Идущие в Ночь - Анна Китаева - Книжная Полка

Глава двенадцатая. Меар, день шестой.

Лавина запахов плыла вокруг, и я пил ее полной грудью... но грудь болела, и дышать было больно. Для того, чтобы почувствовать запахи, не нужно было втягивать воздух в легкие, я их чувствовал и так, сухим черным носом. Сухим. Это плохо, плохо. Нос всегда должен быть влажным, от этого запахи становятся еще ярче и понятнее.

Камень. Пыль: мелкая, дорожная. Давняя смерть. Свежий след коня и человека – это мои спутники. Человек и конь... Конь странный. Он пахнет не так, как обычные травоядные. Я даже не хочу считать его добычей. На этого коня нельзя охотиться, он другой. Совсем.

Человек. Друг... Наверное, хозяин. У него теплые руки, которые умеют восхитительно чесать за ушами и у шеи. Я даже могу позволить себе подставить шею – горло. Которое больше не доверю никому.

Бежать тяжелее, чем всегда; больно дышать. Не все время, но больно. Обычно я бегаю куда быстрее. Лапы не хотят слушаться, норовят нести меня побыстрее, но больно, больно...

Хозяин, не спеши. Я иду, иду. Бегу. Только не спеши так, мне не угнаться сегодня за конем...

Багровые тени лежали у стен ущелья. Темно–пурпурные. Как всегда. Как всегда...

Наконец, ущелье заканчивается, впереди равнина, запах травы, земли. Мышей. Птиц... разных. Все птицы пахнут по–разному. И козявок всяких запахи – эти вообще пахнут совсем не как еда, но их можно есть, если другой еды не добыть. Правда, не всех можно. Зато их гораздо больше, чем, скажем, птиц.

Грибами еще пахнет.

Человек. Не хозяин, другой. Знакомый запах... Человек пахнет здоровьем! Помощью!

Я лизнул его в руку и толкнулся головой в ладонь. Я всегда так делаю, когда хочу показать, что хорошо отношусь к человеку. Хозяин, давай не станем обижать этого путника, он поможет нам! Я снова стану здоровым, и тогда легко угонюсь за твоим конем.

Звуки человеческих голосов всегда вызывали во мне желание тихонько повыть, но нельзя, нельзя. От воя люди волнуются и сердятся.

А потом хозяин снял шкуру и стал белым и пахнуть немного иначе. Он уходил. Я дернулся, но Добрый человек удержал меня... И я понял, что хозяин уходит не насовсем. Просто он тоже хочет, чтоб меня полечили. А лечить, конечно, нужно без посторонних, в кустах, в логове, тогда никто не увидит и не узнает.

Едва ладони человека коснулись моей груди, сразу стало легче дышать.

Перед глазами все еще плыли красные закатные тени, когда я, Моран, вынырнул из пересветного небытия. На душе было странно, как иногда бывает в горах, на краю обрыва. Или у моря. Словно замечаешь, что мир, доселе серый и обычный, на самом деле полон красок и красоты. И внутри что–то иногда вспыхивает, заставляя забыть суетную обыденность и хотя бы ненадолго уйти в легенду или сказку. Где нет повседневной грязи, где все люди добры и где никого не убивают. Даже оборотней.

Я приподнялся на руках, оторвав щеку от сырой земли.

Вот ведь странное ощущение! Я помнил кусочек красного дня. Я помнил вулха. Правда, было странно, что вроде бы небольшой кусочек воспоминания захватывал чуть не половину дня. Красный день равняется синему, я слышал это неоднократно. Как же так? Хотя для вулха, наверное, время течет совершенно иначе, нежели для людей. Но я был вулхом! Точнее, был внутри вулха, хотя и не мог управлять его телом. Но помнил. Помнил его странные мысли, опирающиеся вовсе не на то, что видишь, а на запахи. Для меня, Морана, человека, главным в этом мире были глаза. Мир таков, каким я его вижу. А слух, осязание – все остальное потом. Вулх же воспринимал мир носом. Закрыв глаза, он вовсе не стал бы слепым; как человек легко может ориентироваться в незнакомом месте с плотно заткнутыми ушами, так вулх, руководимый бездной окружающих запахов, безошибочно смог бы все то же, что и с открытыми глазами, и ничуть не хуже.

В общем, с минуту я сидел, опираясь на руки, совершенно пришибленный. Потом все же поглядел перед собой.

На востоке, за ущельем, вставал Меар. Длинные синие тени протянулись ко мне. Синие. Привычные, а не те, что вспомнил я недавно. Впрочем, для вулха как раз красные тени привычнее. Интересно, а вулх на пересвете так же удивляется воспоминаниям человека, как и я, человек? Вот ведь загадка! Что он чувствует, зверь? Что–то ведь чувствует, кому, как не мне знать, что звери вовсе не такие, какими считают их люди?

В следующий миг на меня упало нечто кожаное, больно хлестнув по лицу каким–то ремешком. Мышцы напряглись, и я взлетел в воздух, вскакивая.

Тьма! Вовсе я нюх потерял с этими пересветами, сижу, как торговка на базаре, клювом щелкаю, вокруг не смотрю.

Совсем рядом на камне сидел седой... нет, не старик, хотя сидевший позади меня мужчина явно успел немало пережить на своем веку. Его возраст назвали бы почтенным. От него не исходило ни малейшей угрозы, и я невольно расслабился. Взглянул, чем же он в меня кинул.

В руках у меня были магические курткоштаны, наша с Тури походная одежда. Это кстати, не люблю оставаться голым. Мужчина, насупившись, глядел, как я одеваюсь. Потом – как я обуваюсь. Потом – как вооружаюсь.

– Все? – наконец осведомился он.

– Все.

Вопросы задавать мне совершенно не хотелось.

– Здравствуй, Моран.

– Здравствуй и ты... не знаю, как тебя называть.

– Называй Самиром.

Вот, значит, кто ты такой! Самир, искуснейший лекарь, чье искусство не поддавалось ни осмыслению, ни огласке – Самир был в мире неизвестен. Считанные люди знали, что он существует. Еще меньше знали его в лицо.

