*** *** ***
Выныривал Арчи, понятно, как можно дальше от места погружения, да всего
на миг, перед самой поверхностью вытолкнув из легких остатки воздуха. Из
воды показалась только часть лица, в основном губы. Вдох–выдох–вдох–выдох –
и опять на глубину.
Арчи греб к третьему «Пеленгасу». Даже под водой он слышал, как
накатывает с севера гул приближающихся штурмовиков.
Вскоре Арчи понял, что по нему стреляют – вверху, у самой поверхности
раскрылся веер белесых струек пены.
«Игломет, – сразу понял Арчи. – Причем, длинноствольный. Плохо.»
Действительно плохо. Выныривать нельзя – подстрелят. Но и на глубине
оставаться нельзя: во–первых надо бы уже подышать, а во–вторых – долбанет
сейчас какой–нибудь отчаюга с штурмовика, и привет: контузия. Всплывешь как
карась от динамита.
Собрав в комок волю, Арчи рванулся вперед, через влажный и скользкий
черноморский сумрак.
Уже подплывая к катеру, он увидел две пары болтающихся ног; кажется,
кто–то отчаянно мутузился у самого борта. Четко отследив – кто из борющихся
облачен в одну ласту? – Арчи сцапал второго и утянул его на глубину. Матрос
– а это был матрос с катера – пускал пузыри и пытался Арчи ударить, но он
был всего лишь аморфом, аморфом попавшим под воду, туда, где ньюфаундленд
чувствует себя почти как на воздухе. Два легких тычка, и аморф перестал
биться, захлебнулся, хотя видно было, что он еще жив. Арчи его отпихнул –
тело стало медленно погружаться.
Однако, Арчи растратил последние силы в этой стычке. Пора всплывать.
Вынырнул; конечно же – у самого борта. Рядом скалился Вадик Чиков; лицо
его было перекошено, а щека рассечена чем–то острым. Рубиновые капли
застряли в бороде.
И тут штурмовики дали залп. Борт «Пеленгаса» изо всех сил врезал Арчи
по голове, так что в глазах потемнело, а чуть впереди заплясали разноцветные
пятна. Катер подпрыгнул на волнах, тяжело клюнул носом и стал заныривать под
воду, словно испуганный дельфин.
Поврежденный селектоид вроде «Пеленгаса» может погрузиться меньше чем
за минуту.
– Греби! – рявкнул Арчи оглушенному Вадику Чикову, который все силы
сосредоточил только на том, чтобы удержаться на поверхности. Но, кажется,
тот понял – вяло заработал руками.
Арчи знал, что сейчас будет. Поэтому он моментально нырнул, содрал с
ноги Чикова единственную ласту, быстро переодел ее себе на правую ногу,
сграбастал Чикова за складку на загривке и что было духу погреб прочь от
агонизирующего «Пеленгаса».
Все–таки их всосало воронкой – погрузились, но Арчи умело и настойчиво
греб вверх и в сторону, и липкая длань глубины постепенно соскальзывала с их
напряженных тел. Отпускала их глубина. Точнее – они от нее уходили.
Вынырнули, жадно хватая ртами влажный солоноватый воздух.
Ближе всего к ним оказалась яхта – было видно, как с правого борта
свешивается чья–то окровавленная рука и кто–то еще висит, запутавшись в
вантах.
Штурмовики разворачивались для второго захода.
Арчи встряхнул очумевшего Чикова.
– Эй, братан! Ты как?
Тот замотал головой – никак не мог отдышаться.
– Держись, – пробормотал Арчи и погреб к яхте.
Еще из воды, только подбираясь к корме, Арчи крикнул:
– Немец! Ты жив?
Трап до сих пор свешивался с кормы. Нашарив на всякий случай игломет
Арчи уцепился за поручень и осторожно выглянул. В кокпите валялись четверо,
в кровавой скользкой луже, затекшей под пайол. Один лежал у борта с
простреленной башкой. Это его рука свешивалась к воде. И последний – шестой
– должен был свалиться с палубы, но застрял в вантах.
– Немец! Это я! Не стреляй! Все кончилось!
Арчи приподнялся, оглянулся. За кормой «Вадима» маячили сцепленные
«Пеленгасы»; оба горели так, что дух захватывало. Тот, что был протаранен и
повредил борт, все сильнее кренился.
В полутьме кубрика кто–то шевельнулся, а мгновением спустя в люке
показался Генрих. С диким взглядом и осатаневшим лицом. Он целился в Арчи из
пулевика.
– Все в порядке, Немец, это я.
Генрих выстрелил.
