым мне образом высокий старик искал в
паутине времен и пространств одного–единственного человека; этот труд
был тяжел. Все мы ощущали каторжные усилия Скитальца; вслед за ним и я
напряглась, потянулась, будто желая помочь, принять на себя часть...
ноши... груза... впрячься в эту лямку, ощутить плечи Эгерта и Тории,
увидеть впереди прыгающий хвостик бегущей Аланы...
Секунды тянулись, как резиновый жгут.
– Зовите, – проронил Скиталец сквозь зубы. – Зовите его... Ибо он
уже в пути. Он в преддверии. Зовите же!!
Молчаливое мгновение тянулось долго, будто всех нас поместили на
картину, и мы сидим безмолвные, как на парадном портрете, и только гу
бы Эгерта...
– Луар! – громко крикнула Алана, и ее крик отозвался во мне эхом,
как в пустом огромном зале. – Луа–ар!
И снизошла темнота.
Не вернуть. Никогда... Ибо Тот, Кто Извне, не оставит в нем ни
капли человеческого... Или – ужасная смерть. Гибель Луара против гибе
ли мира...
...Мне плевать на мир. Но ты – ты должен остаться прежним. Я...
таким, какой ты есть. Чтобы ты жил, но... не становись Им! Я не могу
выбирать... Я хочу от тебя... пусть он будет внуком Фагирры – мне пле
вать, Но не... Луар, услышь. Услышь...
...Мы лежали в душной темноте... Как два раскаленных солнцем уда
ва... Сквозь щель полога пробивался отсвет прогоревшего камина. Крас
ная искорка отражалась в твоем открытом глазу – второго глаза я не ви
дела... В этот момент твое лицо на подушке... С долинами и горным пи
ком, с холмами и бессонным круглым озером... А красный свет камина за
менял в этой стране закатное солнце...
Твое дыхание. Дыхание бесконечно усталого и счастливого человека.
И моя гордость – а ведь я тебя спасла...
Спасла?!
...И тогда все, что родилось во мне, сплелось в мучительный горя
чий клубок.
Слепая пленка, разделявшая нас с Луаром. Пленка, залепившая глаза.
Пелена времен и расстояний, Дверь на ржавом засове, но то, что во мне,
рвется, прорывается, как трава сквозь камень, как птенец из скорлупы,
нет ничего сильнее жизни, а моя жизнь – это...
...Они ворвались ко мне в сознание, как врывается ветер в распах
нутое окно. Мысли Тории казались синими, горы темно–синих волн, силой
и волей своей сравнимых с океанскими. В душе Эгерта жило красно–жел
тое, с черными впадинами месиво. Горячее и больное желание – умереть
за другого и тем самым вернуть его... Алана чувствовала зеленым и теп
лым, она хотела смотреть и касаться, ощущать руки на плечах – и еще
какой–то пруд, кораблик на воде, белые гуси...
...Я помню, как твое сердце билось внутри меня. Оглянись, мальчик.
Какая высокая трава, я не вижу тебя, мелькает светлая макушка и –
смех... Солнце садится, и на ладонях твоих серебряная рыбья чешуя...
Трещина в корыте... Вода уходит в песок, но в мире много еще воды.
Пей, сколько хочешь...
Струйки теплого молока брызжут, стекают на дно стакана... пополам
с кровью. Как клубника со сметаной. Растрескавшиеся соски и ежедневная
боль – почему ты снова не допил, ведь грудь еще полна?.. Потеки молока
на полу... Закрываются глаза. И падает тяжелая голова, опрокидывая
стакан с белым молочным донцем... Сколько еще сцеживать. Спи.
Все, что я помню о тебе, все, что я знаю о тебе, все, что я о те
бе чувствую – во мне, как плод, навеки. Никакой кровавый инструмент не
избавит меня, мальчик, от этого сгустка. И я зову – оглянись.
...Оглянись. Ты, который стоит между мной и моей смертью. Ты, ко
торый не носит в себе моей крови. Мой сын. Я много раз умирал за тебя
– смогу и еще. Я предавал тебя – но есть черта, за которой и преда
тельства бессильны. Я готов принять на себя все твои шрамы – только
оглянись, сынок...
Луар!.. Будь... прости.
...И я билась о свою пленку. Все мы бились о свою пленку, пытаясь
прорваться туда, где был сейчас он; наши души расшибали себе голову,
подобно мухе перед закрытым окном.
И был Скиталец. Он видел больше – но стоял к нам спиной, и только
короткие смутные обрывки...
...Очень большая горькая чаша. Ничего, он паивал кое–что погорше...
За всю его жизнь сладкого было всего ничего. Какие–то форели в светлой
речке, какие–то муравьиные сражения на горячем белом песке, чьи–то ру
ки на глазах, чьи–то губы...
Она ждет. Она на пороге.
Всю жизнь его награждали ни за что и ни за что наказывали... От
него ждали не того, что получалось потом. После давних потрясений его
жизни текли, переливаясь одна в одну, без неожиданностей, ровно, как
ухоженная дорога... Жизни, потому что их было, кажется, несколько, он
сбился со счета еще в первый раз... А теперь, возможно, наступает ко
нец...
...Я червяк. Мокрица. Ларт, помоги...
Теперь тот, другой, мальчик с похожим именем стоит на извечном
кольце... Он изберет свой путь, кольцо изменит форму, мир изменится –
либо погибнет...
Ох, как надоели эти патетические фразы. Гибель мира... Гибель...
Небо, опять. Душно... Не надо!.. Ларт... Помоги. Явись сейчас и
помоги мне, я слаб... Я стар и слаб, я не маг... Ларт, приди, явись из
могилы, останови!..
...Отец Луаян. Смилуйся над нами. Приди из холма, где стережешь
Мор... Приди из–под стального крыла, закрывшего тебя от солнца... При
ди, пощади своего внука. Своего внука...
«И она войдет, и Привратник откроет, и станет ей слугой и намест
ником»...
«Петля тумана на мертвой шее. Видишь, с неба содрали кожу... И во
да загустеет, как черная кровь»...
«И она войдет!»
«И она войдет!»
«И она...»
И тогда клубок, стоявший во мне, ринулся наружу.
То, за что не страшно умирать. За что даже весело умирать – да
хоть сейчас, только...
К одному существу.
Четыре других существа...
И этот, обгоревший, с выжженной душой, в бреду повторяющий имя...
...которого я никогда не слышала.
И ящерицы. Маленькие золотистые зверьки на полу, на столе, на моих
коленях...
Ящерицы из чужого бреда.
...и чем больнее, тем крепче сплетаются пальцы.
Обречены. Навсегда. Обречены на эту боль...
...и слава ей.