Унди Мышатник говорил мне, что это единственный человек, который умел лечить оборотней. И лечил. Неудивительно, что он предпочитал сохранять безвестность при таком–то таланте. Другие люди его бы не поняли.

Только теперь я сообразил, что не чувствую ни малейшего недомогания. Боли в груди и позвоночнике исчезли без следа. Я был здоров как... как оборотень. Вот.

– Ты меня лечил?

– Да.

– Спасибо, мастер Самир.

– Не благодари, Моран. Я всегда помогал анхайрам. Так же, как и мадхетам.

Отчего–то я не удержался от вопроса:

– Разве это не одно и то же?

– Нет. Ты – анхайр. Человек–вулх, дитя синего солнца. А твой спутник – мадхет.

Карса! Он знал о ней. Впрочем, чему удивляться? Значит, вот она – разница между двумя знакомыми с детства словами. Я всегда думал, что разницы нет. Анхайры – оборотни Меара. Мадхеты – оборотни Четтана, и превращаются в карс, а не в вулхов. Надо же!

– Самир, – спросил я, – а почему ты помогаешь оборотням? Ведь это не свойственно настоящим людям.

Седой совершенно не изменился в лице.

– Если ты убедишь меня, что анхайры и мадхеты чем–то хуже людей, я обещаю задуматься над этим.

М–да. Ну и ответ! Чем–то речи Самира напоминали мне туманные, полные ускользающего смысла, слова чародеев. Того же Лю. Хотя Самир такой необычный лекарь, что его давно считали кем–то сродни чародеям. Те считали, кто знал, разумеется. И не думаю, что сильно ошибались при этом.

Ладно. Его появление на нашем пути явно не случайно. Что же ему нужно? Или он просто явился, чтоб вылечить меня? Но второе породило бы массу новых вопросов. Например, откуда он знал, где меня искать? Откуда знал, что я ранен? И вообще – зачем ему лечить какого–то анхайра, едва не прирезанного джерхи–где в Диких землях невесть откуда взявшимися там же хорингами?

– Меня послал Лю, – сказал Самир, одним ударом вдребезги разбивая все мои догадки. Как всегда, мелкая деталь, но она объясняла все. Действительно все. Лекаря послал Лю.

Из–за горбатого холма, похожего на гигантский муравейник, неспешно вышел навьюченный Ветер, тихо вминая копытами в траву округлые следы. Мой... то есть, наш конь здесь. Значит, и карса где–то рядом. Спутник–Тури. Ни разу еще мною не виденный, но, несомненно, прекрасный малый. Вчера я оставил тебя в трудном положении...

Я снова вспомнил хорингов и продажного Гасда–отшельника. Тури сумел выкрутиться, раз мы оба живы и относительно целы, и благополучно перевалили через гряду. Но где карса? Или... она вовсе не жива, как я считаю?

– Где карса? – с тревогой спросил я, с ужасом ожидая услышать что–нибудь страшное. Например: «Твой спутник мертв, Моран, но тебе предстоит...". Или: «Увы, друг мой, все мы смертны, даже оборотни...»

– Здесь, неподалеку, – ответил Самир. – Я отослал ее, чтоб не мешала лечению.

У меня гора с плеч свалилась. Слава всем в мире добрым диннам–хранительницам, Тури жив!

Когда я понял, что мой спутник – оборотень, я почувствовал холодную готовность перегрызть за него глотку кому угодно. Даже не знаю, почему именно почувствовал. Вулх, наверное, не задавался подобными вопросами. Перегрыз бы, и дело с концом. Но моя человеческая половина по привычке искала ответы даже там, где ответы были не нужны. Где стоило просто довериться безошибочным инстинктам вулха, которые жили во мне и синим днем тоже.

– Ближайшие пересветы, – сказал Самир, задумчиво глядя в синее–синее утреннее небо, – вам с Тури лучше бы держаться друг от друга подальше. Расходиться перед самым закатом... а после восхода другого солнца вновь пускаться в путь. Вместе.

– Зачем нам расходиться? – не понял я.

– В вас пробуждается память зверя. Это опасно. К тому же, карса и вулх – извечные враги. Лучше им не видеть друг друга, а когда наступают Смутные дни, это становится возможным.

– Мы уже шес... двенадцатый день идем вместе. И прекрасно ладим.

– Все эти дни, – холодно сказал Самир, – идут не вулх с карсой, а Тури с вулхом или Моран с карсой. Это не одно и тоже, если ты еще не понял.

М–да. Теперь я понял. Мы можем прекрасно ладить – человек со зверем в любом сочетании. Но вот поладит ли зверь со зверем, да не просто со зверем, а со старым, от рождения мира, кровным врагом?

Стоп. Но если не исключена возможность встречи двух зверей... Значит... И Моран может встретиться с Тури! Ненадолго, наверное, но может!

Эта мысль вышибла у меня на лбу несколько бисеринок пота. Хотя ничего страшного в ней, конечно, не содержалось.

Тьма! И еще раз Тьма!

Я начинал понимать, почему близящиеся Смутные дни назвали Смутными. Потому что чем они ближе, тем сильнее мутнеет в башке! У меня, по крайней мере, здорово мутнеет. До полной непрозрачности.

– Мастер Лю еще что–нибудь передавал для нас? – вежливо спросил я Самира.

– Больше – ничего. Не опоздайте в У–Наринну.

Я огляделся. На востоке темнел лиловый язык ущелья. На западе, за холмом, лежала сырая округлая низина.

– Еще бы знать, где она...

– До сих пор вы шли верно, – сказал Самир. – Лю полагает, что и в дальнейшем вы не ошибетесь.

– Полагает, – проворчал я. – Лучше бы карту дал. Или подсказал попонятнее.

– Езжай, Моран. Езжай, и не забивай себе голову пустяками.

Я послушно вскочил в седло. Было очень приятно вновь чувствовать себя быстрым, полным сил, готовым ко всему. Эх, сейчас бы мне тройку хорингов и Гасда, а не вчера!