Арчи машинально зажмурился, ожидая боли, мрака – чего угодно. Но ему не
было больно. А секундой позже он сообразил, что Генрих целился и стрелял не
в него, а куда–то за спину.
И обернулся, чтобы увидеть, как с плеском падает в волны кто–то из
экипажа катеров с трубой–ракетницей в обнимку.
Ракета прошла в стороне – Арчи так и не зафиксировал шелест старта.
Зато зафиксировал взрыв чуть поодаль.
К корме утомленно подгребал Вадик Чиков; с ревом прошли над головами
штурмовики, а с востока заходили на приводнение несколько махолетов с
поплавками.
– А Ник где? – обеспокоенно спросил Чиков, и сам еле живой. – Где Ник?
– Ник! – заорал Арчи. – Ты где?
Спасатель–лабрадор просто не мог пропасть в родной стихии. Если только
глупо не напоролся на чей–нибудь выстрел...
Но Ник не напоролся. Хотя, наверняка пострадал. Вялый след выдоха
обозначился метрах в пятнадцати от яхты; Арчи выронил игломет и бросился в
воду.
Ника он достал. Тот был контужен и еле жив – из носа, из ушей, и даже
из уголков глаз сочилась кровь. Ласта оказалась простреленной в трех местах;
в волосах на макушке запуталась игла.
Но Ник до последнего сопротивлялся все той же жадной до человеческих
жизней глубине. Наверное, он дотянул бы до яхты, но Арчи не стал проверять
бывшего напарника на крепость. Просто отбуксировал по всем правилам спасения
на воде.
Два махолета подошли к яхте; остальные – к катерной сцепке имени агента
де Шертарини. Арчи опустошенно сидел в кокпите, ногами на трупе матроса,
держа на коленях голову Ника. У руля сгорбился Вадик Чиков. Рядом с люком в
кубрик, так и не выпустив пулевика, остался Генрих Штраубе. А в носовом
отсеке кубрика наконец–то обрели способность дышать и двигаться упакованные
в спасжилеты биологи.
Арчи поднял голову на махолет. В проеме люка он ожидал увидеть Лутченко
или Шабанеева, или кого–нибудь из руководства. Но там стояла Ядвига – в
летнем боевом комбинезоне, с кобурой на боку. Она смотрела на Арчи –
смотрела так, как может смотреть только ОНА. Одна–единственная на всю
планету.
– Здравствуй, волк, – поздоровалась она. – Здравствуй опять.
И одним прыжком перескочила разделявшие махолет и яхту два метра.
Арчи бережно уложил голову Ника на место, где только что сидел. Поцелуй
Ядвиги был сладким и соленым – не то от крови, не то от морской воды.
Арчи почти угадал – вторым в люке быстро нарисовался Лутченко.
– Ну, орлы, вы даете, – пробормотал он впечатленно. – Давайте на борт,
вас Золотых с Коршуновичем к себе требуют.
Арчи, на миг оторвавшись от поцелуев, бросил ему:
– Скажи, что я занят.
Профессор Ицхак Шадули, вытолкнув брандер–щит, как раз выбирался из
кубрика. Его, как ни странно, не слишком смутил полный трупов и кровищи
кокпит.
– Н–да, – протянул профессор, обращаясь, видимо, к Арчи. – Вот видите,
молодой человек! Кто, кроме волков, мог натворить такое? И на сумасшедшего
вы по–прежнему совсем непохожи...
Тут Шадули встретился с совершенно безумным взглядом Генриха Штраубе.
– А вам я рекомендую расслабиться! – торопливо добавил он. – Например,
вот таким образом, – и указал на Арчи с Ядвигой.
И только сейчас Генрих деревянным жестом опустил пулевик, поставил его
на предохранитель и с хрустом выщелкнул обойму.
Взгляд его оставался безумным, как и ранее. И голос прозвучал
деревянно:
– Я всегда знал, что во мне живет зверь, профессор. Он бессмертен,
зверь. Он вездесущ. Он – в каждом из нас, профессор. Не вы один это поняли.
– Эй, ребята, – прогнусавил из махолета Лутченко. – Время идет, давайте
сюда, а? Начальство ж как на иглах сидит, сейчас президент прибудет...
Арчи на миг снова отстранился от Ядвиги; руки его зажили словно бы
отдельной жизнью.
Нож из паза на бедре – раз. Левой рукой из кармана – цепочку с
медальоном вэ–эровца – два. Бросок – нож впивается в роговицу махолета в
паре ладоней от лица Лутченко – три. Второй бросок – на ноже повисает
медальон и тихо покачивается. Четыре.
Молчание.
И только потом – голос Арчибальда Рене де Шертарини восемьдесят
восьмого:
– Скажи начальству, что я увольняюсь. Появлюсь позже. Когда смогу.
