* * *
Ракетный паром тех времен представлял собой треугольную платформу с
шарами по вершинам. В этих сферах, пронизанных трубами двигателей,
располагался экипаж, приборы и бортовые запасы. Каждая из капсул могла
отстыковываться с помощью особых катапульт–болтов и за две секунды
превращаться в самостоятельную спасательную шлюпку. А на открытой площадке
между модулями допускалось размещение грузов любой конфигурации массой до
девяноста тонн. Красивое конструкторское решение. Жаль, что от него сейчас
отказались.
Выбравшись из шлюза, я остановился. С грузовой платформы открывался
довольно интересный вид. Над близким горизонтом висел Виктим. Рядом с ним
сквозь прозрачную желтоватую дымку сияла яркая звезда. Это был
приближавшийся малым ходом Грави–тон. Ниже него взметывался и опадал в
кратер, позже названный Оксанкиным, султан серных выбросов. На вершине
вулкана торчали балки разрушенного крана. По склону к нему тянулась
красная нить кабель–троса. Окрестности горы покрывали остывшие наплывы. За
ними начиналась равнина с беспорядочно разбросанными кратерами,
окольцованная горами – стенами огромного цирка, на дне которого мы и
находились. Все это заливал потусторонний, шафранного оттенка свет,
оставляющий резкие тени за каждым камнем. До сих пор я могу без особых
усилий вызвать в памяти эту панораму, если нужно, вспомнить вплоть до
мелких деталей. Например, двадцатитонную мортиру, установленную на
платформе, украшала инструкция: ВРУЧНУЮ НЕ КАНТОВАТЬ.
Спустившись по лесенке, я ступил на серный снег. Особой прыгающей
походкой, изобретенной астронавтом Нейлом Армстронгом еще в двадцатом
веке, обогнул паром и направился к соседнему кратеру. В шлемофоне
немедленно пискнул индикатор. Это означало, что дежурный радар взял под
контроль мои перемещения.
– Серж, – сказал Абдид. – Там еще не ступала нога человека.
– Ну–ну. Сейчас исправим, – бодро ответил я. Но оглянулся.
Под днищем парома возились арбайтеры – заваривали пробоину. Выше них,
на грузовой площадке, вращался барабан с кабелем. Еще выше пролетал катер
с большущим прозрачным колпаком над пилотской кабиной. Мирный деревенский
пейзаж Эфир гудел от голосов. При необходимости стоило лишь позвать, и на
помощь бросились бы десятки людей. Но почему–то было беспокойно. Пришло
предчувствие близкого сбоя в будничном ходе событий. Предчувствие
маловероятного вывиха, как потом называла это Мод. Я хорошо его помню.
Сильное это предчувствие, внезапное и пугающее. Хочется вернуться,
затеряться среди других людей, схо–ваться. Чтобы неведомый выбор
неведомого мог пасть на кого–то другого.
Но так нельзя. Шарахаться от теней недостойно. А если уж оказался на
пути тайны, нужно принимать ее вызов. Не каждому так везет. Жизнь все
равно когда–то закончится. Я двинулся дальше.
Часто попадались припорошенные неземным снегом камни и обломки
серного льда, приходилось смотреть под ноги, чтобы не растянуться. Поэтому
склон вырос передо мной как–то сразу, вдруг. Он оказался крутым и
скалистым. Я поднял голову. Прямые лучи Виктима в то место не попадали,
поскольку это была теневая сторона, но вполне хватало света, отраженного
долиной в сел паром.
Я увидел грань кратера, перечеркнутую старыми потеками лавы. Она была
неровной, напоминала трехзубую корону, надетую чуть набекрень, с
королевской небрежностью. Это придавало горе своеобразный вид. Больше
ничего особенного поначалу я не заметил. Но поднявшись выше, остановился.
На среднем, самом малом зубце короны, различался темный нарост. Он имел
слишком уж округлые среди характерных для Феликситура ломаных линий
очертания. Когда я рассмотрел его через телеобъектив, то понял, что оно
вовсе не темное. Пятно имело поверхность такой густой черноты, какая может
быть присуща лишь абсолютно черному телу. Эта чернота выделялась даже на
фоне чернущего неба Феликситура. Оседлав скалу, неизвестное образование,
казалось, наблюдало за тем, что происходит внизу.
У меня возникло впечатление, что при этом оно то ли колышется, то ли
как–то переливается внутри себя. С помощью измерительной оптики скафандра
я определил его поперечник: что–то около семнадцати метров. Последнее, что
успел сделать, прежде чем попал «под макулу».
О макулах тогда ничего не знали, поскольку как раз мне макула впервые
и встретилась. Да и сейчас, по прошествии без малого пятидесяти семи
геолет, знают не многим больше. В Энциклопедии Человечества макула
определяется как «локальный концентрат генерального поля с потенцией
переноса биомассы». Прелестно, не правда ли? Знать бы, что такое
генеральное поле. .. В отношении переноса биомассы – это пока что только
предположение. На данный момент твердо установлено одно: макулы могут
воздействовать на психику человека, причем сила этого действия подчиняется
классическому закону механики – убывает с расстоянием. В тот раз, прыгая к
кратеру, я успел пересечь границу «зова макулы». А может быть, она
зацепила меня еще на грузовой площадке, или даже внутри парома. Мне
кажется, я могу почуять ее издалека, но вот поддаюсь слабо, иначе не писал
бы сейчас ничего. Кроме того, не исключено, что макула попросту отпустила
меня. Так, на первый случай. Те, кто старше нас, тогда еще не решили, что
с нами делать. Да и Мод во–время появилась.
Часто спрашивают: каково это находиться «под макулой»? А никаково,
физические страдания отсутствуют. Чего не скажешь о голове. В старину
бытовало выражение о крови, стынущей в жилах. Вот так же застывает не
кровь, а мысли, активная рассудочная деятельность. Сознание у меня
сохранялось, окружающий мир я воспринимал, но он превратился в фон,
задники сцены, в нечто второстепенное. На какое–то время мозг превратился
в принимающее устройство и ничто более. В него врезалось одно, дьявольски
неотступное представление о бесцельности жизни. Жизни в
белково–нуклеиновой форме. Сам себя воспринимаешь уродливым мешком, чье
существование зависит от неприятного содержимого кишечника. Что это? ИХ
взгляд на НАС? Может быть и так, прекрасные мои соплеменники.