Впрочем, хоринги – опасные создания. То, что мы с Тури одолели их, – чистая случайность. Удача. Да еще при том, что я едва держался на ногах. Но, может быть, именно это усыпило бдительность хорингов и предоставило нам единственный шанс на победу, который мы не упустили?

Не знаю.

– Спасибо, Самир. И – прощай.

– Я же сказал, не благодари. Да, кстати... Если когда–нибудь тебе встретится человек по имени Кхисс, знай: он тоже посланец Лю.

– Ладно, запомню. Прощай.

– До встречи.

До встречи! Так вот. Впрочем, вдруг меня еще раз ранят? Или свалит болезнь? Есть ведь людские болезни, которые опасны даже для оборотней? А Лю, видать, очень нужно, чтобы я дошел до У–Наринны. Ну очень!

Иначе как объяснить его явно недешево стоящую заботу о нас, посланцах?

Я бухнул пятками в тугие бока Ветра, но тот неожиданно присел, дернул головой и тихо всхрапнул. Он отказывался нести меня дальше на запад, по пути, который стал последние дни уже привычным.

– Что такое? – удивился я и взглянул вперед.

Шагах в пяти от нас сидела карса. Сидела на задних лапах, подняв корпус вертикально, как это часто делают суслики, а передние лапы протянула перед собой и хищно помахивала ими из стороны в сторону. Кривые когти рассекали воздух, разве что свиста не было слышно.

– Что такое? – удивился я вторично. – Ты чего, Тури?

Карса еще некоторое время махала лапами, словно пыталась сказать: «Не ходите туда!»

Я задумался.

– Не ходить на запад? Куда же тогда идти?

Карса мгновенно встала на все четыре лапы. Поглядела на меня через плечо, сверкнув желтыми глазищами, приглашающе так поглядела.

И неспешно потрусила на юг.

Что мне оставалось, как не последовать за ней?

Мы двигались вдоль гряды, через которую перевалили вчера. Точнее... Вот, Тьма, как сказать–то? Для меня вчера – это предыдущий синий день, а не день до последнего пересвета. Не так как для остальных. Короче, минувшим красным днем мы перевалили через эту гряду. Вулх смутно помнил высоту, которую недолюбливал, а я помнил беспокойство вулха на высоте.

Мерное покачивание убаюкивало, но я так редко хотел спать за последние круги, что уже забыл, что такое сонливость. Набежали мысли, неизбежные при вынужденном безделье.

Самое, конечно, непостижимое из произошедшего – это встреча с хорингами. Я знал о них немного, но все же больше, чем пьяный ремесленник в любой из таверн Дренгерта или Гурунара. Старшая раса, которая сначала помогала людям выжить, а потом вынуждена была потесниться ради людей. Да так потесниться, что вскоре им и жить–то стало негде. Вроде бы, они долго обитали в лесах у Запретной реки. Еще при них обычная река стала Запретной. До сих пор попадались люди, в чьих жилах текла крошечная часть крови хорингов, и они все были высоки, черноволосы и узколицы; глаза оливкового цвета и продолговатые уши, слегка отличающиеся по форме от человеческих, тоже хранили все потомки хорингов, даже самые далекие. Но в остальном это были обычные люди. Кстати, во многих городах их недолюбливали, за исключением разве что Плиглекса, где уже кругов сто как обосновалась община «ашерхов», как они себя называли. Но они были настолько же хорингами, насколько подзаборные шавки были вулхами, простите меня, серые братья, за такое сравнение.

Зато вещей работы хорингов в мире попадалось очень много. В основном – украшения, оружие, одежда, посуда, музыкальные инструменты и, конечно, рисунки. На холстах и деревянных щитах, на причудливых кувшинах, на камнях, раньше стоявших едва ли не у каждого перекрестка дорог, а ныне перевезенных в города. Все это ценилось в десятки раз дороже, чем аналогичные творения людей. Но и служили вещи хорингов неизмеримо дольше. И сплошь и рядом просто были лучше – любой менестрель с радостью продал бы душу за лютню работы хорингов, а любой воин – за меч или кольчугу.

Правда, вещей с каждым кругом становилось все меньше. Я не задумывался особо, куда они деваются. Но и не понимал этого.

О магии Старшей расы я знал еще меньше. Она иная. Она могучая. Она древняя. Что еще? Ах, да, она непонятная. Как и все, что связано с хорингами.

Еще я умел читать на их языке, но у хорингов был такой язык, что всякий посвященный толковал каждую надпись по–своему. Поэтому я никогда не бывал уверен, что понимаю смысл написанного верно. Всегда брали сомнения: а этот ли смысл вкладывали в прихотливые изгибы узоров–письмен неведомые писцы? Может, совершенно иной?

Унди Мышатник всегда посмеивался надо мной за это. Но никогда ни разубеждал меня, ни утверждал в моем мнении.

Я всегда подозревал, что где–то далеко все еще остались места, где хоринги доживали свой отпущенный небом срок в этом мире. Но никогда всерьез не верил, что столкнусь с ними лицом к лицу.

А пришлось. Хоринги тоже спешили в У–Наринну к Смутным дням. Причем, как оказалось, даже не одной группой. И это были не просто хоринги, а маги ушедшей расы.

Я отчетливо запомнил слова Иланда у костра в мой предыдущий вечер. «Мы не удержали Трон в прошлый раз. Даже не приблизились к нему. Где теперь народ хорингов?»

Так–так. Интересная вырисовывается картина.

Лю–чародей идет в Каменный лес. Теперь совершенно ясно, что не он один туда идет.

И все это перед Смутными днями.

Хоринги не приблизились к Трону, и практически исчезли с лица земли.

Что будет, если в этот раз Лю не сможет приблизиться к Трону? Или другой маг–человек, если такие есть? Впрочем, что это я? Есть конечно. Не зря ведь путь в У–Наринну преподносит нам с Тури сюрприз за сюрпризом. Но что же будет? Неужели закат человеческой расы? И кто придет на смену людям?

Я почувствовал струйку холодного пота, что стекла по спине под хорингской одеждой.