Вадик Чиков, еще не скоро придущий в себя после сегодняшней переделки,
устало засмеялся, а Ицхак Шадули сдержанно поаплодировал:
– Браво, молодой человек. Браво вам, и браво вашему зверю. Уж поверьте
мне, старику...
Эпилог
Ветер беззаботно трепал легкий тропический костюм, купленный прямо в
аэропорту. Легкомысленную цветастую рубашку и бесформенные шорты. Панаму
приходилось придерживать рукой. Над кораблем–селектоидом с криками носились
чайки. Океанская вода казалась непривычно зеленой.
Эйфория.
Его захлестнула эйфория – может быть, от буйства тропических красок и
от многоголосой беззаботности большого заморского города? От переезда из
бурлящего аэропорта в бурлящий просто порт? От неумолчного гомона раскосых и
смуглых аборигенов?
А ведь совсем недавно он метался где–то у границы черной пустоты,
липкой и манящей. Но все же не дался психоинженерам. Сам. Он преодолел сам
все свои страхи и отмучался, как может отмучаться только тот, кому
приходилось убивать.
Впервые Арчибальд Рене де Шертарини отошел сразу от нескольких убийств
без дополнительной психологической накачки. А значит, в нем и правда живет
зверь. Как живет он в каждом из нас.
Арчи многое понял за время реабилитации. Очень многое. Глупо взывать к
совести зверя или к его состраданию. Зверь не имеет ни того, ни другого. Он
подчиняется только силе. Но этого хватает, чтобы укротить зверя в себе.
Правда, для этого нужно обладать силой... а силу можно почерпнуть у зверя.
В сущности, все манипуляции психоинженеров к этому и сводились: взять
силу у зверя и с помощью этой же силы зверя и укротить. Возможно, потому
Арчи и обошелся без посторонней помощи, что понял это.
Но понять – не значит освободиться. Бойня на Черном море накрепко осела
в его душе. И трупы мятежных матросов оставались трупами, несмотря на
мятежность. Арчи их убил. Многих.
Потом случилось многое – долгие отчеты перед руководством альянса,
бесконечные собеседования; просмотры видеозаписей, мягкие намеки, из которых
Арчи понял, что главарь волков и президенты крупнейших евразиатских
государств ведут какие–то многоступенчатые переговоры... Визиты к Генриху,
Нику де Трому и Вадиму Чикову, угодившим в тот же реабилитационный центр.
Редкие приходы Ядвиги; это вспоминалось особенно ярко и казалось единственно
светлым на фоне сплошной черноты.
Арчи не очень интересовало – как поведет себя человечество в свете
откровений профессора Ицхака Шадули. Бывший агент понял одно, главное: зверь
у каждого свой. И только от человека зависит, кто будет главенствовать в
душе. Волк или пес. Хищник или Canus sapiens. Все остальное – только досужий
треп.
Ведь сразу же стало видно – кто главенствует в душах генерала Золотых,
подполковника Коршуновича или полковника Шольца. И в душах их подчиненных.
О политиках Арчи не думал, с ними все было ясно с самого начала.
Политики – это такие существа, рядом с деяниями которых блекнут даже деяния
зверя.
А еще Арчи немного удивило и даже где–то обидело равнодушие, с которым
Земля встретила победу альянса над Саймоном Варгой и его волками–клонами. Но
вскоре Арчи осознал: Земле и правда все равно. Потому что подобные вещи
интересуют только зверя.
А людей интересует другое.
Арчи, например, сейчас интересовало лишь одно: чтобы катер побыстрее
отшвартовался на островном причале, чтобы встречающая Ядвига повисла у него
на шее, чтобы внешне суровый волк Расмус подал руку и невзначай
поинтересовался: «А гражданство наше тебе не нужно?»
И Арчи ни о чем не жалел. О прежней работе в вэ–эр, например. Работу он
найдет, неужели спасатель–водник не найдет работу на курортном
острове–государстве? Самом защищенном государстве Земли, пусть это
государство одновременно и самое маленькое на политическом лике планеты. К
тому же, альянс при всей своей политической алчности и безжалостности все же
поступил с исполнителями всех трех «Каруселей» вполне достойно. При желании
Арчи мог до конца дней своих не работать и не знать нужды.
Но бездельничать – значит потакать зверю. А потакать ему Арчи не
собирался.
Потому что знал: оставшиеся дни ему предстоит провести в непрерывном
поединке с ним.
Со зверем, который всегда с нами и в каждом из нас.
© октябрь 1999 – март 2000
Николаев–Москва–Николаев