Тьма! Кто придет? Оборотни! Могут придти оборотни! Если нам не нужно будет прятаться, станет выживать не один анхайр из ста, а по крайней мере половина, как у людей. Не один мадхет, а пятьдесят.

Я даже Ветра придержал, до того захватило дух. Конечно, это не больше чем догадки. Конечно, я так мало знаю о планах Лю и об У–Наринне, что говорить о своей игре пока просто смешно. Но кто мешает мне узнать обо всем поподробнее? А? Если от того, кто будет у Трона У–Наринны в Смутное время, зависит будущее мира, кто помешает мне попытаться взять судьбу в свои руки?

Через минуту я с досадой сплюнул. Ну и размечтался, червивое солнце! Ты, ничтожный жалкий недочеловек–недовулх? Который и не знает толком, когда последний раз были Смутные дни, а не то что не помнит их? Ты вздумал тягаться с магами? Или с хорингами? И с теми, о ком еще даже не подозреваешь? Да если от У–Наринны действительно зависят судьбы мира, там соберутся такие силы, что тебя и не заметят, когда ненароком раздавят в неизбежной толчее у Трона.

Карса, забежавшая далеко вперед, вернулась и вопросительно уставилась на меня.

«Ну? Чего стал? Поехали!»

Я опомнился и хлестнул Ветра. Каменистая пустошь, прилегающая к гряде, тянулась и тянулась навстречу. Карса уверенно бежала впереди. Вела.

Я снова вспомнил события перед перевалом.

Гасд–отшельник говорил, что за перевалом нужно будет идти на запад. Врал, конечно. Ему–то точно не хотелось, чтоб я пришел к У–Наринне. Еще он говорил что–то о Знаках, которые якобы попадутся на пути к Каменному лесу. Этому понятно, тоже верить не стоит.

Спустя минуту я понял, что вижу Знак. Первый из двух. Его и вправду трудно было с чем–нибудь спутать.

Выглядел он как тонкая пластина, неведомо как укрепленная на верхушке гладко отшлифованной каменной колонны. На пластине – рисунок, с обеих сторон. Кстати сказать, кисти хорингов, а значит, древний, как... как сама У–Наринна.

С одной стороны в синем свете вечернего Меара к Каменному лесу спускалась огромная белая птица. В лучах солнца она казалась голубоватой, как закатное облако. Сам Каменный лес выглядел странно знакомым: множество грубо отесанных сероватых глыб, возвышающихся на манер толстых столбов посреди небольшого горного плато. В расположении столбов угадывался смутный порядок, строгий и единственно возможный. Но понять, на чем он основывался, я пока не мог.

С другой стороны У–Наринна была изображена уже в лучах заходящего (или встающего?) Четтана. Про Меар я мог бы сказать с уверенностью: изображен его закат. А вот относительно Четтана подобной уверенности у меня не было. Между каменных столбов виднелись маленькие фигурки людей. Или хорингов – не различить. Фигурок было одиннадцать, тех что стояли. Еще несколько лежали в разных позах, какая раскинув руки, какая скрючившись.

И сверху над этим – аспидно–черный круг в небе. Что бы он значил?

Я вернулся к синей стороне. Роднее все–таки, что ни говори...

И обомлел. Теперь и здесь появился черный круг над Каменным лесом!

Челюсть у меня сама собой отвисла. Живые рисунки хорингов? Здесь, в Диких землях? Тьма!

Через минуту я наконец отдышался. А еще через минуту понял, что если им и суждено было сохраниться где–нибудь, то именно здесь, у джерха на выселках, куда не заглядывают хадасские толстосумы и их вездесущие управители. Да и проходимцы сюда явно заглядывают редко.

Я всмотрелся в живой рисунок. И вскоре уловил движение.

На Каменный лес опускалась Тьма. От того самого черного круга в небе. Что–то наползало на еще не успевший сесть Меар, превращая его в яркий–яркий серп, становящийся все уже.

Вскоре Меар исчез, и в небе осталось два черных круга, только один застыл в зените посреди внезапно вспыхнувших звезд, которые я сразу узнал, а второй висел над самыми горами, и вокруг него цвела синяя ослепительная корона.

Я глядел на рисунок не мигая, а когда мигнул, снова на пластине возник Меар, белая птица и никакого черного круга в зените.

Так, хорошо. Что нам покажут с другой, с четтанской стороны?

Отогнав ненужные мысли, я вгляделся в рисунок. Он оживал только для тех, кто глядел на него расслабившись, изгнав суету из головы и растворившись в картинке.

Вскоре У–Наринна стала медленно удаляться, словно я стал неведомой птицей и взмыл над плато, над скалистыми каменными пиками, над отвесными стенами и коварными осыпями. Скоро плато и вовсе скрылось, а «птица» словно стала снижаться к огромной и плоской, как стол в таверне, равнине. Ниже и ниже; все быстрее и быстрее, пока я не ощутил себя уже не невесомой птицей, а падающим из поднебесья тяжелым камнем. Потом резко, рывком, падение замедлилось.

Посреди равнины стоял другой Знак... Очень похожий на первый. Только рисунков на нем было не рассмотреть. Я все это видел сверху, и в какой–то момент вдруг стало совершенно ясно, как идти от места, где стоял я, ко второму Знаку. Вдоль гряды (вот она, сверху виднеется) на юг, потом через равнину (что это там сереет такое? Похожее на осиное гнездо, только большое. Не понять никак). Ну, и дальше. В общем, понятно.

И я тут же выпал из созерцания. Рисунок снова стал прежним.

Тьма! От магии хорингов просто мороз по коже!

«И ты еще собираешься с ними тягаться в У–Наринне? С магами–хорингами, магами–людьми, магами–не–пойми–кто? – ехидно спросил я себя. – Увидел магическую картинку и уже чуть не наложил в штаны, а совсем недавно на Трон покушался...»

Я помянул джерхов, Смутные дни, что должны были вот–вот начаться, ближайших родственников Лю–чародея, который втянул меня в это более чем странное предприятие, дальних родственников Лю... В общем, большую часть ныне живущих я помянул. Это помогло, но не слишком.

Карса возникла неподалеку и с интересом воззрилась на меня. Что за манера – возникать, словно из–под земли? Интересно, вулх тоже вот так раздражает иногда Тури? Или нет?

Хотелось верить, что нет.

Я взглянул на спутника–мадхета, и вдруг понял, что обычный холодно–равнодушный кошачий взгляд изменился. На меня глядела не просто карса. На меня глядел не зверь. Точно, не зверь.

«Ну? – спрашивал он. – Долго еще на столбики пялиться будем? Или пойдем дальше? Идем, я знаю дорогу.»

– Идем, – сказал я машинально и кашлянул, потому что прозвучало это хрипло и сдавленно, словно я проглотил ежа. – Кстати, дорогу я, кажется, тоже знаю. Только вот откуда?

«Откуда – неважно», – фыркнула карса. – «Главное – знать, куда.»

Тоже правильно. И я немедленно вскочил на Ветра.

– Хэй, Ветер! – крикнул я, почему–то преисполнившись энергии и жажды движения. – Давай погоняемся с твоим тезкой! Кто кого?

И мы рванулись вперед, словно за нами снова мчалось стадо равнинных быков. На юг, вдоль гряды.

Мы славно погонялись. Мой конь выиграл – он оказался быстрее, потому что его вольный тезка сегодня был ленив и еле–еле шевелил траву под ногами. А путь нам в конце концов преградила река, и обязательно нужно было переправиться на противоположный берег, потому что ниже, похоже, начинались пороги. Равнина за рекой постепенно превращалась в беспорядочное нагромождение не то больших серых глыб–валунов, не то скал–недомерков. Земля–то оставалась ровной, вот только уже знакомый мне неведомый великан нашпиговал ее камнем по самое не могу. Зачем, одному небу известно, хотя и то вряд ли.

Прыгнув из седла на прибрежный песок, я глядел на мертвенно–серую воду, что накатывалась на берег. Карса, отставшая во время гонки, вскоре явилась ленивым упругим шагом. Бежать за нами так, чтобы не отстать, она не пожелала. Вовсе не потому, что не могла, скорее всего, просто не сочла нужным.

Понюхав воду, карса забрела на несколько шагов в реку и стала аккуратно лакать; розовый язык так и мелькал. Пользуясь случаем, я тоже сменил воду в мехе и фляге, напоил Ветра и напился сам.

– Ну, Тури, – сказал я задумчиво. – Как переправляться будем? Ты еще не потерял охоту плавать?

Я понятия не имел, любят ли купаться настоящие карсы. Оборотни–мадхеты, похоже, относились к воде без неприязни. По крайней мере, карса–спутник уже купалась у меня на глазах в лесном озере.

Швырнув в реку щепку, я убедился, что течение есть, но не слишком стремительное. Глубину проверить не получилось – как ее проверишь? Шастать вдоль берега в поисках лодки или плота представлялось мне безнадежным. Ну какие лодки или плоты в безлюдных Диких землях? Поэтому я покрепче перевязал горловину двумеха, обернул его для верности шкурой гигантской выдры, и только потом сообразил, что забыл спрятать в двумех одежду.

И в тот же миг что–то шевельнулось в мыслях. Я выпрямился.

Это ведь походная одежда хорингов. Она заклята от воды! Я еще до встречи с Иландом и его спутниками мимоходом удивился, что под дождем она не промокла.

И я пошел к реке. Едва я ступил в воду, голенища сапог словно слились со штанинами, срослись. Я хмыкнул и зашел поглубже. Так и есть, вода в сапоги не попадает. Ну, что же! Так даже лучше. Я натянул капюшон и свистнул Ветра.

Конь послушно подошел, разбрызгивая копытами волны.

– Сейчас поплывем, – сказал я ему. – Ты ведь умеешь плавать?

Я забросил уздечку на шею верному скакуну и взялся за гриву. Вперед!

И мы пошли рядом, увязая в иле. Сначала вода достигла пояса, потом груди, а потом дно и вовсе ушло из–под ног. Ветер плыл спокойно, видимо, это дело было для него привычным. Я не выпускал его гривы: и самому легче плыть, и коню спокойнее. Всем ведь нужна поддержка. Горловина двумеха выступала из воды – значит, я приторочил ее правильно.

Оглянулся я всего раз, убедился, что карса плывет следом, и окончательно успокоился.

Карса нас обогнала – плыла она вытянувшись в струну и задрав голову. Но быстро–быстро! Вот, Тьма, перепонки у нее на лапах, что ли? Надо будет посмотреть.

Нас немного снесло к западу течением, но это было совсем не страшно. Дно наконец толкнулось в ноги; на этом берегу оно оказалось песчаным. Карса уже яростно отряхивалась, причем казалось, что она пытается стряхнуть воду со всех четырех лап одновременно.

Первым делом я проверил, не подмокли ли припасы; все было в порядке. Я тоже остался сухим: с курткоштанов вода скатывалась крупными каплями, словно кожу обильно смазали жиром. Ветер тряс головой; брызги летели во все стороны.

И вдруг я сообразил, что давно уже совершенно зверски хочется есть. Что оставалось, как не собрать плавника на костер? Обсохнем, по крайней мере Ветер и карса, отдохнем. Всего–то полдень.

Готовя нехитрую походную снедь, я незаметно вернулся к утренним мыслям о хорингах и У–Наринне.

Иланд назвал пустые ножны Опережающим. Ну, если меч так назвать, я еще понял бы. Но ножны? Впрочем, на них написано «Тот, кто приходит раньше, чем позовут." Другими словами – «Опережающий». И что любопытно: обыкновенно ножны так и оставались пустыми, но когда у меня возникала нужда в мече, он неизменно подворачивался под руку. Грубый восточный клинок разбойников, хадасское чудо, странный меч кочевника, убитого перед каньоном... Есть в этом нечто странное. «Тот, кто приходит раньше, чем позовут...»

Вот мечи ко мне и приходят. И, скорее всего, не мечи. Меч. Один и тот же. Но магический.

И еще: Иланд со спутниками искали нечто, что меж собой называли Ведущий. И это, по их мнению, после перетряски наших припасов могло находиться только в моем ошейнике.

Я невольно протянул руки к шее. Пальцы нащупали добротную ривскую кожу, металлические бляшки... И только. Эх, снять бы его, да осмотреть получше, но нельзя. Я обещал Лю. Может быть, я и не очень принципиальный челове... анхайр, но пока меня не припрут к стенке, обещаний я не нарушаю.

Стоп! Карса. У нее ведь такой же ошейник. И на него можно взглянуть, не снимая.

– Эй, Тури! – позвал я. Карса, гревшаяся у костра, вопросительно подняла голову.

– Иди сюда.

Желтые глаза смотрели на меня. Холодно. По–кошачьи. В них не было ни искры понимания. Передо мной снова находился всего лишь зверь.

Поскорее бы возвращалась память!

Я присел на корточки перед карсой и почесал ей за ухом. Карса довольно заурчала.

– Хорошая киса... То есть, хороший.

Впрочем, поскольку Тури спит, это киса.

Тут я поймал себя на мысли, что понятия не имею – кто передо мной, карса–самка или... или карс, что ли? По идее мой спутник Тури должен превращаться в самца.

Ладно, прочь посторонние мысли. Я нащупал ошейник и всмотрелся, не забывая второй рукой почесывать зверя–спутника, отчего тот урчал все громче и громче.

Ошейник как ошейник. Ровным счетом ничего необычного.

И в тот же миг мои пальцы нащупали что–то вшитое в кожу. Что–то округлое и твердое, размером приблизительно с лесной орех или с косточку плода многодрева.

Я немедленно схватился за свой ошейник. Так и есть! У меня та же история. Вшитая в кожу бусина.

Я выпрямился; карса, балуясь, ловила мои ладони лапами. Когти она втянула, чтоб ненароком не поранить меня. Заботится, даже будучи зверем.

Ведущий. Это имели в виду хоринги или не это? Вот, Тьма, загадка на загадке!

Что теперь? Снимать ошейник нельзя. Можно, конечно, аккуратно выковырять эту штуковину из–под кожи и не снимая ошейника. Ножом. Р–раз, и все. Даже не себе, карсе – и формально договор с Лю нарушен не будет.

Но это поступок, который нельзя исправить. Необратимый, как говаривал Унди Мышатник, упокой Тьма его нетрезвую душу. А необратимых поступков надо остерегаться. Потому что их нельзя исправить.

Тупо глядя в костер, я вернулся на место. Карса, лишенная моей руки, ловила теперь колышущиеся стебельки травы. Играй, зверь, играй, думать тебе придется после пересвета. А мне можно будет поиграть.

Если снова не вернется память.

Поспела еда, и я отвлекся. Карса тоже отвлеклась: запеченное мясо пришлось ей по вкусу.

А на сытый желудок я принял решение. Решение было простым и уклончивым: не спешить. Будущее покажет. Я запомню все... И нужно найти способ рассказать обо всем Тури. Но... Не сейчас. Завтра. Или послезавтра. Почему – я и сам не понимал. Просто бывают моменты, когда возникает твердая убежденность во всем, твердая, но необъяснимая. В такие моменты я обыкновенно ни о чем не думал и плыл по течению, и течение еще ни разу не выбросило меня на мель. Правда, на стремнине иной раз дух захватывало. Но куда же без волнений в опасном и враждебном мире? Тогда и на свет появляться не стоило. Правда, от нас появление на свет мало зависит. Впрочем, раз уж появились, спешить во Тьму не следует. По крайней мере, я так думаю.

И я, не тронув бусины в ошейниках, двинулся дальше. Ветер успел обсохнуть и отдохнуть. Правда, седло еще оставалось мокрым, но в непромокаемой хорингской одежде это меня мало волновало.

Проехали мы довольно много. Забрались в самое сердце каменистых пустошей. Все время приходилось огибать особо крупные глыбы, преграждающие путь. Карса шныряла, то и дело пропадая из виду. Однажды я заметил, что шерсть на морде у нее подозрительно выпачкана красным – то ли не наелась, то ли решила сравнить печеное мясо с сырым. Надо будет узнать как–нибудь, которое она нашла более вкусным.

В общем, я ничего не подозревал и долго не обращал внимания на сухое потрескивание, сопровождавшее нас едва ли не от самой реки. Не казались эти звуки сколько–нибудь опасными, и все тут. Потом потрескивание стихло, и за первым же поворотом я чуть не налетел на боевую шеренгу вильтов. Ветер всхрапнул и скрежетнул подковами по камням. Остановился.

Вильты не двигались с места, только заметно шевелили ворсистыми усами да скрипели мощными, как толстые и широкие серпы, жвалами. Хрупкие на вид лапы с зазубренной внешней стороной упирались в каменистую почву.

Н–да. И что теперь? Кстати, меча у меня нет. И самое прискорбное, что ему в данной ситуации и взяться–то неоткуда. Раньше я просто подбирал оружие поверженного врага. Но вильты не пользуются мечами – они сами себе оружие.

Я осторожно соскользнул с Ветра и взялся за двумех. Отцепил. Легонько шлепнул коня, чтоб уходил – от него в подобной стычке проку все равно будет немного. Вильтов нельзя победить обычными способами. Во–первых, потому что они неисчислимы, как муравьи, на которых, собственно, они и были очень похожи. А во–вторых, они не страшились смерти, потому что смерть одного вильта ровным счетом ничего не значила для всего гнезда.

Вдруг я понял, что именно видел с высоты на живом рисунке хорингов – конечно же, многочисленные гнезда вильтов, точнее, те их части, которые выступали на поверхность. Основное гнездо всегда находится под землей. Идти через территорию, кишащую вильтами – верное самоубийство. Вот, значит, почему эти земли так безлюдны!

Ветер послушно убрался на безопасное расстояние. Вообще говоря, конь убежит от вильта, при условии, что это не вильт–гонец. Но гонец коню повредить ничем не сможет: жвалы у него слабенькие, а зазубрин на лапах вообще нет. Это ж не солдат, которому необходима способность сокрушать даже камень. Однако в сплошном лабиринте скал и валунов вильты, понятно, чувствуют себя как дома, чего никак не скажешь о Ветре.

Я взобрался на покатый бок ближайшего валуна, а потом и на гладкую, поросшую лишайником верхушку. Развязал двумех и принялся деловито вооружаться.

Метательные ножи уже при мне. Кривой хадасский кинжал – на пояс. Кинжал спутника–Тури, потому что своего я не нашел. Наверное, остался в горах после драки с хорингами. Ыплыкитет, свернутый по всем правилам – тоже на пояс. Специальную перевязь с варварскими шариками – поперек груди. Арбалет, колчан с короткими стрелами – за спину. На левую руку – кастет с тройкой устрашающих шипов. Пальцы привычно скользнули в отверстия, и холодный металл сросся с плотью руки.

Но поможет ли все мое оружие против вильтов?

Странные это были создания. На первый взгляд они ничем не отличались от муравьев, только невероятно крупных, размером с добрую свинью. Большинство вильтов, понятно – работники. Отдельная каста – солдаты; их меньше, и это самые серьезные противники. Разведчики, гонцы, летуны, охотники (вроде солдат, только помельче и пошустрее), наблюдатели... джерх знает сколько разных. Так бы о них и думали, как о муравьях, если бы не одна странность. Некоторые вильты умели говорить. Приходили в людские селения, договаривались об обмене, расспрашивали о самых разных вещах, кое–что рассказывали сами. Денег они не признавали, менялись только вещь–на–вещь. Сами практически не пользовались никакими орудиями, хотя изготавливали некоторые на обмен. Насколько я знал, вильты встречались на юге, за Ривой, и на востоке, вблизи Лиспенса и практически везде вокруг Хадаса, но только в относительно безлюдных районах.

Воевать с ними было невозможно. Что делить людям и этим странным созданиям? Убийство отдельного члена гнезда остальные вильты просто не замечали. Всех, кто пытался влезть в их норы, они просто уничтожали. Неизвестно как. Может, и съедали. Во всяком случае, единственный известный мне случай вылазки тройки отчаянных гурунарских сорвиголов и забулдыг в гнездо вильтов закончился ничем: забулдыги исчезли бесследно, а вильты на расспросы о них не давали никаких ответов.

В общем–то, никто их не опасался по–настоящему. Существовало только одно непреложное наблюдение: если вильты–солдаты строятся в боевую шеренгу, будут трупы. В основном, человеческие, хотя и вильтские тоже. Именно поэтому я и решил приготовиться.

Шеренга внизу дрогнула, и двинулась к камню, на котором я сидел. Спускаться я не собирался. Вот еще! Боевой строй вильтов и тараном не прошибешь, а если они задумают взобраться ко мне, строй неизбежно распадется.

Сердито шипя и плюясь, на соседний камень взлетела карса. Спина ее выгнулась дугой, демонстрируя крайнюю степень негодования. Внизу хрустели суставами вильты. Ветер отдалился на безопасное расстояние и потерянно топтался на маленьком пятачке мягкой, свободной от камней земли.

В следующий миг на мой камень полезли вильты, со всех сторон. Рыжевато–серые шестиногие солдаты, с устрашающе разведенными в стороны жвалами и острыми пилами на лапах. Со всех сторон.

Карса не стала ждать. Молнией метнулась ко мне на помощь, легко перепрыгнув через ближайших вильтов. Взвилась в воздух, пала на спину одному из карабкающихся на камень.

С сухим хрустом тонкое сочленение, соединяющее массивную голову вильта с карикатурно маленьким туловом, переломилось, и вместо одного вильта стало два. Голова с двумя лапами и остатками тулова, и ворсистое каплевидное брюшко с четырьмя оставшимися живыми пилами. Двигаться увечные половинки не перестали, но всякая осмысленность движений исчезла.

Один есть.

Я веером швырнул несколько шариков; панцирь на головах у вильтов–солдат был очень прочен, но железо его брало. Маленький шарик проделывал в хитине аккуратную круглую дыру и застревал в голове. Раненый вильт тут же начинал бестолково крутиться на месте, мешая остальным и ломая строй. Увернувшись от особо удачливого и быстрого, я ткнул его в плоский треугольный глаз кастетом и прыгнул с камня на землю. Остальные на несколько мгновений замерли, шевеля усами, на камне, где меня уже на было.

Карса прильнула к моей ноге. Уши ее плотно прижались к голове, а желтые глаза стали совершенно безумными. Мы поспешили в сторону, но уже за ближайшим пузатым валуном едва не столкнулись со второй боевой шеренгой.

– Назад, Тури, – зачем–то вслух прохрипел я, бросаясь в очередной ход каменного лабиринта.

Довольно долго мы бестолково метались с места на место, не позволяя вильтам зажать нас между двумя шеренгами и раздавить. Шарики у меня уже кончились, почти истощился и запас арбалетных стрел. Стрелы я еще иногда ухитрялся выдергивать из голов увечных вильтов или подбирать, если промахивался. Вернуть же шарики не представлялось никакой возможности.

Беготня закончилась довольно быстро: выскочив на круглую соблазнительно гладкую и зеленую от травы площадку между глыбами, я почувствовал, что земля уходит из–под ног, и рухнул в ловушку. Карса провалилась шагах в семи от меня, хотя была заметно легче.

Впрочем, это оказалась не ловушка. Это был рабочий ход вильтского гнезда, я сразу это понял. Из рваной дыры сверху сочился дневной свет. Низковатый для человека коридор с совершенно сухими плотными стенами убегал на север и на юг. Он был почти пуст, если не считать четверки рабочих вильтов. Трое набросились на карсу, один на меня. На некоторое время мне стало не до остального мира, потому что рабочий насел на меня, словно пес–охранник на вора, забравшегося в пределы хозяйского двора. Хорошо еще, что я, падая, схватился правой рукой за рукоятку кинжала.

Работника, конечно, нечего было и равнять с солдатом. Против того в ближнем бою я бы не выстоял и четверти минуты. Тем более, в тесном и низком коридоре гнезда. Работника я все же сумел искромсать кинжалом и поколотить кастетом; при этом я начисто оторвал ему голову, переломал все шесть лап и распорол брюхо, отчего с ног до головы выпачкался в пахучей клейкой жидкости, которую не смогла оттолкнуть, как воду, даже хорингская одежда. Едва вильт перестал быть противником, хотя все еще шевелился, я отпихнул его останки и вскочил на ноги.

Тройка вильтов, напавшая на карсу, бесследно исчезла. С проклятиями я кинулся в нужную сторону и осмотрел пол коридора. Ни малейшего следа крови.

В тот же миг где–то далеко в коридоре заурчала плененная карса – сердито, как кот в огороде, нарвавшийся на нагло вторгшегося соседа. Она была жива, это главное.

Я собирался уже кинуться на выручку, невзирая на узость и малую высоту тоннеля, но в этот момент в пролом сверху на меня свалился солдат–вильт, прижав мне обе руки к земляному полу. Я дернулся, но с тем же успехом я мог бы попытаться сдвинуть с места таверну «Маленькая карса» в Дренгерте. Зазубренные жвалы угрожающе раздвинулись и нависли над самым моим лицом.

Я попрощался с жизнью.

Ощупав меня усами, солдат вдруг ослабил хватку и резво убежал в сторону. Сверху уже лез другой. Я отполз в сторону, чтоб не маячить у самой дыры.

На меня перестали обращать внимание. Вообще. Это меня ввергло в совершенно растерянное состояние. Я сжимал в руке кинжал и не знал, что делать. Солдаты вереницей мелькали передо мной, разбегаясь по тоннелю в обе стороны. Несколько остались наверху, парочка уже спустившихся выбралась наружу, наверное, караулить дыру.

Тьма! Что произошло? Вильтам нужна была лишь карса? Или, испачкавшись в гадости из брюха работника, я стал для остальных невидимым? Очень может быть, потому что я сейчас вонял совершенно как вильт–работник.

Я не стал долго раздумывать. Вскочил на ноги и, согнувшись, побежал в кромешную темень тоннеля. Темень меня не пугала. Я уже бывал в мурхутских пещерах, бывал в темных погребах и прекрасно знал, что вижу в темноте. Наверное, это во мне от вулха.

Скоро даже последний намек на свет остался где–то позади. Коридор иногда разветвлялся; навстречу мне то и дело попадались спешащие работники, наверное, они спешили заделывать пролом, куда провалились мы с карсой. Меня они молниеносно ощупывали усами и немедленно спешили дальше. Впрочем, кинжала из руки я так и не выпустил, и кастета с другой не снял. Успеется.

Беспокоило меня другое.

Где искать карсу? Я понятия не имел, насколько велико гнездо вильтов изнутри. Пока что я бежал по основному коридору, полагая, что в низкие ходы–ответвления моего спутника не потащат.

И еще меня беспокоило, что оставалось совсем мало времени до пересвета. Меньше часа. Здесь, я, понятно, никаких изменений не увижу, в подземельях безразлично, какое из солнц светит на поверхности – синий Меар или багровый Четтан. Но мое тело почувствует изменение сразу же. Проверено в тех же мурхутских пещерах.

– Тури! – закричал я во всю мощь исцеленных на пересвете легких. – Ты где?

Мне показалось, что далеко впереди раздался ответный рык. И я ускорил шаги.

Тоннель по–прежнему представлял собой гладкую земляную трубу без малейших следов камня. Видимо, вильты–работники вынули из стен и унесли все камни для каких–то своих неведомых целей.

Как я обрадовался, когда увидел на стене след когтей! Свежий–свежий. Карса брыкалась, молодчина, что брыкалась. Оставляй побольше меток, спутник–Тури. Пожалуйста.

Следы когтей я замечал еще дважды. И оба раза ускорялся.

Скоро коридор стал просторнее, я даже мог с грехом пополам выпрямиться. Но вместе с тем я начинал чувствовать близость пересвета.

Тьма! Каково будет Тури очнуться нагому и безоружному в кромешней тьме?.. Хотя он тоже должен видеть без света... но все равно, в подземелье, схваченному вильтами. Тьма, тьма и тьма!

Я спешил как мог. Но успеть мне было не суждено.

Посреди тоннеля, явно меня дожидаясь, стоял маленький вильт с большой, почти как у солдата, головой, но с недоразвитыми, еле обозначенными жвалами. Я хотел обойти его, но он предостерегающе поднял суставчатую, поросшую редкими толстыми волосками лапу.

– Постой, человек! Давай поговорим, – сказал он монотонным, лишенным интонаций голосом.

Я чуть не споткнулся на ровном месте.

– Поговорим?

– Именно. Ничего с твоим зверем не случится. Если мы столкуемся, вас отпустят. Проходи!

В боковой стене обнаружился круглый ход в тупиковую подземную камеру. В камере не было ничего, кроме сухого пахучего сена.

– Опускайся на траву, человек. Я знаю, вы не любите стоять во время разговора.

В голове у меня начинало мутиться.

– Послушай, вильт–толмач! Боюсь, что говорить вам придется не со мной, а с моим зверем. Ты скоро поймешь, почему. Можно, я разденусь?

– Зачем?

– Тоже поймешь.

– Как хочешь.

Тяжело дыша после бега, я снял сапоги и хорингские курткоштаны. Рассовал по рукавам и штанинам все оружие, аккуратно все свернул и поставил рядом сапоги.

– Слушай, вильт–толмач. Когда вы увидите, что происходит с карсой, приведите зверя сюда же, а потом... отдайте ему все вещи. Я обещаю, что вы столкуетесь с ним после этого. И, если можно, не разлучайте нас больше, какой бы облик мы ни принимали. Как, годятся такие условия?

Вильт пошевелил усиками. Непонятно было, куда он смотрит, но у меня сложилось впечатление, что на ошейник, перечеркивающий мое горло.

– Я не понимаю тебя, человек.

– Скоро поймешь, – сказал я и рухнул на четвереньки. В глаза рванулась Тьма.

И это при том, что вокруг было по–настоящему темно.

Ну и пересвет получился!